О себе и о времени (Анкета литературоведов и критиков)

Окончание. Начало см.: «Вопросы литературы», 2000, № 3.

1. МЕЛЕТИНСКИЙ Елиазар Моисеевич.
2. Родился 22 октября 1918 года в Харькове.
3. Доктор филологических наук, академик Академии гуманитарных исследований (г. Москва, Россия); директор Института высших гуманитарных исследований (ИВГИ) при Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ).
4. Мои родители: Мелетинский Моисей Лазаревич, из семьи ремесленников с юга России, инженер-строитель, начинал строить в Харькове (его брат, фабрикант, был расстрелян там в 1924 году), в 1921 году перебрался с семьей в Москву, где работал в разных учреждениях, в том числе на строительстве Московского метрополитена, очень талантливый математик и инженер. Отцу всегда хотелось, чтобы я стал его последователем; может быть, отчасти поэтому, став все-таки филологом, я изучал в юности математику, в зрелые годы – теорию относительности и квантовую механику, в своих филологических работах стал на платформу структурализма и стремился использовать математические методы анализа для решения некоторых гуманитарных проблем. Мать моя – Марголис Раиса Иосифовна, врач-невропатолог. Мой прадед по матери был раввином в Латвии. Марголисы (как мне объяснили недавно в Израиле, в Музее диаспоры) восходят к знаменитому еврейскому теологу XI века Раши (Северная Франция), а последний – к роду царя Давида. Родители мои были уже к религии совершенно равнодушны и были типичными российскими интеллигентами начала XX века.

5. Семейное воспитание имело, безусловно, огромное значение в формировании моей личности. В школу я пошел сразу в пятый класс, как, впрочем, было принято в 20-е годы в интеллигентских семьях. Начальное образование я получал на дому, где меня учили всему, включая французский язык и музыку, хотя родители мои очень были заняты, много работали, а состояние нашей семьи было довольно скромное, скажем – игрушек у меня было немного, игрушечная лошадка, о которой я мечтал все детство, так и осталась мечтой. О влиянии отца я уже немного сказал выше, что же касается матери, то ее влияние было огромным. Мы были очень близки, можно сказать, что она окончила со мной школу, потом университет, была первым читателем моих еще студенческих работ, я привык всем с ней делиться, все ей рассказывать. Она рано заболела неизлечимой болезнью, не совсем понятной, сделавшей ее лежачей больной (на 28 лет!), но при этом она оставалась главой дома и центром всего семейного и дружеского клана. Очень важно то, что она была человеком необыкновенно демократичным. И во мне она воспитывала прежде всего искренность и демократизм. И преуспела в этом. Я и по сей день считаю эти черты самыми ценными в людях. О политике в нашем доме не говорили, этим никто не интересовался, среди моих родных не было ни одного члена партии. Я считаю большой удачей, что родителям моим довелось дождаться меня и с войны (после всех моих приключений), и из лагеря в 1954-м, и мы прожили вместе некоторое время. Вскоре после этого они один за другим скончались.
6. В ранней юности я некоторое время, ориентировался на Маркса и Гегеля (на меня большое влияние в этом плане оказали мои профессора в ИФЛИ, так называемые «лукачисты»: В. Гриб, Л. Пинский), а затем на неопозитивизм. В марксизме я окончательно разочаровался в начале войны (1941-1942). Среди моих любимейших писателей прежде всего называю Мурасаки (Япония, XI в.) и М. М. де Лафайет, ибо всегда был поклонником психологической прозы, а далее: Сервантес, Достоевский, Чехов, Ибсен, Т. Манн, Кафка, Музиль. С детства почитал Московский Художественный театр, но театралом не стал, люблю кино. Любимые режиссеры Бергман и Куросава. Из «антипатий» могу решительно назвать только метод социалистического реализма.

7. В юности был атеистом, а в зрелости – агностиком. Хорошо понимаю гармонизирующую функцию религии, в частности – в России.
8. В 1935-1940 – Московский институт истории, философии и литературы (ИФЛИ), факультет литературы, искусства и языка (западный цикл). 1940-1941 – там же аспирантура по кафедре всеобщей литературы. 1941 – Курсы военных переводчиков при Военном институте западных иностранных языков. 1943-1944 – Среднеазиатский государственный университет (САГУ, Ташкент), окончание аспирантуры (после фронта). Защита кандидатской диссертации (1945) на тему: «Романтический период в творчестве Ибсена». Желание посвятить жизнь изучению истории литературы сопровождалось, как я упомянул выше, интересом к точным наукам, особенно к математике. Мечталось о превращении литературоведения в более точную науку.
9. Первая публикация – в журнале «Интернациональная литература», 1941, № 11/12 (против извращения Ибсена в духе ницшеанской идеологии). Мною написано десять монографий и свыше 200 статей. Я выше всего ставлю «Введение в историческую поэтику эпоса и романа», но самая популярная из моих книг – «Поэтика мифа», изданная уже на десяти иностранных языках. Наименее удачны, вероятно, мои последние статьи по русской литературе XIX века.
10. Важными событиями жизни были: участие в Великой Отечественной войне (добровольцем) и две репрессии (в 1942 и в 1949-1954 гг.), а также создание в 1992 году института (ИВГИ) в РГГУ, мною возглавляемого, и некоторые события личной жизни.
11. Моя основная тема в науке – историческая поэтика, то есть происхождение литературы и основных повествовательных жанров. В рамках науки я ориентировался на А. Н. Веселовского (мой главный учитель В. М. Жирмунский- этого направления), а затем – на структурализм (К. Леви-Стросс, В. Я. Пропп). Мне кажется, что, вопреки всем трудностям, внешним и внутренним, я достиг поставленной цели.
12. Военные испытания, первый арест на войне, репетиция расстрела и военная тюрьма, из которой мне удалось чудом выйти, – все это привело к тому, что первоначальная тематика, выбранная мной еще в институте (скандинавская литература XIX века), стала казаться мне слишком камерной, и я перешел к изучению мифологии, фольклора, эпоса, становления литературы (курс лекций, который я читаю сейчас в РГГУ, так и называется: «От мифа к литературе»). Сейчас мне мешают не столько политическая обстановка и хаос, сколько старость. Свобода мысли, печати, выезда за границу, общения с иностранными учеными, конечно, большое достижение, но раздражает развившийся субъективизм в науке. Ни в каких партиях никогда не состоял, но, естественно, сочувствую демократии и в «перестроечные» годы активно работал в «Московской трибуне», руководимой тогда А. Д. Сахаровым. Всегда боролся за свободу научного творчества. Имел неприятности, но никогда не поддавался давлению.

13. XX век в России – время жесточайших испытаний, но и великих уроков. Большая часть его – войны, советский тоталитаризм, жесточайшее унижение личности и уничтожение лучшей части населения, советский атеизм как религия наизнанку, а теперь – крайняя реакция на это в религиозном плане. Разрушение советской системы – сверхположительное явление, но приведшее пока к хаосу во всех без исключения областях. С этим мы и входим в XXI век.
14. Революция сыграла в России роль отрицательную, хотя само это событие не было неожиданным, скорее – исторически подготовленным. «Культ личности» вел к парадоксальному советскому «царизму» и своеобразному варианту фашизма. Отечественная война, вопреки ожиданию многих, не изменила общую ситуацию, наоборот – началось и успешно шло восемь лет (до смерти Сталина) воссоздание Советской империи: крепостное право, колонии, наращивание военной мощи, всеобщая регламентация, давление на Европу (оккупация освобожденных стран) и т. д. «Оттепель» была далеким предшественником «перестройки», а сама «перестройка», пусть не очень умелая, – великим благотворным событием, ослабившим уродство российской жизни. Распад СССР был неизбежен, но способствовал хаосу, ибо во время таких переворотов в истории всегда и, к сожалению, надолго побеждают и берут верх не лучшие силы, а экстремисты, которые, прикрываясь модной демагогией, ловят рыбку в мутной водичке.
15. Имена всем хорошо известны: Николай II, Ленин, Сталин, Хрущев, Горбачев, Ельцин и самые достойные из диссидентов: Сахаров, Солженицын, но и последние, как мы видим, не смогли всерьез участвовать в историческом процессе. Их смели совсем другие силы.
16. Русская литература начала XX века была по-своему прекрасна и ярко маркировала переход к новому веку и новой эре в культуре. В советский период продолжали в России писать многие из предыдущей эпохи, и, разумеется, остались несравнимыми с новыми писателями – Ахматова, Мандельштам, Цветаева. Но и среди «новых» были несколько высочайшей пробы: Платонов, Булгаков, Ильф и Петров, Зощенко, Пастернак. Литература соцреализма отвратительна. Современная литературная жизнь пока охвачена общим хаосом, и, может быть, стоит отметить, что она сложным образом взаимодействует с литературой зарубежной.

17. Несмотря на то что приходится признать известную роль и почти всеобщие сочувственные настроения интеллигенции в развивающихся революционных событиях на первом этапе, следует заметить, что очень скоро – и так до конца века – наша интеллигенция стояла далеко как от власти, так и от народа. И нелюбима была – как и в прошлом – и властью, и народом. Отсюда совершенно недостаточное и искаженное участие интеллигенции в исторических событиях (в основном – «жертвы») плюс бесконечные и вечные споры и несовпадения мнений и реальных действий внутри самой интеллигентской среды.
18. «Русская идея» родилась, чтобы компенсировать русскую ментальность, в которой сочетается «комплекс неполноценности» с «манией величия», хотя и для того, и для другого нет достаточно серьезных оснований. Русская культура гораздо ближе к западной, чем к восточной. Проблему Россия/Запад не стоит раздувать, это слишком вредно.
19. В наше время очень трудно что-либо предсказывать, можно только надеяться на лучшее.

10 февраля 1999 года

1. МИНЕРАЛОВ Юрий Иванович.
2. Родился 30 мая 1948 года в селе Калигорка Мокро-Калигорского района Киевской области Украинской ССР.

Потому я там и родился, что отец мой был инженером-картографом и геодезистом, после войны переведенным из родной Сибири на Украину. Сведущие люди понимают, что такое геодезические пирамиды, реперы, знаки и т. п. (их сетью пронизана вся страна, и на их основе составляются карты местности). После военных действий на Украине вся эта система, вероятно, представляла собой сущую кашу, и ее необходимо было восстановить. Отец был начальником геодезической партии, а моя мать, молодой инженер, была в эту партию распределена после вуза. Тут они и познакомились. Весной 1948 года работы проводились в округе упомянутой Калигорки. Там я и появился на свет в деревенской хате с помощью местной повитухи. Вскоре, в разгар лета, семью хозяев хаты, кажется, постигла трагедия. Насколько я знаю, хозяин при немцах состоял полицаем, но по каким-то вынужденным обстоятельствам – чуть ли не по общему решению деревенского «мира» (кому-то надо было пойти на сию должность). Человек он был, видимо, жертвенный (родители мои вспоминали его с симпатией), так что согласился и, повторяю, «состоял». Вскоре после моего рождения до него добрались правоохранительные. Когда на хозяйской половине кипел обыск, мой отец был в командировке, и мать со мной на руках лихорадочно соображала, куда бы забросить его охотничий нож. Нож ему как охотнику и полевику-геодезисту наверняка даже полагался. Но штука в том, что этот был переделан из трофейного немецкого штыка и, говорят, даже эмблемы соответствующие имел. Впрочем, с ним все обошлось – парни из украинского НКВД «инженеров» обыскивать приказа не имели, а один даже, по слухам, заглянул к нам и изрек, погладив меня по голове: «Ишь, москаль!» Не знаю, пропал ли дядька-хозяин или «там» вникли в его обстоятельства (по Украине много, я думаю, было похожих коллизий). Отец как раз добился перевода обратно в Сибирь, и к холодам мы уже жили в красноярской гостинице.

Место рождения своего я впоследствии долго, очень долго впустую искал именно на картах – на позднейших, составленных украинскими коллегами отца. Не находил, и все тут! В 70-е купил даже в Доме книги на Новом Арбате карту Киевской области размером с палас: ну ни района тебе, ни села!.. Даже стал подозревать, что как-нибудь снесли или затопили какими-то гидростанциями, а район переименовали. Но вот в 1990 году оказался в Киево-Печерской лавре на богатой конференции, где собрались философы, филологи и религиоведы. Возили нас по городу, водили по самым заповедным пещерам лавры… А в один из дней даже понесли на подводных крыльях вниз по Днепру в Канев Черкасской области, где перезахоронен Тарас Шевченко и отстроен его впечатляющий, но несколько помпезный мемориал. И вот, бродя по мемориалу за экскурсоводом, я увидел старинную карту уезда, где родился Шевченко в деревне Кирилловке. А на этой карте в нескольких верстах от Кирилловки оказалась моя ридная Калигорка! С кобзарем-то мы с детства на дружеской ноге (земляки), а я и не знал. Что же до отсутствия моей витчизны на картах Киевщины, так оказалось, что на заре хрущевщины зачем-то – не иначе как для ради «оттепели» – отрезали тогдашние реформаторы от Киевской области южный кусок и «прирезали» его к области Черкасской. Так что в паспорте у меня про место рождения написано одно, а в жизни с ним другое. По Козьме Пруткову, «не верь глазам своим».

3. Я член Союза писателей России. Но сегодня фактически нет такой профессии – писатель (в СССР – да, была). Однако я, по случаю, еще и выпускник филологического факультета МГУ. В 1975 году стал кандидатом филологических наук, в 1987 – доктором, вскоре и профессором. Ныне я заведующий кафедрой русской классической литературы и славистики Литературного института имени А. М. Горького в Москве. Когда я в начале 1987 года в результате избрания по конкурсу перешел в него из Тартуского университета (где работал с 1972-го), это был вуз Союза писателей СССР, ныне- государственный вуз. Служу России в меру сил.

4. Отец мой Иван Минович Минералов родился в 1915 году в Сибири в селе Корнилове на севере Алтайского края и был сыном сельского православного священника Мины Алексеевича Минералова. Бабушка Наталья Дмитриевна была сельской учительницей и происходила из выселившихся на Дальний Восток украинцев.

Минералов – фамилия искусственная и получена, как большинство звучных фамилий наших дореволюционных священников, в духовном учебном заведении. По семейному преданию, дана была она нашему родоначальнику, которого звали Кузьма Петров, и было это в Москве вскоре после московского пожара 1812 года. Затем в сане диакона новоиспеченный Кузьма Минералов был направлен на службу в Сибирь… Предание в данном случае в основе явно достоверно. Как филолог, помню и знаю, что «Петр» – это камень, камень же – как раз «минерал». С эпохи Петра I это слово в ходу, причем долго оно было именно широко употребительным звучным экзотизмом, а не просто термином геологии. «Неправо о вещах те думают, Шувалов, которые стекло чтут ниже минералов…» – говаривал Ломоносов. В церкви же минералы когда-то сияли всюду, украшая оклады икон, панагии и т. п. Сохранена и красивая семейная легенда, за какие именно успехи получил Кузьма Петров эту фамилию, но ее я опускаю, как не проверенную на фактическую достоверность.

На протяжении прошлого века род бывших Петровых разрастался; мужчины Минераловы вплоть до революционных времен (видимо, почти все) традиционно становились священниками. Их следы мне удалось найти в нескольких сибирских городах, но чаще, видимо, они служили в многочисленных сельских приходах. В городе Новокузнецке (ранее Кузнецке, Сталинске), где я закончил школу, настоятелем собора перед революцией был, например, троюродный брат моего деда Мины Алексеевича отец Виссарион. Кончил он трагически: я видел музейно- краеведческое фото, где он, как говорится, «по должности» сидит в окружении колчаковских офицеров, у которых наверняка только что отслужил молебен или панихиду по павшим. Само собой, при новой власти этот «поп Минералов» вскоре был расстрелян. Из взрослых мужчин нашего рода вообще почти никто после революции не уцелел. Что поделаешь, революции все похожи. Сиротами остались и мой отец с четырьмя старшими братьями (в отличие от братьев, дед не был, впрочем, репрессирован: он умер от чахотки в начале гражданской войны). Свою профессию отец мой любил, но вначале выбрал ее вынужденно (тянуло явно к иному – мечтал стать дипломатом, журналистом, политиком и т. п.), – просто Московский институт геодезии и картографии, поныне находящийся на Разгуляе, входил в список вузов, в которые разрешалось поступать детям священников. До института и из школы вместе с братьями исключался по тем же «классовым» критериям (закончил вечернюю), и весьма полезные рабочие профессии освоил (стал, например, слесарем и классным шофером). В Великую Отечественную старшие братья сложили головы на фронте. Отец мой уцелел, поскольку был геодезистом и в сибирской тайге в лихорадочной спешке изыскивал (так у них говорят) железнодорожные трассы на восток (готовились на случай войны с Японией). Например, вместе с другими – ту трассу, на изыскании которой ранее погибла экспедиция Кошурникова (герои популярной в свое время документальной повести молодого В. Чивилихина «Серебряные рельсы»). Среди начальников его был в эти годы, кстати, другой известный автор – писатель-геодезист Федосеев.

Мать моя Александра Васильевна Баранова родилась в 1921 году на станции Плеханове в Тульской области (ныне- окраина Тулы). Дед Василий Андреевич был паровозным машинистом. Бабушка Ксения Ивановна – крестьянка. Хорошо знаю я только род деда. Это тоже был большой род, причем род рабоче- крестьянский, в котором каждый после революции получил простор для применения личных способностей. Детей у деда и бабушки было более десяти. Всем дали высшее образование (мужчины стали военными и как один воевали, уцелели и закончили кто подполковником, кто и в папахе). Офицеры расселились потом в основном в Ленинграде и Москве. Кроме матери моей, из братьев и сестер никого уже нет.

5. Семья была для меня, как и для всех, у кого она была, главным формирующим началом.
6. Литература была главным моим занятием с десяти лет, да так им и осталась. В прозе колоссальное влияние на меня в юношеские годы оказал Достоевский, в поэзии — Маяковский. Позже – немалое – соответственно Булгаков и Пастернак (ранний). Перед Пушкиным преклоняюсь, но субъективно больше склоняюсь к Державину. Как филолог, и с мировой литературой знаком, и тут имею свои вкусовые пристрастия, но вслед за многими видными людьми даже не у нас, а в Европе, признаю безусловное превосходство русской. В западной музыке: Перголези, Бах, Бетховен, Моцарт, Шуберт, Шопен, Лист; у нас Глинка, Мусоргский, Стравинский, Шостакович, Свиридов (ну как мне с этакой биографией любить и даже слушать Скрябина?!). В живописи – глаза разбегаются, столько мне нравится. Но все же белый или какой угодно иной квадрат намалюет, как я иногда подозреваю, и мой младший сынишка, а вот Репин, Васнецов, Суриков, Кустодиев, даже Валентин Серов – по сей день Образцовы. Вообще Русский музей несколько предпочитаю Эрмитажу. Философия: Аристотель, а не Платон, Гегель, а не Кант, Флоренский, а не Бердяев, Лосев, а не Бахтин.

7. Отвечаю всерьез, хотя представление, что наш мир «сам собой» в результате каких-то «мутаций» получился из неких слипшихся космических пылинок или чего-то в этом роде, кажется мне смехотворным (и при такой «пунктирной» его формулировке, и при выведении тем или иным мыслителем из подобных тезисов той или иной системной теории). Человеческое познание на сегодня дает по вопросам мироустройства ответы, которые в основном лишь дезориентируют. Их способна опрокинуть, по сути, простая встреча с какой-нибудь мироточащей иконкой, «нарушающей» сразу несколько законов природы. Вера и основанная на ней религия дают иные ответы. Априори они должны как минимум восприниматься с полной серьезностью, как именно вариант ответов на неразрешенные вопросы, а не как некий курьез, достойный лишь неграмотных бабушек. Роль религии в истории России была весьма высока всегда (в том числе и в XX веке), и трудно ожидать в будущем каких-либо существенных перемен этой роли.
8. Я филолог-русист, «добровольно» познакомившийся и со славистикой. Язык и литература для меня неразделимы, а сохранение и восстановление единства филологического знания – всегдашняя моя забота. Литературовед, не смыслящий в языкознании, как и лингвист, в своей работе «обходящийся» без произведений словесного искусства, одинаково ущербны. Поступать, однако, я, тогда начинающий поэт, по наивности намеревался сначала не в свой родной МГУ, а в Литературный институт (профессором которого по воле судьбы стал спустя многие годы). К счастью, в 60-е Литинститут требовал от абитуриентов двух лет рабочего стажа, и я после школы поступил не в писательский вуз, а на филфак МГУ, где подобного условия не выдвигалось. «К счастью» потому, что тогдашний Литинститут, хотя в нем и имелись весьма занятные люди, все же вряд ли давал глубокие академические знания. Преподавание в нем велось по довольно странной облегченной программе, – лишь несколько лет назад мы целиком перестроили его по университетскому образцу, и я сыграл в этом посильную роль. МГУ же был и остается российским вузом номер один.

9. В 1973 году, только начав преподавать в Тартуском университете, вместе с несколькими другими молодыми преподавателями примкнул к «Сборнику студенческих научных работ» и напечатал там статью «О специфике морфо-семантического уровня в поэтических текстах». В том же году опубликовал подборку стихов в газете «Молодежь Эстонии». Наиболее удачны монография «Теория художественной словесности» (М., 1997) и сборник стихов «Красный иноходец» (Киев, 1995), потому что они готовились взвешенно и неторопливо, на основе отборных материалов предыдущих лет. Наименее удачны некоторые тартуские статьи 1970-х годов, потому что в них отразились преходящие вкусовые увлечения автора.
10. Рождение детей.
11. Впечатляет массовое бойкое превращение разных председателей исполкомов, профкомов и секретарей парткомов в мультимиллионеров. По-иному выражаясь, бывали хуже времена, но не было подлей. В политических партиях я не состою.
12. Семь десятилетий XX века были десятилетиями уникального народовластия, в ходе которых в полной мере успели проявить себя и сильные, и слабые стороны, объективно присущие данной форме государственного устройства.
13. Лучше бы без революции. Ей всегда сопутствуют разные несуразности и жестокости. Но Октябрьская революция, состоявшись, стала величайшей из трех известных европейской истории «великих» революций (подразумеваются, кроме нее, революции английская и французская). Позитивные ее следствия (и внутри страны, и в мире), несомненно, перевешивают «негатив». Они просто не идут ни в какое сравнение с отрицательными проявлениями. А над своей личной трагедией всякому потомку «бывших» надо уметь подняться. Можно было бы долго перечислять социальные достижения СССР. Кем бы я лично стал в условиях старой России? Скорее всего соборным протоиереем где-то в Сибири или доктором богословия, а если бы уклонился от дороги отцов – опять-таки профессором-филологом и писателем. Неплохо бы устроился. Но, коротко говоря, очень многие нынешние хулящие Октябрьскую революцию персоны, не будь ее, пасли бы гусей где-нибудь под Полтавой или Звенигородом и никогда бы не получили ни высоких кресел, ни должностных портфелей. (Впрочем, что касается их, это, может, и неплохо бы для судеб отечества.) Мне довелось увидеть поочередно культ нескольких государственных руководителей СССР и России, из которых личностью был, по-моему, лишь один. К сожалению, подобно всем прочим, и этот деятель отличался, по-видимому, коварством, жестокостью и презрением к людям, а время, в которое он жил, было особенно благоприятно для реализации именно данных качеств. К числу названных лиц не относится государственный руководитель, который стоял у власти фактически на протяжении всего нескольких месяцев в 1982-1983 годах, успев осуществить ряд весьма здравых преобразований, но не успев сделаться объектом какого-либо культа. Великая Отечественная война спасла весь мир от порабощения, а некоторые народы от тотального физического уничтожения. Фактически спасителем этим «в одиночку» явился СССР, ибо «помощники» более или менее заметно зашевелились лишь тогда, когда всем в мире стало ясно, что русские и сами справятся. Об «оттепели»: ну как не освобождать заведомо невиновных людей, которых сам же когда-то сажал единственно в порядке проведения той или иной бессовестной политической «кампании»? Чего не освободить, когда это козырь в проведении новой твоей кампании? (Тут главное, освобождая, ловко свалить всю вину за сделанное ранее безобразие на другого.) Какой, далее, прок от подневольного физического труда тысяч заморенных, доведенных до дистрофии интеллигентов? Да такие освобождения во все времена для всякой «новой метлы» лучший способ саморекламы! Зато совнархозы, кукуруза, пьяные откровения, башмак, сведение счетов с соперниками (без «расстрельных» эксцессов оно и тоньше), быстрый развал, глупость на глупости, «коммунизм» к 1980 году… А всякие черемушки в «оттепель» строились и первые космонавты летали все-таки на базе прежних, послевоенных промышленных и научных наработок. Я про зарю «оттепели» ярче всего помню, как жили мы в Сталинске-Новокузнецке, только что туда переехав, возле единственной в городе деревянной церквушки (в каменном соборе, где когда-то служил отец Виссарион, был тогда хлебозавод – сейчас его, кстати, опять переделали обратно в собор). Ребятишки любили возле церкви играть, и особенно нам нравилась новенькая колокольня (ее только что построили) – из нового дерева, вся золотистая. И вот ее вдруг стали старательно ломать и уничтожили у нас на глазах! Запретили колокольню, и с тех пор звонили в небольшой колокол со специального навеса в полтора человеческих роста высотой. Теперь-то я знаю, что это закончились те неполных десять послевоенных лет, когда православию дали передохнуть и отец «оттепели», блестя лысиной, азартно начал новые гонения на церковь, по части которых был большим мастаком с тех самых 30-х годов. А тогда как-то очень это нас, детей, огорчило. Такая была золотистая и красивая! Доверчивый отец мой – тот, правда, отцу «оттепели» верил и после XXII съезда даже вступил в КПСС, став одним из искреннейших и честнейших наших коммунистов.

О «перестройке»: в 1985 году, когда по завершении мартовского пленума народу впервые показали по телевидению фотопортрет М. С. Горбачева, у меня в присутствии нескольких человек вдруг вырвалось: «Этот самовлюбленный тип загубит страну». (До того момента я его не видывал, вместе со всеми очень уповая на него заочно.) Это было первое впечатление, обычно самое верное. Но позже я понял, что дело не в одной самовлюбленности. Дело в неизмеримо худшем.

Да при таких «культах», «оттепелях» и «перестройках» любая гора развалится, не то что держава в конце концов рухнет. Тем более что в мире было кому пособить нам в нашем самоуничтожении.

15. Я назову не просто имена, а конкретные деяния, оказавшие воздействие на ход истории и ее повороты.

Отречение царя Николая II.

Победа в России революции под руководством В. И. Ленина.

Захват фашистской Германией под руководством Гитлера Западной и Центральной Европы, нападение ее на СССР.

Победа СССР под руководством И. В. Сталина в войне с фашизмом, освобождение русскими Европы.

Уничтожение США под руководством Г. Трумэна двух японских городов первыми атомными бомбами, ядерный шантаж.

Триумфы советской космонавтики под руководством С. П. Королева.

Развал СССР под руководством М. С. Горбачева и последующее уничтожение народовластия.

Перечисленные события и процессы кажутся мне наиболее значимыми как для истории текущего века, так и для деятельности вышеперечисленных лиц.

16. С тех самых времен, когда в XIX веке несколько крупнейших писателей Запада, не сговариваясь и не по принуждению, назвали первым писателем Европы своего друга Ивана Тургенева, наша литература сохраняет мировое лидерство. К тому есть немало объективных духовных предпосылок. Советская литература как таковая также дала несколько великих имен (Горький, Маяковский, Шолохов). Социалистический реализм, на мой взгляд, типологически был своеобразным вариантом классицизма, то есть исторически объяснимым и имевшим право на существование художественным течением. Он дал свои крупные имена и у нас, и на Западе.
17. Сегодняшнюю судьбу нашей интеллигенции, не обинуясь, я назвал бы откровенно жалкой. Но многие за что боролись, на то и напоролись. Есть и такие, кто вовсе и не интеллигенция. Что до других, то судьба и роль их во все времена похожи. В каком-то смысле все было «уже при Чехове»: и альтруизм, и жертвенность, и оторванность от реальности. Позже могло быть трагичнее, острее, больнее, но началось с незапамятных времен.

18, 19. «Русская идея» для меня понятие абстрактное. Под сим выражением всякий явно понимает нечто свое. Есть и мне что подставить в эти слова, но «моя» русская идея прежде всего – определенная, твердо проводимая линия в реальном развитии государства. Линия, направленная на искреннюю всестороннюю заботу о человеке, особенно детях, за которых сейчас просто страшно, и о стариках, о народе в целом, о духовной культуре отечества, о духовном здоровье и высокой нравственности людей. Ныне на такую линию надеяться не приходится по целому ряду общеизвестных причин. В частности, потому, что в народе нет необходимого единодушия. Среди разных речистых «оппозиционеров» изобилуют не народные заступники, а неискренние люди, которые водят за нос свои партии. Но человек предполагает, а Бог располагает.

12 марта 1998 года

МИХАЙЛОВ Александр Алексеевич.

Родился 1 января 1922 года, в деревне Куя, Ненецкого автономного округа, Архангельской области. Обстоятельства и место моего рождения могут представлять только экзотический интерес. Место (по представлениям того времени) на краю света, в самых низовьях Печоры, за Полярным кругом, в 40 верстах от Пустозерска, где был сожжен Аввакум.