По беловому автографу

Клюев Н. А. Словесное древо. Проза / Вступ. стат. А. И. Михайлова; сост., подготовка текста и примеч. В. П. Гарнина. СПб.: ООО «Издательство «Росток»», 2003. 688 с.

Глядя на титульный лист этой книги, читатель невольно испытывает уважение: «Российская академия наук», «Институт научной информации по общественным наукам». Представительная академическая редколлегия: Н. Н. Скатов – председатель; А. И. Михайлов – ученый секретарь; А. Н. Николюкин, С. А. Коваленко, В. А. Фатеев. За такой вывеской, не сомневается читатель, его ожидают надежность и добротность, научная эрудиция и филологическая основательность. Ответственное, взыскательное отношение к слову. Так сказать, «брэнд», гарантия качества…

Том клюевской прозы затевался с размахом: 688 страниц! Представить «с возможной полнотой» прозаические произведения Клюева, написанные им с 1907 по 1937 год (с. 4), – что это, как не «дело всей жизни», во всяком случае, плод многолетних штудий? Тем более, что издание, как выясняется далее, «вобрало в себя практически почти все опубликованные, переизданные и доступные для составителя материалы из государственных архивохранилищ, а также из частных собраний…» (с. 429).

Действительно, издание насыщено документами, в том числе и такими, которые ранее в печати не появлялись. Это прежде всего – материалы семейного архива А. Н. Яр-Кравченко (Москва), известные до сего времени лишь частично. Поэта и молодого художника связывала начиная с 1928 года тесная дружба; кроме того, Клюев был знаком с семьей Анатолия, переписывался с его матерью, Л. Э. Кравченко, и братом, Б. Н. Кравченко. Письма долгое время придерживались в семье – отношения Клюева с юношей носили «нестандартный характер». В настоящем издании впервые публикуется не менее 20-ти писем – существенное обогащение клюевской эпистолярии. Бросается, однако, в глаза, что все ново-публикуемые тексты, восходящие к семейному архиву Кравченко, представляют собой машинописи (копии). Где же оригиналы? Ни о нынешнем их местонахождении, ни о их судьбе составитель ни словом не обмолвился.

Впервые появляется в печати и ряд других писем (А. Н. Тихонову, А. А. Рудаковой, Л. И. Раковскому и др.), а также – ряд документов, отнесенных к разделу «Деловые бумаги», – заявления, договора и доверенности, заполненные поэтом типовые бланки или подписанные им акты и даже «Опись имущества и вещей…», произведенная 20 февраля 1935 года комиссаром Аракчеевым (сам Клюев находился в это время в Сибири). Что ж! Новое всегда новое, и следовало бы приветствовать желание составителя, истово преданного своей теме, ввести в оборот найденные им или труднодоступные материалы, снабдив их к тому же подробным комментарием. Несколько лет тому назад в рецензии на созданный тем же творческим коллективом том поэзии Клюева мы, собственно, так и поступили¹. Однако суровая проза вынуждает нас сосредоточиться в этот раз не на личных достоинствах трудолюбивого клюеведа, а на его компетентности и иных качествах.

Оговоримся: предметом нашей статьи-рецензии является исключительно работа В. П. Гарнина. Это вовсе не означает, что у нас нет претензий к вступительной статье. Напротив, основные ее положения, многократно заявленные автором, всегда вызывали у нас принципиальное несогласие. Апологетическая (в отношении Клюева) позиция А. И. Михайлова («христианин и гражданин», «поэт, мыслитель и пророк», «вестник и выразитель творческих сил народа» и т. п.), нежелание видеть в литературном облике олонецкого барда игру и стилизацию («…не является, однако, стилизацией, а происходит от самой жизни…»), утверждения о том, что Клюев – «народный» поэт, выходец «из самых глубин черносошной России», – все эти представления о поэте, возвращающие нас к народничеству начала XX века, существенно искажают суть и смысл клюевского наследия.

Однако оценка Клюева в целом, разговор о генезисе, эволюции и месте поэта в русской литературе – все это, в конце концов, не более чем точка зрения. Поэтому, отказавшись от идейных дискуссий, сосредоточимся на конкретных суждениях и частностях, которые, как известно, тем и хороши, что их можно игнорировать, но нельзя опровергнуть. Итак, по порядку.

1. СОСТАВ

Книга включает в себя, – предуведомляет читателя текст на авантитуле, – созданные Клюевым произведения: «…проникновенную прозу, насыщенную сочным образным языком <…> автобиографии-«жития», оценки классиков и современников, раздумья о своей творческой судьбе как художника, статьи, рецензии, провидческие сны, исповедальные письма, деловые бумаги».

В книге шесть разделов и «Приложения».

Раздел первый под названием «Автобиографические штрихи» объединяет в себе известные ныне тексты, фрагменты и заметки. «Штрихи» представляют собой на самом деле весьма цельное и хорошо продуманное произведение (при жизни поэта было напечатано лишь несколько коротких отрывков), в котором Клюев, повествуя о себе, целенаправленно творил свой «миф». Но это опять-таки – вопрос интерпретации. Отметим другое. Основные автобиографические фрагменты («Из записей 1919 года», «Праотцы», «Гагарья судьбина» и др.) сохранились почти исключительно в записях, сделанных в 1920-е годы Н. И. Архиповым, близким другом поэта. Иными словами, это не авторизованный текст.

Последнее в еще большей степени относится ко второму разделу книги – «Записи разных лет: о себе и времени, классиках и современниках». Здесь публикуются устные и разрозненные высказывания поэта 1922 – 1929 годов, также записанные Архиповым. Это своего рода речения, по-клюевски красочные и не лишенные подлинной выразительной силы. Они, безусловно, ценны как вспомогательный материал при изучении жизни и творчества Клюева, но признать их сочинениями олонецкого поэта при всем желании невозможно. Кому придет в голову включать в Собрание сочинений высказывания Гете, записанные Эккерманом, или суждения Льва Толстого из «Яснополянских записок» Маковецкого!

Сродни первым двум и третий раздел – «Сновидения». Поэт любил рассказывать сны; их также записывал Н. И. Архипов («редактировал» ли сам поэт архиповские записи и в какой степени – свидетельств не имеется). «Провидческие сны» Клюева, сохранившиеся в записи Архипова, – это опять-таки устные сказы поэта, явно не предназначавшиеся для печати. Но в них звучит его подлинный голос, литературная их основа – бесспорна. С известной натяжкой их можно рассматривать как «художественную прозу». Зато вторая часть «Сновидений» – сны Клюева, записанные его московской знакомой Н. Ф. Садомовой (Христофоровой), – к его собственным сочинениям не имеет ни малейшего отношения. Даты «1931 – 1932», проставленные составителем, относятся ко времени общения Клюева с Надеждой Федоровной. Тексты же записаны ею по памяти… тридцать и более лет спустя…

В разделе четвертом представлены сочинения Клюева в истинном смысле этого слова: его публицистика, критические статьи и рецензии, опубликованные в печати. Раздел, однако, не полон. Отсутствуют, например, интереснейшие театральные рецензии Клюева, помещенные в местной вытегорской газете; часть из них была атрибутирована и перепечатана СИ. Субботиным в 1984 году². Почему рецензии и заметки 1911 – 1912 годов составитель счел достойными включения в книгу, а такого же рода тексты 1918 – 1923 годов отверг, – остается еще одной загадкой.

Пятый раздел книги – главный, ее «ядро»; он состоит из писем Клюева. Публикатор явно стремился здесь не к «возможной», а к абсолютной полноте. Тем не менее за пределами книги – опять-таки неясно, по какой причине, – оказались: послание к Д. Н. Ломану, озаглавленное «Бисер малый от уст мужицких» (опубликовано в основной своей части В. А. Вдовиным // Филологические науки. 1964. N 1. С. 144); письмо и телеграмма к Н. И. Ильину’ (опубликованы Г. Маквеем // Н. Клюев. Сочинения. Т. 1. <Мюнхен,> 1969. С. 203 – 204); письмо к Ю. М. Соколову (опубликовано К. М. Азадовским // Русский Север. Проблемы этнокультурной истории, этнографии, фольклористики. Л., 1986. С. 218); письмо к С. А. Венгерову (опубликовано К. М. Азадовским // Литературное обозрение. 1987. N 8. С. 102). О письмах, до настоящего времени не опубликованных, а потому оставшихся составителю неизвестными, речь, естественно, не идет.

Шестой раздел «Деловые бумаги»: договора, прошения, заявления, доверенности. В целом – любопытный биографический материал (частично неизвестный). Некоторые тексты совершенно поразительны и надолго сохранятся в памяти читателей (например, письмо «административно-ссыльного в Нарымский край», обращенное во ВЦИК). Следовало ли, однако, включать в том «проникновенной прозы» тексты такого, например, содержания: «Прошу прикрепления меня к распределителю на Остоженке, право на которое я имею. Н. Клюев»?

Наконец, раздел «Приложения». В него вошли: 1) тексты самого Клюева (предисловия поэта к сборникам своих стихотворений;

2) две беседы Клюева (с И. П. Брихничевым и Б. Лавровым), перепечатанные из дореволюционных периодических изданий;

3) материалы олонецких газет 1918 – 1920 годов, свидетельствующие о вступлении Клюева в партию большевиков и последующем его исключении. Не найдя ответа на вопрос, почему именно эти биографические материалы оказались достойными воспроизведения, ограничимся замечанием: в литературе, посвященной Клюеву, они давно известны.

2. ТЕКСТОЛОГИЯ. ИСТОЧНИКИ. ДАТИРОВКИ

«Все тексты, – указывает составитель, – приведены либо по автографам, либо по достоверным копиям, либо по прижизненным журнально-газетным публикациям» (с. 429). Это заявление (при всей размытости понятия «достоверная копия») странным образом не вяжется с тем, что сказано на следующей странице: «…фиксируются все источники публикации текста вплоть до той публикации, в которой текст обозначен окончательным, полным» (курсив мой, – К. А.). Как же так? Если автографы и «копии» впервые появляются в «Словесном древе», – это одно («первопубликация»); если же они печатались до 2003 года (не самим Клюевым, разумеется, а исследователем-публикатором), – совершенно другое (повторная публикация).

Факт повторной публикации (републикации) – случай вполне заурядный. Однако для этого требуются веские причины: неверная атрибуция документа, публикация с большим количеством ошибок (случается, увы, нередко), пропуски в тексте и т. п. Каковы же мотивы в данном случае?

А никаких! Во всяком случае, оговоренных составителем книги!

Тогда остается вопрос: зачем, если имеется публикация, в которой текст «обозначен окончательным», публиковать его вторично – «по автографам» или, согласно другой формуле, принятой составителем, «по беловому автографу»?

Ответ на самом деле прост: указав в отношении значительного числа публикуемых писем, что они печатаются «по беловому автографу», да еще сославшись при этом на архивный источник (РГАЛИ, ИРЛИ и т. п.), Гарнин выступает как бы в роли первооткрывателя, однако делает это не открыто, а исподволь. Логика публикатора примерно такова: никто ведь не присваивает себе чужих заслуг! Написано же черным по белому: впервые опубликовано там-то и там-то! (Действительно: комментарий к каждому документу начинается, как и заявлено на с. 430, с информации о его предшествующей публикации – полной или частичной.) С юридической стороны все, кажется, чисто. На деле выходит по-другому. Читатель, и даже «поднаторевший», воспринимает оформленный таким образом комментарий в ином свете: публиковаться-то оно, конечно, публиковалось, но, видимо, неполно, с пропусками, по каким-то сомнительным черновикам… Зато уж в этом издании все выверено «по беловому автографу»: не поленился, значит, исследователь еще раз сходить в архив, каждый документ изучил заново, выявил ошибки и недочеты предшественников, ну и переделал все набело!

Кстати, заявленный принцип «белового автографа» выдержан в книге все же не последовательно. Целый ряд клюевских писем (К.

1. См.: Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы / Предисл. Н. Н. Скатова, вступ. стат. А. И. Михайлова; подготовка текста и примеч. В. П. Гарнина. СПб.: Изд. Русского Христианского гуманитарного института, 1999. 1071 с. Рецензию см.: Новая русская книга. 2000. N 1. С. 27 – 29.[↩]
2. См.: Русская литература. 1984. N 4.[↩]