Ответы литературы (Моя жизнь в «Воплях»)

После разгрома «Твардовского» журнала «Новый мир» свободомыслие, ограниченное журнальными рамками, не исчезло вовсе. Оно перераспределилось, как и рвущиеся из-под цензуры авторы, – между журналами «Дружба народов» (туда перешел, например, Юрий Трифонов – «Дом на набережной» появился уже в «ДН», а потом там был напечатан и «Старик»), частично «Нашим современником» и осторожно продумывавшими свою тактику «Вопросами литературы». Притягательность имени, даже в любовно-шуточном варианте («Вопли»), была велика.
Странный, огромный, похожий на «Титаник», кошмаром занесенный в тесное городское пространство, дом Нирензее в Большом Гнездниковском. Парадный подъезд из другого века – напоминающий об ушедших красоте и богатстве мозаичной метлахской плиткой пола и панелями-зеркалами – в человеческий рост! нет, выше! – стен, Скрипучие лифты, числом три – от тесного, крошечного, на двоих – сердце замирает, трос визжит, вот-вот оборвется – до вместительного, спокойного; но чтобы поймать его, придется потратить не меньше времени, чем на ловлю такси на улице Горького. И – вверх, на самый верх, где около обитой черным дерматином стены табличка: «Вопросы литературы».

Впервые я поднялась сюда тридцать лет назад, в 1977 году, и не просто так, а со статьей уже написанной. Не с рецензией, не с заметкой, а именно со статьей. Нахальства было не занимать. До того практически ничего не писала, кроме двух-трех рецензий и аспирантских работ – правда, одна из моих статей – о Пушкине и Тютчеве – уже была к тому времени напечатана в «Известиях ОЛЯ». Но я училась в семинаре В. Н. Турбина, и это многое объясняет. Турбин был не похож на других преподавателей МГУ – он активно печатался как критик. Только им всегда были на факультете недовольны. А для меня он был тем, что американцы называют role model.
Итак: идея была скромная – написать всего лишь о тематической «полосе» в прозе, герой которой – ученый-интеллектуал. Не интеллигент проклятый, не лирик, а физик. (Условно говоря.) Мне было любопытно, как наши интеллектуалы справляются с жизнью в экзистенциальной прозе Владимира Маканина, тогда – писателя малоизвестного. И вот, пристегнув к нему для контраста «Бессонницу» А. Крона, я с увлечением искала «формулу Маканина». (Замечу, что я вообще много писала о Маканине, настолько много, что книгу можно составить, обыгрывая его же название: