Повесть Б. Пильняка «Третья столица» как «самая серьезная и самая шуточная вещь»

В самых репрезентативных произведениях Б. Пильняка 1920-х годов речь шла о судьбах послереволюционной России, о национальной культурно-психологической идентичности, о месте и роли России в мировом сообществе, в конечном счете о судьбе современной мировой цивилизации в ее взаимоотношениях с природным космосом. Многие произведения писателя правомерно рассматривать как испытательный полигон современных Пильняку идей, концепций, эсхатологических прогнозов, призванных предупредить развитие негативных социально-политических, культурно-цивилизационных тенденций.

Значительный интерес представляет чрезвычайно своеобразный, с «двойным дном» текст — повесть «Третья столица» («Мать-мачеха»), изданная в 1922 году. В повести-концепте речь идет о символической «столице» мира в новейшее время, а значит, о векторе развития цивилизации и возможных рисках этого развития.

Сам Пильняк оценивал «Третью столицу» очень высоко: «Пишу <…> повесть <…> единственное настоящее, что мною написано, о загранице, о России, о мире, — «Третью столицу» («Мать-мачеху»)»[1]. Не полагаясь исключительно на авторскую оценку, не будем ею и пренебрегать, попытаемся эту оценку перепроверить и выяснить ее истинное содержание, насколько это возможно в случае, когда речь идет о художественном произведении.

При этом было бы перспективным избрать иную, в отличие от распространенной в пильняковедении, систему координат и иной код, вытекающий из автохарактеристики, данной Пильняком этой своей повести в письме к Е. Замятину от 23 июня 1922 года: «Через неделю кончаю «Третью Столицу» — самую шуточную и самую серьезную мою вещь»¹ (курсив мой. — В. К.). Пильняк повторил в письме отзыв о повести Замятина, таким образом согласившись с ним. Критика 1920-х годов оценила повесть в целом негативно: автора упрекали во вторичности, в отсутствии оригинальной историософской концепции, в надуманности, бессодержательности сочинения, в аполитичности, в неумении создавать образы героев, в отсутствии психологического мастерства, в обилии образов-клише, штампов, в неумеренном заимствовании у других авторов — в «литературном мешочничестве» и т. д. Очевидно, Замятин был ближе всех автору повести в ее интерпретации, однако подробный отзыв Замятина не сохранился## См.: Крючков В. П. Повесть Б. А.

1. Там же. С. 465. [↩]