Провокация

Д. Затонский, Модернизм и постмодернизм. Мысли об извечном коловращении изящных и неизящных искусств, Харьков, «Фолио», 2000, 256 с.

«Не исключено, что кому-нибудь… может показаться, будто я посягаю на веками складывающуюся историю литературы и искусства, пытаясь… заместить общепризнанную вереницу направлений, движений, школ… лишь двумя «фундаментальными», «базовыми» понятиями – модернизм и постмодернизм.Но я ни на что подобное не замахиваюсь…» (с. 142), – но тут я, при всем давнем почтении к автору, вынужден с возмущением оборвать цитату. Да он только и делает, что замахивается, и руку в замахе не останавливает – крушит. Что там маньеризм, что там барокко, не говоря уж о плутовском романе, – даже краеугольный реализм превращается под пером Дмитрия Владимировича Затонского в понятие весьма сомнительное, во всяком случае сильно понижается в статусе: уже не «метод», а всего лишь, да и то с оговорками («на худой конец»), «направление». Думаю, маститого ученого и самого смущает собственная смелость или, скорее, он не вполне доверяет готовности собеседника к революционным потрясениям, иначе откуда бы это назойливое, честно говоря, кокетство – «отложить… книгу в сторону» (с. 6), «если у этой моей книги все-таки найдется хотя бы один читатель…» (с. 205), «следовало бы объясниться со своим терпеливым читателем: тем, который книгу мою, – позевывая или даже пребывая в некотором раздражении, – тем не менее не захлопнул» (с. 214) и т. д. Род страховки.

Наверное, многих неприятно поразит, за неимением лучшего слова, и откровенный эстетизм автора. Он решительно отказывается видеть в литературе инструмент преображения мира, борьбы со злом, утверждения норм добродетели, а в художнике – властителя дум и «радетеля за социальный прогресс». И столь же напористо утверждает игровую самоценность слова. Поэт в его представлении – аутсайдер, ссылка на роман Германа Броха «Смерть Вергилия», герой которого готов предать огню шедевр, написанный по заказу цезаря, выглядит в этом смысле весьма убедительно.

Вот тут мы с Д. Затонским – полные единомышленники. Когда- то меня сильно раздражала (что, разумеется, непохвально), а теперь просто огорчает фатальная неспособность нынешних «свободомыслов» подойти к литературе бескорыстно, непременно надо заставить ее служить чему-то: раньше – делу общепролетарскому, теперь – демократии. Но какая разница? Не знаю в точности (да особо и не интересуюсь), каких общественных взглядов придерживался Андре Жид, но убежден в правоте его позиции: литература есть деятельность, которая не должна иметь практических последствий. А еще больше нравятся мне слова Чехова: писатель – это человек, который умеет «себя не принимать всерьез».

Сюжет этот в книге Д. Затонского хоть и подспудный, но не попутный – сквозной сюжет, как оно и должно быть в книге, посвященной постмодернизму. Тут я перехожу к сути дела.

«…Я пытаюсь нащупать закономерности и, соответственно, очертить некую «космогонию», так или иначе изначально и до скончания веков определяющую движение искусств, культуры, даже, может быть, бытия в целом…» (с. 6), – сказано, пожалуй, с чрезмерным пафосом, однако же в принципе все правильно: ведь амбиции постмодернизма на самом деле пределов не имеют, это не методология изучения культуры и тем более не стиль, это философия жизни.

Философия, удивительным образом сочетающая в своих основаниях терпимость и агрессию. Идеологи постмодернизма готовы признать возможность и даже правоту любой точки зрения, это принципиальные маргиналы, они манифестально не приемлют и ненавидят центр, авторитет и закон; но в то же самое время в ранг закона возводят собственные мировоззренческие установки. Учение постмодернизма всесильно, потому что оно верно, – этой самодовольной, хоть и тщательно скрываемой уверенностью дышат работы Поля де Мана, Жака Деррида, Ихаба Хассана; недаром многие теоретики постмодернизма прошли Школу марксизма, хотя и не в классическом духе, а Фредерик Джеймисон, забыв вдруг о программном плюрализме, одобрительно заметил: «Марксизм на сегодня является единственной живой философией, которая обладает концепцией единого целостного знания» ¹. Парадокс, конечно, но на таких парадоксах и держится все учение, упорно не желающее признавать себя таковым. «Любить – значит дарить то, чего не имеешь, тому, кто в этом не нуждается» (Жак Лакан) ².

Впрочем, надо признать, что некоторые незыблемые основы у школы имеются. Постмодернизм – это бунт против разума, это царство хаоса, сплошная неразбериха, это игра анархического ума, это картина мира, в котором господствуют сплошные дыры – «эпистемологические разрывы» (Жак Деррида).

Д. Затонский полагает, что в такую депрессию человечество периодически впадает на протяжении всей своей истории и даже предыстории, что на смену оптимистическим упованиям неизбежно приходят сомнения, и нынешний «откат» отличается от прежних (первый запечатлен в Книге Екклезиаста) только своей глобальностью. Я так не думаю. Не всеобщий «дух времени», как принято считать, запечатлен в постмодернистском сознании, но добровольная капитуляция сознания, то ли не желающего, то ли не умеющего справиться с действительными трудностями переживаемой эпохи.

Однако же мировоззренческая полемика не входит в мои намерения. Во-первых, журнальная рецензия – не самое удобное для нее поле, во-вторых же, хоть и не случайно прозвучало (и в тексте, и даже в аннотации к книге) слово «бытие», написана она все же о литературе. Этим и интересна. Как я, собственно, уже сказал, Д.

1. Цит. по: Илья Ильин, Постмодернизм. Словарь терминов, М., 2001, с. 119.[↩]
2. Цит. по: Ролан Барт, Фрагменты речи влюбленного, М., 1999, с. 20.[↩]