Нужны портреты писателей

Споры о принципах построения, периодизации и типе «Истории советской литературы» имеют уже порядочную давность, и не случайно оппоненты для обоснования своих точек зрения нередко обращают взоры к архивным и музейным фондам, к уже поблекшим страницам литературной печати и мемуарным источникам.

Конечно, «взгляд в прошлое» при подготовке такого масштабного труда, как научная история многонациональной советской литературы, не только оправдан, но и, безусловно, полезен. Не приходится сомневаться и в том, что обращение к «родословной» вопроса, к историографической традиции и уже установившимся формам подобных изданий может оказать ощутимую помощь в создании будущего труда, в поисках наиболее правильной, исторически достоверной современной концепций развития советской литературы.» И, наконец, исследовательские поиски в начале каждого большого дела неизбежны, без них нельзя решать больших проблем, тем более, когда речь идет о глубоком постижении и раскрытии основных закономерностей литературного движения и путей развития литературы.

Но… пользы от всего этого было бы больше, если бы в полемике не пропадали подчас предмет спора, его главная идея и главное направление, и в этом случае не оказывались утраченными результаты уже накопленного опыта.

Каждый раз при возникновении споров о единой и многогранной истории советской литературы к прежним заботам прибавляются новые заботы и новые вопросы. Это понятно и естественно. Литература движется, и в своем движении она обогащается новыми явлениями и фактами, открывая новые закономерности развития. Причем обогащение это – не просто количественное увеличение фактов, оно проявляется не только во «временной протяженности», хронологически (от этой точки до той точки), но и в открытии новых подходов к предмету исследования, в рождении новых взглядов на историю и теорию литературы. Стало быть, это обогащение и концептуальное.

В статье К. Зелинского «Идеи и структура будущего труда» прямо говорится о «духе обновления взглядов на исторический процесс»; который с особенной остротой проявился во множестве разнохарактерных литературоведческих трудов, созданных за последнее время, после XX съезда партии. Были устранены многочисленные барьеры, восстановлено доброе имя многих писателей, были исследованы несправедливо забытые, обойденные произведения, решение коренных теоретических проблем обогатилось свободными от предвзятости выводами, словом – начался и продолжается новый этап изучения истории, советской литературы. Но тем не менее в силу какой-то инерции порою все еще дают себя знать и старые, уже, казалось бы, преодоленные воззрения.

Один из главных вопросов, вокруг которого сталкивались мнения в прошлом, почти четверть века назад, и который и сегодня является предметом столь же горячих споров, – это вопрос о построении создаваемого труда, об охвате и целесообразном расположении очень богатого материала. Это, как отмечается во всех статьях, вопрос принципиальный, он касается историзма, всей методологии будущего исследования.

Немало приверженцев имеет точка зрения, согласно которой процесс развития литературы признается «результатом коллективных усилий». Эту точку зрения в настоящей дискуссии с некоторой непоследовательностью отстаивает К. Зелинский и уже без каких бы то ни было уступок, безоговорочно и незыблемо защищает Д. Благой в статье «Трудности, которые нужно и можно преодолеть» – статье с оптимистическим названием, но в основе своей и в выводах, внушающей тревогу.

На первый взгляд может показаться, что защитники точки зрения «общего движения», «коллективных усилий» и т. д. выступают как новаторы, отказывающиеся от «традиционных», уже устаревших и исчерпавших себя принципов построения истории литературы. Конечно, любая традиция не есть собрание «рецептов», и она всегда требует творческого развития, исторически целесообразного использования. Это в равной мере относится к традициям как художественной литературы, так и науки о ней. В противном случае неизбежен бесплодный путь отвлеченных исторических аналогий. Видимо, эту опасность и имеет в виду К. Зелинский, когда он предлагает «создать в больших масштабах портрет литературы нашего времени», считая главной задачей не последовательное изложение фактов и закономерностей, а умение раскрыть «философию и поэзию» истории. «Задачей должно быть создание яркой, талантливой картины расцвета национальных литератур на социалистической почве», – пишет он. Поначалу это предложение выглядит весьма заманчивым – тут выделено требование самого главного и необходимого. Столь же привлекателен опыт создания; самим К. Зелинским чрезвычайно интересной книги полуисторического-полумемуарного характера «На рубеже двух эпох». Однако книги этого типа никак не могут заменить нам «Истории», которая требует сравнительно спокойного, последовательного, исторически выверенного изложения, что соответствует, между прочим, введенному самим же Зелинским понятию «литературной карты» с правильным расположением на ней всех важнейших «областей» и «стратегических узлов». К. Зелинский предлагает создать синтетический «портрет» современной литературы с широкими выводами, настолько «широкими», что фактический материал (кстати, со скрытой иронией именуемый им «моментами справочно-описательного характера»), на котором зиждется история литературы, по существу изгоняется из нее: «Пусть справочный материал найдет себе место там, где ему надлежит быть».

Но ведь этот путь, в сущности, исключает возможность отражения различных качественных ступеней развития социалистического реализма, их соотнесенности, возможность распределения согласно этим ступеням соответствующих литературных явлений и фактов (конечно, не в калейдоскопическом изобилии и не в хаотическом нагромождении), без которых и речи не может быть ни о какой закономерности и историзме.

По всей видимости, чувствуя некоторую недостаточность своих предложений (с точки зрения охвата материала), К. Зелинский вносит «поправку»; «Очевидно, следует испробовать не один, а два или три возможных типа создания «Истории советской литературы». Такие работы можно готовить одновременно». Что же получается? Ясные научные исходные позиции заменены «лотерейным» принципом: «испробуем несколько возможностей, вероятно что-нибудь из этого да получится». Конечно, разные типы «Истории» могут раскрыть различные стороны литературы и литературного процесса. Но ведь в этом случае исчезает идея «Истории», ее целенаправленность.

Предложения К. Зелинского, как и соображения Д_; Благого, в конце концов направлены против осуществленного в фундаментальном трехтомнике «Истории русской советской литературы» принципа сочетания обзоров и монографий, по нашему мнению, единственно правильного и единственно приемлемого, теоретически обоснованного и практически целесообразного принципа. И отвергается этот принцип с позиций защиты теории «общего движения».

Д. Благой соглашается с положением статьи Г. Ломидзе, В. Пискуиова и Л. Тимофеева о том, что «История советской литературы» – «исследование, сочетающее анализ закономерностей литературного процесса с историческим изложением его основных фактов, с характеристикой творчества писателей, которые в том или ином периоде привлекали к себе наибольшее общественное внимание». Однако он считает неудовлетворительными все те пути, которые ведут к решению этой проблемы, в частности ополчается против построения трехтомной «Истории русской советской литературы».

Получается, что Д. Благой примиряется с исходным принципом, но выражает крайнее недовольство по поводу его осуществления, усматривая здесь противоречие с историческим процессом. Приведя примеры хронологических «неувязок» в расположении некоторых монографических глав в трехтомнике, Д. Благой пишет: «Все это показывает… что данный способ построения «Истории литературы», именно как истории, то есть последовательно и закономерно развивающегося сложного, полного противоречий, борьбы, но целостного процесса, себя в настоящее время – на том уровне, которого достигло развитие нашей науки, нашей теоретической мысли, – не оправдывает».