Письма Блока к жене

Александр Блок, Письма к жене, «Литературное наследство», 1978, т. 89, 414 стр.

В сложной, эстетически неоднозначной, взвихренной поэтической атмосфере начала века Блок был одним из главных действующих лиц постоянно разгоравшихся литературных и культурфилософских споров, так называемых литературных мистерий. Парадоксально: Блок, с его скромностью, внутренней интеллигентностью, без какой бы то ни было задиристости, как говорится, без наскока, какие были, к примеру, у Гиппиус и Мережковского или Андрея Белого, – Блок оказывается в центре всей этой поэтической разноголосицы. Разрешение тех или иных поэтических споров носило, как правило, и бытовой, и строго литературный характер. Скажем, «Стихи о Прекрасной Даме» есть своего рода ответ Блока Андрею Белому в их «споре» об Афродите Небесной, о Лучезарной Подруге, о Премудрости Божией… Но оставался еще Блок – критик, теоретик стиха, эссеист. Были еще и письма Блока, где эстетические, теоретические и чисто нравственные вопросы вставали впрямую, неопосредованно.

Строго говоря, в письмах Блок «тот же», что в поэзии либо эссеистике.

Чуть более десятилетия назад на страницах журнала «Вопросы литературы» было сказано о том, что эпистолярное наследие Блока не оценено еще по достоинству и, добавлено было с горечью, неизвестно, будет ли оно когда-нибудь вообще систематизировано и представлено полностью на суд читателя. Но вот прошло это десятилетие, и новый том «Литературного наследства» включает 317 (в 8-томном собрании сочинений их было около тридцати) писем Александра Блока к жене, Л. Д. Менделеевой-Блок. Скажем сразу: кроме такого чисто количественного показателя, эти, письма дают большой материал для новых литературоведческих исследований поэзии и поэтических взглядов Блока, выявляют, если можно так сказать, новые повороты во взаимоотношениях Блока с его современниками, людьми близкими и не всегда близкими ему по литературным и нравственным вопросам. Такая, казалось бы, сугубо личная переписка дает неожиданно много и для понимания поэтической мысли начала века и, в ее контексте, личности самого Блока, его исканий и находок, А потому письма Блока эстетически значимы: в них та же стихия, та же степень сложности (не усложненности, как порой у Андрея Белого), в них та же поэтическая ориентация, что и в художественных вещах.

Новый том «Литературного наследства» открывает вступительная статья Вл. Орлова, в которой строгая аналитичность, литературоведческий анализ текста органически сочетаются как бы с новеллистичностью. (В связи с этим вспоминается недавно изданный его роман об Александре Блоке «Гамаюн»…) Заключает том статья И. Зильберштейна «О встречах с Любовью Дмитриевной Блок и о судьбе хранившегося у нее архива поэта». Встречи эти начались в 1936 году, когда впервые возникла мысль подготовить том неизданных материалов о поэтах-символистах, в том числе и об Александре Блоке.

Особого внимания заслуживают комментарии к письмам, составленные Вл. Орловым. Помимо точного определения всех лиц, имена которых встречаются в публикуемых письмах, Вл. Орлов очень «обильно» включает в комментарии фрагменты из воспоминаний Л. Д. Менделеевой «И быль, и небылицы о Блоке и о себе», нигде раньше не печатавшиеся. Тут явная и бесспорная заслуга автора комментариев: эти фрагменты разворачивают, если можно так сказать, монолог в диалог, и в данном случае для нас не так уж важно, равнозначно звучащий диалог или нет.

Таков справочный аппарат нового тома «Литературного наследства». Обратимся теперь непосредственно к письмам: что нового они выявляют в личности самого Блока?

В свое время в работе «Блок» Ю. Тынянов писал, в частности, о том, что если у Андрея Белого проза близка к стиху, то стихи и проза у Блока «резко раздельны». Вопрос интересный, имевший для Тынянова очень определенное значение… Теперь (и в этом немалая заслуга новой публикации) вопрос этот обернулся несколько иной стороной: условно говоря, нет ни одной статьи, ни одной заметки Блока об искусстве, почти ни одного письма, где бы Блок «забывал» о себе – поэте. Верно, всякая мысль, произнесенная Блоком в стихах, так или иначе выявляется в его, назовем ее так, «прозе». Причем в прозе-то порой более четко, решительно, неопосредованно! Думаю, едва ли возможно всерьез понять, почувствовать поэтику Блока, не имея в виду при этом его статей «Три вопроса», о М. Бакунине, «Безвременье», о современном театре, о русском народе, о России… Кстати, в равной же степени невозможно представить и проблему «Блок и начало века» без блоковских писем к Андрею Белому, С. Соловьеву, В. Розанову, Евг. Иванову, Вс. Мейерхольду, Г. Чулкову, В. Брюсову…

И среди всех писем особое место занимают письма Блока к жене. Письма, включенные в том «Литературного наследства», как бы сами собой распадаются на два периода – до и после примерно 1907 года. Менялось мироощущение Блока, менялся стиль его писем, менялся и самый предмет разговора в них.

Но везде ясно одно: Блок внутренне всегда чувствует некие незримые связи своей судьбы с судьбой России, с ее прошлым, настоящим, будущим. Для Блока Россия представлялась некоей лирической величиной, словно этической мерой его творчества и жизни; это была стихия, летящая, по словам Блока, под колеса бешеной тройки… Так Блок как поэт предвидел грядущие социальные катаклизмы, имевшие для него еще и космический характер, еще и некий оттенок астральности. В 1902 году в письме к Л. Д. Менделеевой он пишет: «Бегают бледные, старые и молодые люди, предчувствуют перевороты и волочат за собой по торжищам и по утонченным базарам, и по салонам, и по альковам красивых женщин… И волочат умы людей…»Так чутко подмечавший все веяния времени Блок увидел в атмосфере начала века взвихренность, взбудораженность, постоянное ожидание прихода Мессии либо конца всей истории. По словам Андрея Белого, это было время «невнятицы», это была психология тупика. Письма Блока этого периода говорят об одном: Блок слушает и «слышит» музыку событий, в быту, в повседневности он ищет проявления неземных сил, зовов судьбы, рока… После, уже пройдя трудный путь, Блок почти полностью повернется к реалистическому искусству, к «земле», к современности.

Письма же Блока к Л. Д. Менделеевой, написанные до этого словно рокового для них седьмого года, напротив, устремлены в своем порыве ввысь, от земли, и как бы адресованы-то они были той самой «соловьевской» Лучезарной Подруге, о которой Андрей Белый спрашивал Блока, была ли она для него «Душой Мира» или «определенной личностью»… Вот одно из писем этого времени: «…Все будет Твое, от Тебя и к Тебе. Твое Имя здешнее – великолепное, широкое, непостижимое. Но Тебе нет имени. Ты – Звенящая, Великая, Полная, Осанна моего сердца бедного… Мне дано видеть Тебя неизреченную» (октябрь 1902 года). Здесь ясно чувствуется стремление Блока обожествить, оторвать свою любовь от земли, от обыденного, увидеть все происходящее в некоем мистическом свете. Кстати, такого же толка были и «мистические зовы», наблюдение зорь и закатов, так таинственна и роково воспринимавшиеся в обществам «аргонавтов»… В своих «Воспоминаниях об Александре Александровиче Блоке» Андрей Белый писал: «Вечное проявляется в линии времени зарей восходящего века. Туманы тоски вдруг разорваны красными зорями совершенно новых дней…» А вот сравните письмо Блока к Л» Д. Менделеевой: «Соловьев¹.., по ночам плакал и молился розовой тени. Мне каждая вечерняя заря приносит неслыханное обетование о Тебе». Это 1903 год. Сам Блок ощущает себя неким предтечей, различающем в звуке временя и «цвете небес» грядущее обновление. Разве не говорит все это о том, что и в быту Блок оставался до конца эстетически ориентированным, что быт как таковой имел для него оттенок некоего театрального действа. Это еще не тот Блок четырнадцатого года, о котором напишет после Анна Ахматова: «Блок в это время ходит по семьям мобилизованных для оказания им помощи» – и о котором Н. Гумилев скажет: «Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то же самое, что жарить соловьев»… Это еще, условно говоря, Блок ранний.

Публикация писем Блока к жене еще к еще раз подтверждает, что в первые годы XX столетия Блок в каждом человеке хотел, видеть нечто роковое, какую-либо тайну и даже таинство. Такого рода было его отношение, скажем, к Вл. Соловьеву, знавшему, по Блоку, о какой-то «страшной для всех тишине «; так же относится о» и к Зинаиде Гиппиус: «Роковая пустота» есть и во мне и в Вас™»; так же «чувствует» он Андрея Белого, Валерия Брюсова, в глазах которого «бродит хаос»… И т. д.

Причем для Блока письма подобного толка – не эстетство, не отход от существования, а, если можно так сказать, способ существования. Такое мироощущение было для Блока принципиальным, не случайным: «…Самый этот «мистицизм» (под которым Ты понимаешь что-то неземное, засферное, «теоретическое») есть самое лучшее, что во мне когда-нибудь было; он дал мне пережить и почувствовать (не передумать, а перечувствовать) все события, которые были в жизни, особенно 1) ярко, 2) красиво, 3) глубоко, 4) таинственно, 5) религиозно» (из письма к Л. Д. Менделеевой, 22 февраля 1903 года). Сходную поэтическую ориентацию Мандельштам позже назвал слиянностью неба и земли.

Начиная с 1907 года письма Блока к жене носят уже более земной характер, порой даже чисто бытовой, обыденный. Все чаще и серьезнее встает в письмах «вопрос об искусстве», сами же письма с точки зрения стиля стали как бы спокойнее, ровнее, без нарочитой эмоциональной окраски; в них будто не осталось и следа так называемой закодированности, понятной лишь двоим. Напротив, тон писем стал словно даже шутливее, проще; все чаще появляются и рисунки Блока – тоже шутливые, шуточные, например: «Люба приготовляется покушать» или «Люба слушает рассказ об антиките»… Но именно теперь и встал «во весь рост» вопрос об отношении Блока к искусству. И прежде всего к театру.

Переписка второго периода «работает» на одну важную мысль: Блок всегда был театрально видящим себя поэтом. Драматические вещи Блока во всем самостоятельны, они написаны поэтом, но при этом совершенны с точки зрения сценических законов – больше того, сценических законов именно того времени! Письма Блока к жене интересны еще и потому, что адресованы-то они актрисе, к тому же одно время работавшей в студии у Мейерхольда, а это немаловажно. На сценических подмостках столкнулись в начале XX столетия две, если можно так сказать, «правды»: одна – Станиславского, провозгласившего создание жизни человеческого духа на сцене, другая – «правда» Мейерхольда, проповедовавшего условность сценических форм. В это-то время и «приходит» в театр Блок.

И происходит парадоксальная и едва ли не уникальная в истории театрального искусства вещь: судя по немногим написанным Блоком пьесам, судя по его письмам (и письмам к Л. Д. Менделеевой в особенности), всю свою жизнь Блок ратовал за эстетику реалистического театра, за правдоподобие и простоту сценических средств, был как бы на стороне Станиславского, самая же поэтическая концепция блоковской драматургии сплошь да рядом вырывалась из системы, предложенной Станиславским, была ориентирована на условный театр, как бы на «чистый театр», воскрешающий скоморошьи игрища комедиантов, мистерии о конце вселенной, астральные действа; театр Блока был скорее в традициях японского театра Кабуки, театра Китая, итальянской комедии дель арте, театра масок…

И тем не менее вот одна из его записей: «Боюсь всех Мейерхольдов, Гайдебуровых… Немировичей, Бену а…» Или такое: «Твое письмо о Мейерхольде как-то не произвело на меня впечатления… я совсем не чувствую внутренне его бытия, как художника, и очень боюсь его внешне…» Это он пишет в письме к Л. Д. Менделеевой в августе 1913 года; казалось бы, уже позади интереснейшая работа Мейерхольда над блоковским «Балаганчиком» в театре на Офицерской (1906), позади посвящение самим Блоком всей пьесы «режиссеру Мейерхольду», чтение ему же своих новых пьес «Король на площади» и «Песня Судьбы»… Но опять, двумя годами позже, в письме к жене Блок пишет о студии Мейерхольда: «Неталантливые люди и некрасивая фантазия… А претензии на пересаживанье каких-то графов Гоцци на наш бедный, задумчивый, умный север, РУССКИЙ – есть только бесчинство. Все это больно, потому что Мейерхольд – славный…» И это говорит поэт, написавший «Балаганчик» и «Незнакомку», «Соловьиный сад» и «Двенадцать»!.. Постепенно Блок как бы все дальше и бесповоротнее отходит от условного искусства, а сценические новшества и «курц-галопы» (термин Андрея Белого)» Мейерхольда кажутся ему «дурным сном», обманом, ведущим к тупику.

Можно даже предположить: письма Блока к жене, обозначенные нами условно как письма первого периода, стилистически и эмоционально предсказали, если можно так сказать, драматические вещи Блока; именно в этом контексте читается его «Незнакомка», именно с этой точки зрения и ставил пьесу Мейерхольд…

Эту как бы «театрализацию» быта отметил в своей статье Вл. Орлов; он пишет о том, что всю дальнейшую судьбу Блока и Л. Д. Менделеев вой решил любительский спектакль в Боблове: Любовь Дмитриевна была Офелией, Блок – Гамлетом. «Блок в черном берете, колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену… Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда… Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи…» – из воспоминаний Л. Д. Менделеевой. Поэтому-то письма Блока именно к жене и дают наиболее полное и объемное представление о нем как поэте и «человеке театра».

Письма Блока выявляют сложность личности Блока и сложность эпохи, в которую он жил, писал, чувствовал, думал – просто «был»; они предлагают и читателям, и, главное, литературоведам поистине огромный материал для определения такой непростой и эстетически неоднозначной проблемы, как проблема Блок и русское поэтическое и театральное искусство.

1. Владимир Соловьев.[↩]