Прежде чем объединяться…

Я разделяю недоумение Г. Кулагина по поводу этого термина: «производственная тема». Есть что-то противоестественное в подразделении литературы – человековедения – на темы, рубрики. Каких только «проз» не слышали мы в последние годы: рабочая, деревенская, городская, молодежная, военная, интеллектуальная, лирическая, индустриальная… Вспышки, бурные всплески литературной жизни, как правило, все эти разграничения в значительной степени снимают, и тогда спорят не столько о темах, сколько о языке, творческих манерах, характерах, о том, насколько удалось художнику отобразить все богатство и многообразие жизни.

Но сейчас общество находится на довольно-таки крутом историческом вираже, связанном с надвигающейся научно-технической революцией и теми социально-экономическими преобразованиями, которые осуществляются в стране, которые, собственно, призваны расчистить путь этой революции. И литература не может не чувствовать в силу природы своей этой переходности, и нацеленность на тему, особенно производственную, приобретает в этих условиях значение, я бы даже сказал, принципиальное.

Только внедрение в тему, художественное исследование ее специфики, ее человеческих аспектов способно уничтожить границы между темами, ввести нас всех просто в литературу. Иными словами, прежде чем объединяться, надо размежеваться.

Нельзя не считаться и с тем, что мы, литераторы в первую очередь, столько нагородили вокруг этого термина «производственная тема», так запутали себя и читателей, что перескочить через эти завалы, просто отказавшись от термина, – есть, мол, книги плохие и есть книги хорошие, – невозможно без ущерба для самой литературы, без ее обеднения.

Здесь очень точно и подробно говорили о том, как выхолостил, скомпрометировал литературу так называемый «производственный роман» (повесть, рассказ). Я полностью к этим высказываниям присоединяюсь. Но должен заметить, что главную опасность усматриваю сейчас не в рецидивах прошлого. Да, книги, в которых научно-технические проблемы и машины заслоняли и подавляли людей, появлялись и будут появляться; но если раньше «производственный роман» выступал как явление, то теперь это случай, не более.

Явлением «производственный роман» выступал потому, что был отражением в головах людей определенных теорий (той же теории бесконфликтности) и – главное – социально-экономических представлений, в которых причины и следствия часто менялись местами. Литература очень чувствительна к натяжкам такого рода, и то, что в жизни, может быть, и не выпирало, в искусстве чаще всего отдавало пародией, карикатурой.

Нынешние же рецидивы «производственного романа», – а они есть, на мой взгляд, – объясняются больше субъективными факторами – степенью мастерства, талантливостью автора. Пример – повесть Л. Лондона «Быть инженером», о которой здесь упоминали. Кстати, и с этой вещью дело обстоит, по-моему, не так-то просто. По существу это документальная повесть. И если бы автор увидел и оценил все преимущества документалистики, пошел им навстречу, мы бы получили интересное, заметное произведение. Но от «ворон» автор, сам по профессии строитель, отстал, к «павам» (писателям) не пристал, и достоинства повести, богатейший фактический материал, опыт, острый авторский глаз – все это, как часто бывает, обернулось недостатками, схематизмом, ходульностью, ибо художественное произведение живет по иным законам, нежели документальное.

В чем же главная опасность, угрожающая производственной теме на сегодняшний день? В размывании границ темы, в потоке произведений, порой даже талантливых, но к теме отношения не имеющих. Да, герои их работают на заводах, фабриках, шахтах, случается и беседуют на производственные темы, но стержнем таких произведений являются привычные любовные, семейные, бытовые коллизии, завод лишь место, куда героя время от времени исчезают, фон, подчас и спекулятивный, имеющий одно-единственное конъюнктурное назначение.

Конечно же, производственная тема не исключает ни быта, ни личной жизни, все это подразумевается, но современное производство, объединяющее, направляющее труд миллионов и миллионов людей, вовлекающее в свою орбиту все новые миллионы, имеет столько своих специфических проблем, конфликтов, выявляет через эти ситуация такое богатство человеческих натур, отношений, что игнорировать эти связи и отношения для литературы – гибели подобно.

Рискуя навлечь на себя упреки в вульгаризаторстве, в упрощенчестве, замечу все же, что, по глубокому моему убеждению, те нормы к связи, которые складываются между людьми в процессе общественного производства, являются определяющими для их взглядов, психологии, для их поведения в быту, обществе, для их отношений друг с другом. Трудно представить, что человек, привыкший ловчить, «химичить» в цехе, являет собой вне завода образец принципиальности, честности, интеллигентности. Иное дело, что ловчить он может и не по своей воле, а силою обстоятельств.

Разумеется, графически эти зависимости не отобразишь; схема: поругался с мастером, напился, избил жену – тоже ничего нам не даст, это карикатура, даже если в основе ее и лежит достоверный факт; вся суть здесь, очевидно, в кропотливом, детальном художественном анализе заводской повседневности, задача критики экстраполировать эти данные на всю общественную жизнь.

И здесь-то у нас как раз не все ладно. Мы знаем, например, что сейчас идет мощный и стремительный процесс омоложения рабочего класса, ряды его ежегодно пополняются миллионами молодых людей, и это, бесспорно, одна из характернейших примет времени; но я, пожалуй, не смогу назвать ни одного сколько-нибудь заметного произведения, в котором бы раскрывался художнически процесс вживания героя в трудовой коллектив. Ничего не имею против, чтобы герой и героиня на протяжении повести или романа выясняли отношения, но как все-таки встретили героя в цехе, как складываются его отношения с товарищами и с начальством, как работает завод, интересует ли это героя и если нет – то почему? Минуя эти вопросы, но создашь характера масштабного, полнокровного, современного, общественно значимого.

А мы их, увы, минуем. И в литературной практике, и в теории, в частности в сегодняшнем разговоре. Минуем потому, что заранее считаем, будто наша эпоха, научно-техническая революция и программируемое ею усиление рационалистических начал выдвигают на первый план фигуру «технаря», делового человека, чуждого каким-либо сантиментам. Критик Л. Аннинский, анализируя «Человека со стороны» («Театр», 1972, N2), пишет: «…На смену разнообразным вариантам борьбы за «человеческие отношения» на производстве приходит идея четкой компетентности, безусловной рациональности и научно обоснованной организации труда. В человеческом плане это ведет к смене ключевой фигуры: вместо руководителей-психологов (?! – Б. А.), ищущих контакта и отзыва, любви и преданности делу (в русском языке этот характер прекрасно передается туманным определением «отец родной»), так вот, вместо «отцов родных» пришли молодые специалисты, «техники-интеллигенты», «белые воротнички», узкие, как рапиры, несгибаемые, четкие и жесткие. Научно-техническая революция, развертывающаяся сейчас в нашем обществе, заставит нас работать по-новому; хотим мы этого или нет, – Чешков придет».

Понять критика можно.