«Пророк» Пушкина и «Сивилла» Цветаевой (Элементы «поэтической теологии и мифологии»)

 

Памяти В. В. Вересаева

I

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон

Пушкин

– Петь не могу!

– Будешь!

Цветаева

 

При первом же прочтении «Пророка» и «Сивиллы» обращаешь внимание на их общий трагический пафос. Указание на один из источников трагического звучания этих произведений можно найти в первых строках пушкинского стихотворения «Поэт» (1827), идейно и тематически тесно связанного с «Пророком»: «Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон…» (подчеркнуто мной. – Ж. К.). Сосредоточиваясь на психологическом контрасте человека и творца, на метаморфозе, происходящей с поэтом после того, как

…божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

исследователи обычно не останавливаются на слове «жертва». Между тем «жертва» ¹ самое сильное слово в стихотворении «Поэт», и все, что происходит с героем во второй части стихотворения, – не что иное, как его жертва богу Аполлону:

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы,

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы;

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы…

 

В стихотворении «Пророк» и в цикле «Сивилла» по существу описывается та же «священная жертва» поэта Аполлону, – отсюда общая их трагическая тональность (да и само понятие «жертва» – трагическое). Пушкинский Пророк жертвует «трепетным сердцем», земным языком, зрением и слухом во имя дара божественного восприятия и отображения мира. Цветаевская Сивилла, чтоб стать «пещерой»»дивному голосу» (или – языком Пушкина – внять «бога глас»), выжигает свою плоть, иссушает жилы, выбывает из живых:

Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.

Все птицы вымерли, но бог вошел.

 

Сивилла: выпита, сивилла: сушь.

Все жилы высохли: ревностен муж!

Сивилла: выбыла, сивилла: зев

Доли и гибели! – Древо меж дев.

 

Уничтожение плоти (не подавление, а иссушение, выжигание – то есть уничтожение – в «Сивилле» и замена частей человеческой плоти на змеиное жало и раскаленный уголь – в «Пророке») оказывается неотъемлемой частью «священной жертвы» поэта Аполлону. Об этом самоуничтожении поэта говорит Цветаева в статье «Искусство при свете совести»: «Дать себя уничтожить вплоть до какого-то последнего атома, из уцеления (сопротивления) которого и вырастет – мир» ²; и чуть дальше: «Последний атом сопротивления стихии во славу ей – и есть искусство. Природа, перебарывающая сама себя во славу свою» ³. В первой части «Сивиллы» та же мысль отлита в поэтическую формулу: «Все птицы вымерли, но бог вошел».

Почему же так жестоки и мучительны жертвы Пророка и Сивиллы на алтарь Аполлона? Воспользуемся ответом из той же статьи «Искусство при свете совести»: «Горбач за свой горб платит, ангел за свои крылья на земле тоже платит» ⁴ (подчеркнуто мной. – Ж. К.). И Пророк, и Сивилла – посланцы бога на земле. Получив божественное зрение, слух и голос, они остаются людьми во крови и плоти. И страдания, старение и гибель земной плоти, подробно и жестко представленные в стихотворениях, есть главное, что отличает Пророка и Сивиллу от того же Аполлона, которому Они служат.

II

 

…Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум…

Пушкин

 

– А доля воли во всем этом?

– О, огромная.

Цветаева

 

Согласно мифу, Сивилле, строго говоря, дано не бессмертие, но очень-очень долгая жизнь. По литературной версии Овидия (14-я глава «Метаморфоз»), на которую и опиралась Цветаева⁵, Аполлон, влюбившись в девушку Сивиллу, пообещал выполнить любое ее желание. Сивилла попросила себе столько лет жизни, сколько было песчинок в песчаном холме, на который она указала. Желание было выполнено, но так как Сивилла забыла попросить о том, чтоб года эти были всегда молодые, божественный дар превращается в наказание, в пытку медленного умерщвления живой плоти. Искушаемая старением Сивилла говорит:

…уж семь я столетий

Пережила; и еще, чтоб сравниться с той пылью, трехсот я

Жатв дождаться должна и сборов трехсот виноградных.

(Перевод С. Шервинского.)

 

Оказывается, Сивилле подарена была «только» тысяча лет, что хоть и много, но не бессмертие. Бессмертие дано лишь богам. Сивилла же обрела немыслимо растянутый земной путь, на котором страдания и гибель (близких, которых ей суждено пережить, да и собственная ее мучительно бесконечная гибель) – постоянные спутники. В страданиях, в трагедиях бытия крепнет провидческий (поэтический) дар Сивиллы – Цветаевой:

Мне ж – призвание как плеть –

Меж стенания надгробного

Долг повелевает – петь.

(«Есть счастливцы…», 1935.)

 

Вопреки всему голос Поэта никогда не снижается до «стенания надгробного», но звучит сильно и высоко.

Трагическое величие интонации Поэта связано, кроме всего прочего, с ощущением сознательного выбора своей судьбы и сознательного же согласия на жертвоприношение, от этой судьбы неотделимое. Аполлон, конечно, сам находит избранника, и в то же время становление Пророком – акт свободного волеизъявления человека, к которому бог «взывает». По Овидию, Сивилла в большой степени сама – автор своей судьбы:

Ведай, что вечный мне свет предлагался, скончания чуждый,

Если бы девственность я подарила влюбленному Фебу.

Был он надеждою полн, обольстить уповал он дарами

Сердце мое, – «Выбирай, о кумекая дева, что хочешь! –

Молвил, – получишь ты все!» – и, пыли набравши пригоршню,

На бугорок показав, попросила я, глупая, столько

Встретить рождения дней, сколь много в той пыли пылинок.

Я упустила одно: чтоб юной всегда оставаться!

А между тем предлагал он и годы, и вечную юность,

Если откроюсь любви. Но Фебов я дар отвергаю,

В девах навек остаюсь; однако ж счастливейший возраст

Прочь убежал, и пришла, трясущейся поступью, старость

Хилая, – долго ее мне терпеть…

(Перевод С. Шервинского; подчеркнуто мной. – Ж. К)

Так что предложение Аполлона исполнить любое желание девушки – не что иное, как попытка сломить ее волю дарами. Но замысел Аполлона проваливается.

Отказ Сивиллы на посягательства Аполлона является важным для цветаевской «поэтической теологии» элементом свободного волеизъявления Поэта (пророка). Поэт сам обрекает себя на «священную жертву» Аполлону (по словарю Ожегова, «жертва» – «добровольный отказ от кого-чего-н. в пользу кого-чего-н., самопожертвование…» ⁶; подчеркнуто мной. – Ж. К.). «Гения без воли нет…» – пишет Цветаева, и далее: «Воля – та единица к бессчетным миллиардам наития, благодаря которой только они и есть миллиарды (осуществляют свою миллиардность) и без которой они нули – то есть пузыри над тонущим» ⁷. Поэтому-то для Цветаевой так важно, что сама Сивилла – автор своей «доли и гибели»; поэтому-то, когда Цветаева пишет о забывчивости Сивиллы, слово «забыла» она выделяет курсивом и добавляет: «Не случайная забывчивость!» ⁸

Не сохранив свободной воли, Сивилле не удалось бы духом и голосом подняться до той божественной высоты, какой они достигают в третьей части цикла – «Сивилла – младенцу». Три части цикла – это по существу этапы обожествления духа. В первой части происходит освобождение (выжигание, иссушение) плоти, которая становится «пещерой»»дивному голосу», то есть голосу Аполлона. Уничтожая свою плоть, Сивилла «выбывает из живых», ценой чего «бог вошел».

Во второй части цикла тело Сивиллы оказывается «пещерой» уже не голоса Аполлона, но ее собственного голоса, ставшего божественным:

Тело твое – пещера

Голоса твоего.

(Подчеркнуто мной. – Ж. К.)

 

Если бы речь по-прежнему шла о «дивном голосе» Аполлона, следовало бы написать:

Тело мое – пещера        (тело Сивиллы)

Голоса твоего.           (голос Аполлона)

 

Но тогда бы все стихотворение зазвучало от первого лица – от лица самой Сивиллы. Это противоречит замыслу Цветаевой, по которому Сивилла заговорит только в третьей части цикла. Во второй же части она, хоть и обретшая свой собственный божественный голос, остается безмолвной «каменной глыбой», «глухонемой крепостью».

У Пушкина этот «реанимационный» этап становления пророком выражался строкой: «Как труп в пустыне я лежал…» Далее у Пушкина:

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк…»

 

В глаголе «восстань» помимо основного значения – «встань» важны значения возрождения, воскресения, оживления. Ведь Пророк, как и Сивилла, перенес «операцию», равную физической смерти. Пушкинское стихотворение заканчивается призывом бога Пророку «восстать»; Цветаева же в третьей части своего цикла («Сивилла – младенцу») показывает это возрождение пророка: Сивилла начинает говорить.

Интересно, что монолог Сивиллы, обращенный к младенцу, звучит как «глас» новой богини, обращенный к будущему пророку. Сравним:

Бог – Пророку:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли…»

 

Сивилла – младенцу:

«Но встанешь! То, что в мире смертью

Названо – паденье в твердь».

 

«Но узришь! То, что в мире – век

Смежение – рожденье в свет».

(Подчеркнуто мной. – Ж. К.)

 

Суть обоих призывов одна: освобождение бессмертного духа от бренного тела, восприятие мира новым – духовным – зрением и слухом.

Основной сюжетный источник пушкинского «Пророка» – «Книга пророка Исайи», – как и легенда о Сивилле в интерпретации Овидия, свидетельствует о наличии и проявлениях у пророка собственной воли. После того как Исайя увидел Господа, окруженного шестикрылыми серафимами, он сам сделал первый шаг к обращению в пророка: «5 И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, – и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа.

6 Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и у руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника.

7 И коснулся уст моих, и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен.

8 И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня» ⁹. (Подчеркнуто мной. – Ж. К.)

Исайя сам вызывается стать божьим посланником. В пушкинское стихотворение прямое волеизъявление пророка не попадает. Косвенно возможность выбора для героя стихотворения предполагается словом «перепутье»:

1. У Даля: «Жертва – пожираемое, уничтожаемое, гибнущее; что отдаю или чего лишаюсь невозвратно. Приношенье от усердия божеству: животных, плодов или инаго чего, обычно с сожиганием; отречение от выгод или утех своих по долгу или в чью пользу; самоотверженье и самый предмет его, то, чего лишаюсь. Пострадавший от чего либо есть жертва причин этих» (Владимир Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, т. 1, М., 1978, с. 535).[↩]
2. Марина Цветаева, Избранная проза в двух томах. 1917 – 1937, т. 1, NewYork, 1979, с. 383.[↩]
3. Тамже, с. 385.[↩]
4. Там же, с. 393.[↩]
5. Об этом свидетельствуют, например, следующие строки из письма Цветаевой Бахраху: «…вот эпиграф к одной из моих будущих книг (Слова, вложенные Овидием в уста Сивиллы, привожу на память) «Мои жилы иссякнут, мои кости высохнут, но голос, голос – оставит мне Судьба!» (Цветаева, Стихотворения и поэмы в 5-ти томах, т. 3, New York, 1983, с. 440).[↩]
6. С. И. Ожегов, Словарь русского языка, М., 1987, с. 156.[↩]
7. Марина Цветаева, Избранная проза в двух томах. 1917 – 1937, т. 1, с. 383.[↩]
8. Запись Цветаевой о Сивилле: «Сивилла, согласно мифу, испросила Феба вечной жизни, забыла испросить себе вечной молодости. Не случайная забывчивость!» (Цветаева, Стихотворения и поэмы в 5-ти томах, т. 3, с. 440.)[↩]
9. «Библия, или Книги Священнаго Писания Ветхаго и Новаго Завета в русском переводе с параллельными местами», Valley Forge, 1964, с. 848.[↩]