Новые работы о рифме

Д. Самойлов, Книга о русской рифме, «Художественная литература», М. 1973, 278 стр.; Б. Гончаров, Звуковая организация стиха и проблемы рифмы, «Наука», М. 1973, 275 стр.

 

И мысли в голове волнуются

в отваге,

И рифмы легкие навстречу им

Бегут…

Пушкин

Опыт русской классической и советской поэзии давно и веско показал, что рифма это не простое украшение стиха – она причастна к тем явлениям стихотворной формы, чья выразительная активность отзывается на самое сокровенное – поэтическую мысль. Рифма, как подвижный, легкий поплавок, сигнализирует о глубинном, существенном в поэтическом искусстве, об эстетических нормах и вкусах эпохи.

Но в довольно обширном ряду стиховедческих работ немало таких, где рифма понимается только со стороны ее звукового содержания и роли, рассматривается автономно от других поэтических особенностей стиха. Подход этот существует и сегодня.

Поэтому особенно радует появление сразу двух сочинений, посвященных рифме в русской поэзии, пафос которых как раз и состоит в утверждении престижа рифмы, ее многостороннего содержания и контактов с другими средствами поэтической выразительности. Одна из этих двух книг написана специалистом-стиховедом, другая – известным поэтом.

Опираясь на уже сложившуюся в советском литературоведении традицию изучения рифмы как явления содержательного (труды Л. Тимофеева, М. Штокмара, а также Б. Томашевского и др.), уважительно относясь к тому ценному, что высказали Тынянов, Жирмунский, Шенгели, – Д. Самойлов и Б. Гончаров вносят новое в наши представления об этом «предмете» – таком как будто наглядно-ясном, а на самом деле трудноуловимом, ускользающем, в особенности при недостаточно чутком прикосновении.

Обе книги повернуты к современности: авторы размышляют о судьбах рифменного стиха, опасностях, ему угрожающих, о его перспективах. Они справедливо и своевременно предостерегают иных поэтов, которые буквально балансируют на грани полной утраты рифмы. «Игнорируя звучащее окончание, они приближаются в крайних вариантах к отмене рифмы как акустического явления» (стр. 276 – 277), – пишет Д. Самойлов. А Б. Гончаров дополняет, развивает эту мысль, обращает наше внимание на примеры небрежного отношения к рифме: «урнами – уровня», «любится – Рубенсу» и даже «дитя – депо». Такие «крайние варианты» приоткрывают угрожающий смысл утраты рифмы: пострадает и поэтическая идея! Ведь инерции восприятия нарушена, «рифменное ожидание» (термин Б. Гончарова) обмануто. Живое взаимопонимание между читателем и художником, которое помогает войти в поэтический мир, грубо прервано: читатель «спотыкается» о подобную рифму, выбивается из уже сложившегося душевного настроя; самые добрые замыслы загублены – они не дошли до тех, ради кого написано стихотворение.

Задачи, поставленные перед собой авторами, различны. Б. Гончаров задумал исследование типологического склада: он выясняет общие особенности, слагаемые рифмы, ее многостороннюю роль в стихе. «Книга о русской рифме» Д. Самойлова – это результат изучения ее пути, исторического развития от Кантемира до Маяковского (раннего периода творчества). Отмечу попутно, что исторически-конкретный подход оказался очень плодотворным и для выяснения некоторых общих закономерностей русской рифмы.

Д. Самойлов вглядывается в более чем двухвековой путь развития рифмы в русской поэзии, убеждает в неплавности его, сложности, многосторонности. Об этом говорит, например, прослеженный автором процесс освобождения рифмы от оков грамматически – однородных форм… Вот проявились огромные преимущества деграмматизации рифмы в поэзии Пушкина, Лермонтова – многозвучие, разнообразие. Но приходит Некрасов: вместе со шквальным прорывом в поэзию дактилической рифмы (как известно, во много раз расширившей возможности созвучия окончаний строки) как будто вновь возвращается грамматическое однообразие. Однако, как это хорошо показал Д. Самойлов, в поэтически-насыщенной строфе Некрасова, в его стихотворной системе определенная мера грамматизации рифмы не оборачивается ее бедностью – звуковой и смысловой.

Или другой пример: характеристика движения рифмы от так называемой точной, традиционной, – к неточной, неканонической. Кривая этого движения показывает неожиданные «зубцы», аномалии. Такова рифма Державина, она – не ко времени – изобилует неточными, неканоническими созвучиями. «Загадка» рифм Державина уже обращала на себя внимание исследователей. В. Жирмунский объяснял ее влиянием рифмы народной поэзии и тем, что складывавшийся в то время канон точной рифмы еще не вошел в свою полную силу. А также самобытностью поэтической личности Державина. Не отвергая предположений Жирмунского, Д. Самойлов предлагает новое толкование. Он помещает «казус» державинской рифмы в широкий историко-литературный контекст и приходит к интересным выводам Суть в том, что Ломоносов введший в русскую поэзии силлабо-тоническую систему оставался еще продолжателем стилистических норм силлабики – риторичности, высокопарности литературного слога. По этому он, по мысли исследователя, отводит рифме только прежнюю, характерную для силлабики функцию «обозначения мест» (необходимость сигнализировать о месте окончания одной строки и начале другой диктовалась тем, что в стихотворениях еще отсутствовал четкий ритм и единицей соизмеримости строк было лишь одинаковое число слогов). Развитие новой стихотворной системы тормозилось. «Архаические начала ломоносовского стиля быстро приходили в противоречие с живой ритмической структурой стиха. Обновить его элементы призван был Державин… Ему пришлось потратить огромную силу своего таланта на обламывание слова… Он строил плотницким инструментом. Столярный не был еще придуман в русской поэзии… «Революция Державина» перестроила все элементы стихотворной речи, переставила акценты, переместила звуки. Рифма из пассивного фактора стала активным… Новый взгляд на рифму, новая ее роль в стихе и были причиной «деканонизации» точной рифмы у Державина» (стр. 92 – 93).

Анализируя причины появления «загадки» Державина, исследователь видит их общий для истории развития русской рифмы смысл: развитие подталкивается кризисными моментами; кризисы преодолеваются, открывая новые резервы и возможности рифмы. В этой же связи автор обосновывает еще один важный общий вывод: развитие рифмы происходит не изолированно, а вместе с изменением целостной системы стиха как ее неотъемлемая часть.

Б. Гончаров свой разговор об общих проблемах рифмы начинает с рассмотрения звуковой организации стиха. Достаточно полно характеризует он различные теории стиха, точки зрения на рифму и методы ее анализа. Причем он не просто добросовестно информирует читателя о существовании тех или иных теорий (что и само по себе небесполезно). Исследователь убежденно защищает научные позиции в понимании и методе анализа рифмы от неплодотворного, формального подхода (что, конечно, не отменяет возможной спорности тех или иных моментов при конкретной реализации этих позиций). Отметим, что автор проявляет широкую осведомленность в литературе предмета, включая сюда и многочисленные работы, написанные за рубежом.

В общепринятую классификацию рифм (по степени их звуковой точности) Б. Гончаров вносит убедительные дополнения, отмечая роль взаимодействия графического и произносительного моментов. Отсюда такие предлагаемые им три класса рифм, как графико-акустическая, акустико-графическая и акустическая.

Проникнуть в гибкие и тонкие взаимосвязи рифмы с другими носителями поэтической выразительности и В. Гончаров, и Д, Самойлов считают необходимым делом: ведь рифма «работает» не в одиночку! Исследователи и рассматривают эти многообразные взаимосвязи – с ритмом, интонацией, композицией и др.

Б. Гончаров привлекает наше внимание к таким сторонам воздействия рифмы на стих, которые во многом оставались в тени, например к ее организующей роли в строфе. И не случайно исследователь обращается к творчеству Л. Мартынова – поэта, специально заботящегося о композиционном положении рифмы, об эмоциональном эффекте, который им достигается.

Врубелем сделан вот этот камин.

Это частный заказ. Для врача…

Что касается дат и имен –

вы узнаете их у всезнаек,

А сюжет – богатырь.

Величайшая мощь силача.

…Нет врача. И сейчас между тусклых

керамик и всяких музейных мозаик

Пасть камина пылает без дров, словно

Кровь и огонь горяча.

(«Камин»)

«В стихотворении сталкиваются различные интонационные единства, и рифмы – связующие звенья, они способствуют звуковым (а следовательно) и смысловым контактам интонационных единств: здесь проходят два вида рифм-связок: «врача-силача-горяча» и «всезнаек-мозаик». Таким образом, интонационное соотнесение подкрепляется композиционным» (стр. 136).

Д. Самойлов тонко улавливает подвижность связей различных элементов поэтики, их способность изменяться, давая рифме – в той или иной стихотворной системе – неодинаковые место и возможности звучания. Показательны с этой точки зрения общность и различия рифм Блока и Маяковского: «Рифма Блока связана с интонацией произнесенного стиха. Отсюда многие ее особенности, здесь же главная связь ее с последующим – с рифмой Маяковского, Пастернака, Асеева.

Блоковская рифма возникает в интонационном оглушении слова, завершающего строку, в затухании разбега. В этом смысле… строка Маяковского совсем иначе организована, движение, разбег ее иной. И потому рифма совсем иная по звуковому качеству» (стр. 218). Она, как показывает исследователь, гораздо активнее блоковской (в чем, конечно, не преимущество ее, а своеобразие). Интересно сопоставление рифм Блока и Маяковского как «частиц» стихотворных систем, Рифма – «выдвинутый» элемент стиха Маяковского (то есть привлекающий внимание и рассчитанный на него), тогда как у Блока она «не выдвинута». Исследователь подчеркивает, что в рифме Маяковского соединяются ритмическая, смысловая, интонационная, акустическая функции; это и делает ее столь ощутимым элементом стихотворной системы. Понятно, что поставленные под рифму в тонической системе веские, «ударные» слова усиливают выразительность поэтической мысли. (Известно, как сам Маяковский говорил о значении рифмы в его поэзии.)

Стремление раскрыть содержательный потенциал рифмы в конкретном анализе заметно в обеих книгах. Повторим: такая задача – из числа труднейших. Смысловой багаж рифмы изящен, невесом; ее звучная красота взывает как будто целиком к нашим чувствам. Не разрушит ли научный анализ эту красоту, изящество, непосредственность? Не исчезнет ли под исследовательской линзой живая душа поэзии, оставив лишь результаты подсчетов количества и комбинаций гласных и согласных, процентного соотношения женских и мужских или дактилических рифм в произведениях и т. п.? Конечно же, такие подсчеты абсолютно необходимы. Это надежная фактическая основа стиховедческих исследований. Однако именно фундамент, а не главное содержание работы, не ее здание. Книги Д. Самойлова и Б. Гончарова дают новый повод убедиться, что научный разговор о рифме может и должен состояться без эстетических утрат.

Обследуя один из распространенных в стихотворной речи синтаксических ходов (перенос), Б, Гончаров опирается на Маяковского:

Красив и раззолочен,

но только,

эх!

Для зуб буржуя

очень

тяжел орех.

«Логическое выделение слева «очень» и разрыв тесного словосочетания «очень тяжел орех» приобретает характер издевки; в этом разрыве значение рифмы «раззолочен – очень» весьма велико» (стр. 183), – пишет исследователь. Выясняя связь рифмы с поэтическим замыслом, Д. Самойлов оперирует более крупными «единицами», нежели строфа или несколько строф; он анализирует группу стихотворений и рифм. Быть может, этот подход более плодотворен? Интересными представляются соображения Д. Самойлова о так называемых банальных рифмах. В стихотворениях Пушкина, Лермонтова, Блока рифма типа «твои – любви» никогда не кажется «невыносимой и скучной», она звучит свежо, своеобразно. И это потому, что к рифмам «подключены» накопленные ассоциации – содержательные, поэтичные; рифмы соотносятся со всем душевным опытом и переживаниями поэтов, как бы заполняющими «рифменное пространство» (выражение Д. Самойлова). «У Лермонтова в этом пространстве нет умиротворения любви – всегда лишь мольба, ревность, подозрение, прощанье…

Но ты не веришь мне, ты притворилась,

Что в шутку приняла слова мои;

Моим слезам смеяться ты решилась,

Чтоб с сожаленьем не явить любви…

У Пушкина – признанье, нежность, ожидание счастья, встреча:

Алина! Сжальтесь надо мною.

Не смею требовать любви.

Быть может, за грехи мои,

Мой ангел, я любви не стою!

Но притворитесь!..»

(стр. 143)

Д. Самойлов дает читателю почувствовать, что благозвучие, гармония пушкинской рифмы связаны – очень и очень опосредованно – с личностью самого Пушкина.

Но иногда в достаточно тонкие наблюдения неожиданно прорывается нечто наивно-прямолинейное. Отмечая, например, колебания в соотношениях различных пушкинских рифм между 1816 и 1820 годами.

Д. Самойлов предполагает» что резкий рост числа усеченных В преобладание мужских в 1920 году «может быть… есть свидетельство душевных переломов и кризисов, внешних и внутренних» (стр. 110 ), И еще раз приходится упрекнуть Д. Самойлова в непоследовательности и даже упрощенности его заключений. Поверяя алгеброй гармонию пушкинских рифм, он в соответствии с фактами, устанавливает преобладание в них женских окончаний. Рассматривая затем рифмы Лермонтова» среди которых преобладает тенденция к дактилическим и мужским, исследователь меняет свое отношение к пушкинским (женским), называет их реликтом силлабики, заключает, что господство их теперь «преодолено»… Так и кажется, что подобные суждения – неисторичные или прямолинейные – забрели на страницы «Книги о русской рифме» из какой-то другой книги…

«Простому» стиховеду трудно состязаться с поэтом-стиховедом. Книгу Б. Гончарова с большим интересом и пользой прочитают исследователи. Она обогатит их представления о рифме. К работе Д. Самойлова обратятся не только специалисты, но и те, кто любит поэзию: ему удалось одолеть суховатые стиль и методы научных трудов о стихе, он написал книгу интересно, порой увлекательно.