По страницам литературоведческих и литературно-критических изданий

«Русская литература», 1997, N 3

«Всякое бытие знаменуется диалогом, а диалог – свободой. Эту мысль я усвоил еще в 20-е годы у М. М. Бахтина» – это утверждение открывает мини-эссе Д. С. Лихачева «Диалог в природе как признак жизни и одухотворения в литературе». «Зло монологично. Мысль эта принадлежит М. М. Бахтину… Итак, природа разговаривает. Цветок кого-то и о чем-то извещает (пчелу, бабочку, птицу, любое насекомое…). Красота природы не результат случайности, совпадения представлений о красоте человека, растительного и животного мира. Цветок предупреждает о своей опасности или безопасности, твердости или мягкости, дружелюбии или недружелюбии… Растение подает цветом сообщение, при этом не только «делового» характера, а по большей части дружественного, если диалог происходит в дружественной атмосфере. Красивый цветок, как правило, добрый. И самое замечательное в этой сигнализации доброты – общность признаков доброты. И в целом природа дышит добротой и единством… Замечательно (можно сказать, поразительно), что в примитивных и высоких, сложных сочетаниях, составляющих красоту, высокие и низкие (примитивные) одинаково воспринимаются. Это свидетельствует о единении мира красотой. Ставшая банальной фраза, приписываемая Достоевскому, – «красота спасет мир» – означает не столько то, что красота научит человека добру, сколько то, что красота объединит мир, примирит зло с добром, притупив все разделяющее в нем». Говоря о различиях понимания красоты человеком и другими живыми существами (например, пчелой), Д. С. Лихачев отмечает: «Пределы общности могут быть интенсивны, но размеры разнообразны. По существу можно сказать, что природа формалистичнее человека, менее насыщена содержанием, тогда как красота у человека более содержательна».

«Пиковая дама» А. С. Пушкина (проблемы поэтики)» – статья Вольфа Шмида (ФРГ). «Пиковая дама» – это вызов интерпретаторам. Мало найдется произведений в русской литературе, которые окружала бы такая масса истолкований со столь разными подходами. Герменевтическая привлекательность этой новеллы, кроме прочего, основана на том, что тут сопрягаются две друг друга исключающие мотивировочные системы. С одной стороны, действие мотивируется реалистически, психологией героя, а с другой стороны, в ход событий вмешивается сверхъестественная сила. Все главные мотивы объяснимы двумя разными способами, почти каждая деталь оправдывается двояким способом – и реалистическим, и фантастическим…

В дискуссии о сверхъестественном и психологическом, продолжающейся и ныне, уделяется удивительно мало внимания поэтологическому плану. «Пиковая дама», однако, новелла в высокой мере поэтологическая. Нет другой повествовательной вещи Пушкина, где литература в самом широком смысле слова тематизировалась бы в таком объеме, как в этой новелле, которая более или менее явно изображает процессы создания текстов различных дискурсов и жанров, процессы их восприятия и действия…»

«Одним из следствий вступления лирики в романную зону непосредственного контакта с незавершенным настоящим была утрата ею готовой, завершенной системы ценностей, на которой всегда базировалось единство поэтического сознания. Исходная принятая изображающим! сознанием в «панаевском» цикле система ценностей не согласуется с реальным ходом «закадровых» событий, с которыми себя непосредственно соотносит, перестает идеологически охватывать их и этим сама становится предметом познания, подвергается испытанию на прочность, истинность и всеобщность», – пишет И. В. Коглик в статье «Романизация лирики Н. А. Некрасова («панаевский» цисл)».

«Вспомним о Штольце…» – работа В. Н. Криволапова. «Штольц, пожалуй, самый неубедительный персонаж романа» – так объясняет отрицательное отношение критиков к этому персонажу автор статьи. «…Образ Штольца бледен и не реален, не живет, а просто идея», – писал сам Гончаров. «Но проблему нельзя закрыть, подойдя к ней только с этой стороны, ведь критиков Штольц не устраивал не только как «бледный» образ, но и как реальное (пусть и в «деревянной модели») выявление определенного социокультурного типа».

Автор статьи переносит разговор о Штольце в «плоскость идей М. Вебера». «Не только Обломову, Тарантьеву, русским критикам, но и любому «человеку докапиталистической эпохи» абсурдным представилось бы положение, при котором «человек существует для дела, а не дело для человека»… Причина того, что Штольц не смог выступить в роли «учителя жизни», в том, что дух его витал в тех сферах, где искать ответов на «вечные» вопросы попросту бессмысленно. Штольц представлял безрелигиозный пуританизм, Обломов – безрелигиозное средневековье, смысл же жизни обретается лишь в сферах, сопряженных с религией… образ сурового пуританина – аскета в миру, ищущего «прежде Царства Божия и правды Его» (Мф. 6, 33), отошел Ei область предания, для того чтобы уступить место Штольцу и ему подобным». В. Криволапое выявляет в позиции гончаровского персонажа «тяжкое и зверообразное рвение» (слова о. Серафима Роуза).