«Прекрасное занятие для философа!». Об одной дневниковой записи Пушкина-лицеиста

Живет не для себя, а для людей. 10 декабря 1815 года в лицейском дневнике Пушкина появляется запись:

Вчера написал я третью главу Фатама или разума человеческого: Право естественное. Читал ее С. С. и вечером с товарищами тушил свечки и лампы в зале. Прекрасное занятие для философа! — По утру читал Жизнь Вольтера.

Начал я комедию — не знаю, кончу ли ее¹ (XII, 298).

Этот отрывок не раз становился объектом пушкиноведческих штудий. Определены все упомянутые в нем произведения.

«Фатам, или Разум человеческий» — начатый Пушкиным философский роман, который, по воспоминаниям лицейских товарищей поэта, писался «по образцу сказок Вольтера» [Анненков: 22]. Под «комедией» имелась в виду незавершенная и несохранившаяся комедия в стихах «Философ»²; под «Жизнью Вольтера» — одноименное сочинение Николя де Кондорсе («Vie de Voltaire»).

Почему же, в каком смысле тушение свечей могло быть названо «прекрасным занятием для философа»? Ответ на этот вопрос позволил бы точнее реконструировать первые крупные замыслы Пушкина — «Философа» и «Фатама», — а также лучше понять представление о философии, которое начало складываться у Пушкина еще в Лицее.

Однако обнаружить какие-либо интерпретации этой фразы о тушении свечей мне не удалось. Пожалуй, такая попытка предпринята лишь в статье замечательного пушкиниста, недавно ушедшей Ларисы Ильиничны Вольперт «Пушкин и французская комедия XVIII в.» [Вольперт]. Процитировав пушкинскую дневниковую запись, исследовательница — имея в виду упомянутую следом комедию «Философ» — пишет:

Не «резвый» и беззаботный «эпикуреец», а юный «затворник», награжденный множеством комических черточек и слабостей, своеобразный мизантроп, отказавшийся от соблазнов света, скорее всего, мог стать героем задуманной комедии [Вольперт: 174].

Таким образом, тушение свечей «философом» трактуется как воплощение мизантропии и уединенности. Это не противоречит в целом тому пониманию образа философа, который возникает в пушкинской лирике того времени³.

И все же, на мой взгляд, назвав гашение свечек «прекрасным занятием для философа», Пушкин подразумевал нечто иное. В своем небольшом очерке я попытаюсь показать это, исходя из двух контекстов пушкинской записи. Прежде всего, из ближайшего — упомянутой в дневниковой записи «Жизнь Вольтера» Кондорсе — и из более отдаленного — из сообщений об Ордене Гасильника, придуманном журналом «Nain Jaune» в конце 1814 года.

«Жизнь Вольтера» была написана Кондорсе в 1787 году и включена в семидесятый том кельнского издания Вольтера. «По-видимому, — писал В. Вацуро, — к этой> биографии Вольтера Пушкин возвращался и позже. Об этом говорит не только его отличное знание ее с фактической стороны, очевидное уже из самих произведений Пушкина, — но и наличие в его библиотеке более позднего 42-томного издания Вольтера 1818-1820 гг. с полностью разрезанным первым томом, содержавшим как раз эту биографию» [Вацуро].

То, что Пушкин, начав комедию «Философ», обратился к «Жизни Вольтера», кажется закономерным⁴. Вольтер был для Пушкина-лицеиста ключевой фигурой, как мыслителем, так и поэтом: «поэт в поэтах первый», как он назовет его в написанном в том же году «Городке».

В отличие от самого Вольтера, порой трактовавшего понятие «философ» в ироническом ключе (особенно в «Кандиде»), для Кондорсе философы — прежде всего представители Просвещения, энциклопедисты.

…война, в которой зародилась «Энциклопедия», не прекратилась с запрещением ее издания. Ее главные авторы и сторонники, известные под именами философов и энциклопедистов, которые у врагов разума звучали как брань, были вынуждены объединиться перед лицом этих гонений⁵ [Condorcet: 247].

Вольтер изображен как глава (chef) философов, и сам он — философ par excellence. При этом философия Вольтера лишена какой-либо схоластики и излишней абстрактности: одно из главных достоинств своего героя Кондорсе видит в том, что Вольтер смог соединить философию с поэзией:

Поэзия одолжила ему свободу проявлять себя на поприще более широком; он показал, как можно соединить ее с философией так, что поэзия, нисколько не потеряв в прелести, возрастает к новым совершенствам, а философия, не делаясь сухой и не раздуваясь, сохраняет свою точность и глубину [Condorcet: 284].

Это соединение поэзии с философией должно было, по-видимому, заинтересовать Пушкина, начавшего своего «Философа», и вызвать в нем живой отклик. Судя по всему, это представление о том, как можно философствовать в литературе, Пушкин сохранял и позже. Тринадцать лет спустя в своем отзыве на «Бал» Баратынского Пушкин отметит «удивительное искусство», с которым Баратынский «соединил в быстром рассказе тон шутливый и страстный, метафизику и поэзию» (XI, 75), тем самым повторив то, за что Кондорсе превозносил Вольтера## См. также похвалу Кондорсе философским романам Вольтера: «Этот род сочинения <…> требует редкого таланта; а именно чтобы шуткой, полетом фантазии, событиями, происходящими в романе, сообщить итоги глубоких философских размышлений (d’une philosophie profonde)» [Condorcet:

1. Здесь и далее дневники и письма Пушкина цитируются по академическому изданию [Пушкин] с указанием в круглых скобках тома и страницы.[↩]
2. Гипотезу об использовании начала этой комедии в «Послании Лиде» см.: [Абдуллаев].[↩]
3. См.: [Абдуллаев: 75].[↩]
4. Слово «философ» (philosophe) — одно из наиболее частотных в этой книге; вместе с производными от него (philosophie, philosophique и др.) оно встречается 127 раз.[↩]
5. Здесь и далее все переводы с французского выполнены мной. — Е. А. Русский перевод «Жизни Вольтера» выходил почти полтора столетия назад [Кондорсэ]; это издание было мне недоступно. [↩]