Проблемы подлинные, проблемы мнимые

Однажды, в бытность на гастролях в Германии в 1906 году, Станиславский полюбопытствовал: каким образом немцам удается вырабатывать из молодых критиков хороших знатоков театра? Его собеседник открыл ему практиковавшийся в Германии весьма остроумный и целесообразный прием. Он сказал: «Мы поручаем начинающему критику… написать не ругательную, а хвалебную статью: ругать может всякий, даже не понимающий дела, а с толком хвалить может только знаток».

Мне невольно вспомнился этот справедливый совет при чтении статьи А. Лебедева «Теория и практика». И не потому, конечно, что похвала приятнее «сердитой» критики. Если бы содержание статьи соответствовало скромному подзаголовку, предпосланному ей («Заметки о методологии некоторых работ по эстетике»), если бы ее целью было выражение мнения критика об отдельных (в том числе и моих) трудах, а не о состоянии эстетической науки вообще, то приведенная выше мысль звучала бы как своеобразное (и не очень убедительное) оправдание. Но ведь перед нами статья, претендующая на большие обобщения, направленная против «вируса злокачественной конъюнктурщины» и «схоластического академизма», якобы разъедающих советскую эстетику. В ней рисуется такая мрачная, прямо-таки удручающая картина состояния эстетической мысли в СССР, что каждый из нас, работающих в меру способностей и сил на эстетическом поприще, вправе спросить: а читает ли А. Лебедев литературу по вопросам эстетики, созданную многочисленным отрядом наших философов, искусствоведов, литературоведов, критиков и деятелей искусства? К такой резкой постановке вопроса меня принуждает отнюдь не критика моих работ, содержащаяся в статье «Теория и практика». О ней скажу лишь то, что, с моей точки зрения, она не является объективной, отражающей действительное их содержание. Более того, многое в ней основано на произвольном толковании как текста книг, так и взглядов автора. Но не об этом, по-моему, должна сейчас идти речь.

Статья А. Лебедева не дает верной картины развития нашей эстетической мысли, ее успехов и недостатков, в том числе и методологического характера. Не нужно особой «теоретической самостоятельности», чтобы разобраться в ее смысле. Оказывается, пагубные последствия культа личности для развития марксистско-ленинской эстетики были столь велики, что робкий голос в ее защиту раздался у нас лишь примерно году в 1954 – 1955. (Очевидно, речь идет о статье А. Лебедева «В отрыве от художественной практики», опубликованной в «Литературной газете» в декабре 1954 года).

После того, как «Литературная газета» и толстые журналы заговорили о положении в эстетике, на читателя хлынул поток «занимательной эстетики». (О двусмысленном значении этого термина, измышленного ради красного словца, – ниже.) Ее создавали «специалисты по эстетике», о которых, по мнению автора, можно говорить только в кавычках, люди, не обладающие достаточным опытом. Старых же кадров тут почти не осталось. (Большинство из них, благополучно здравствующих и ныне, более того – активно работающих на поприще эстетической науки, не без удивления узнают об «открытии» автора.)

Сейчас в эстетике наметился некоторый сдвиг – главным образом количественный. До сих пор в эстетике господствуют, с одной стороны, иллюстративный метод, суть которого – в раскрытии формулы, непогрешимость которой обсуждению не подлежит, а с другой – высокомерно-гелертерское отношение к искусству и схоластическое оскопление теории. Пора, патетически восклицает автор, выработать теоретическую самостоятельность и обратиться к действительно актуальным проблемам.

Показательно, что с подобными утверждениями А. Лебедев выступает уже в третий раз (первый раз – в упоминавшейся выше статье, второй – в 1957 году на страницах журнала «Вопросы литературы» в статье «Попятная методология»). И трижды он повторяет одну и ту же неправду о состоянии дел в советской эстетике. Более того, некоторые его положения, например о «предопределенных формулах», довлеющих «ад эстетической наукой, об ограниченности ее метода, могут направить дискуссию по ошибочному пути.

Я далек от мысли рисовать радужную картину всеобщего благополучия и процветания на эстетическом фронте. Сейчас, как и раньше, каждый, кто провозглашает отставание эстетики от искусства, теории от практики, не очень-то рискует ошибиться. Не ошибется и тот, кто «смело» утверждает необходимость связи эстетических исследований с живым опытом искусства, той связи, о которой блестяще писал еще в прошлом веке В. Г. Белинский: «Задача истинной эстетики состоит не в том, чтоб решить, чем должно быть искусство, а в том, что такое искусство, Другими словами: эстетика не должна рассуждать об искусстве, как о чем-то предполагаемом, как о каком-то идеале, который может осуществиться только по ее теории: нет, она должна рассматривать искусство, как предмет, который существовал давно прежде ее и существованию которого она сама обязана своим существованием» ¹.

Но общее состояние нашей эстетической науки мне представляется совершенно отличным от того, которое обрисовано А. Лебедевым. Иными, с моей точки зрения, являются и стоящие перед ней задачи. К сожалению, скептическое отношение к трудам эстетиков свойственно не одному А. Лебедеву, но и некоторым другим критикам и даже стало своеобразной «Модой». Поскольку я не разделяю подобного скепсиса, постольку мне хотелось бы высказать некоторые свои соображения на этот счет, воспользовавшись возможностью выступления в дискуссии.

Прежде чем говорить о методологии эстетического исследования и о задачах эстетики, следует сразу же во избежание недоразумений договориться о том, что следует понимать под «состоянием эстетической науки», то есть науки об общих законах эстетического отношения человека к действительности вообще, об искусстве как высшей формы этого отношения в особенности. А. Лебедев (хочет он того или не хочет) делает философов монополистами в этой области. Он не учитывает, что исторически сложились и успешно развиваются в наших условиях многообразные формы эстетического исследования. Общим для них является аксиоматическое требование – органическая связь с художественной практикой. Но способы, методы изучения материала искусства у них различны и специфичны.

Одной из таких форм является разработка широких философских концепций искусства вообще, исследование закономерностей его развития в связи с развитием общества, изучение основных эстетических категорий. В истории эстетики наиболее показательными трудами такого общефилософского плана являются, например, «Критика способности суждения» Канта, «Лекции по эстетике» Гегеля, «Эстетические отношения искусства к действительности» Чернышевского, «Письма без адреса» и «Искусство и общественная жизнь» Плеханова.

Эту традицию сейчас успешно развивают наши ученые-марксисты. Возможно, что работы некоторых из них далеки от настоящего исследования. Но это отнюдь не означает, что общефилософский подход к проблемам современного искусства бесплоден.

Свидетельство тому – серьезные, творческие труды наших ученых, далекие от «академической традиции» и кабинетной бесстрастности, такие, например, как «О художественности» Н. Шамоты, «Проблемы реализма» В. Днепрова, «Искусство и общественная жизнь» А. Егорова и целый ряд других.

Метод изложения у них различен. Так, Н. Шамота как бы ведет читателя по миру художественно-прекрасного, делая вместе с ним на основе анализа конкретных произведений общеэстетические выводы. Другим путем идет В. Днепров. Выработав на основе пристального изучения истории художественной культуры свое представление об идеализирующем и типизирующем искусстве, он знакомит читателя с итогами исследования, используя конкретные примеры из области искусства как подтверждение их истинности. Но нельзя путать метод изложения с методом исследования предмета. А последний у авторов, избравших общефилософский аспект эстетического исследования, один: рассмотрение закономерностей искусства в целом в связи с широким социальным фоном его развития. Он плодотворен и в том случае, когда автор идет путем логических умозаключений об искусстве вообще, а не путем критического анализа. Естественно, здесь важно, чтобы предпосылки этих умозаключений были истинными.

Подтвердим свою мысль примером. В нашей литературе по эстетике довольно долго дебатировался вопрос о надстроечном характере искусства. Само собой разумеется, решить его при помощи конкретного анализа отдельных художественных произведений невозможно. Ведь не секрет, что именно подобный узкий подход обусловил утверждения некоторых критиков о ненадстроечном характере искусства, утверждения, прямо связанные с ошибочными политическими выводами.

Другим путем пошел А. Егоров, который, на наш взгляд, дал наиболее убедительное марксистское решение проблемы. В книге «Искусство и общественная жизнь»»он охарактеризовал научный смысл деления общественных явлений на базисные и надстроечные и изложил марксистско-ленинское понимание идеологических отношений как производных от материальных, производственных. Анализируя искусство как область духовной культуры, А. Егоров доказал, что определяющий момент содержания искусства идеологический. «Оно отражает действительность через призму политических и нравственных идеалов людей, классов, оно выражает эти идеалы. Тем самым искусство выявляет их мысли, чувства и стремления. Вместе с тем искусство вырабатывает и развивает идейно-эстетическое сознание людей, является могучей силой их идейно-эстетического воспитания вообще» («Искусство и общественная жизнь», М. 1959, стр. 57). Это и дало автору основание утверждать, что искусство относится к сфере надстройки. Так вывод, полученный чисто логическим путем, приобретает значение научной истины.

Абстракция абстракции – рознь. Научная абстракция – результативный путь исследования конкретного. Ей доступно то, что не под силу конкретному анализу отдельного, частного явления. Ведь не случайно же критик К. Зелинский в своей интересной статье «О красоте» избрал не путь критического анализа, а путь «логического моделирования явлений красоты». Еще древние убедительно показали, что анализ отдельных явлений мира может объяснить, какие из них прекрасны, но отнюдь не то, что такое прекрасное вообще. Понимая это, К. Зелинский вполне справедливо идет путем логических умозаключений, идет от категории меры к категории развития и далее – к категориям целенаправленности и идеала.

Его отвлеченные рассуждения (которые, кстати сказать, в целях научной убедительности иллюстрируются примерами) приводят к крайне важному, на наш взгляд, выводу о природе творчества по законам красоты: «Мы хотим построить жизнь по закону красоты, то есть в соответствии с мерой, внутренне присущей этому предмету. А в чем цель самого коммунизма? Цель – сам человек. Таким образом, творить при коммунизме по закону красоты – это в философском смысле очеловечивать природу и человека» («Вопросы литературы», 1960, N 11, стр. 138).

Можно спорить о правомерности именно такого определения, но бесспорно то, что только теоретическое рассмотрение прекрасного (равно как и других столь же общих эстетических категорий), система логических «заключений» результативны.

1. В. Г. Белинский, Собр. соч. в 3-х томах, т. И, М. 1948, стр. 484.[↩]