№11, 1972/Обзоры и рецензии

Новые книги славистов ГДР

Michael Wegner, Deutsche Arbeiterbewegung und russische Klassik. 1900 – 1918, Akademie-Verlag, Berlin, 1971, 350 S.; Edgar Weiss, Johannes R. Becher und die Sowjetische Literaturentwicklung (1917 – 1933), Akademie-Verlag, Berlin, 1971, 254 S.; Ralf Schröder, Gorkis Erneuerung der Fausttradition, Rütten und Loening, Berlin, 1971, 415 S.

Слависты ГДР много и плодотворно работают в области изучения русско-немецких литературных связей. Новое свидетельство этому – те три книги, о которых пойдет здесь речь.

Все они посвящены конкретным проблемам литературного развития в XX веке.

Михаэль Вегнер, профессор университета имени Фридриха Шиллера в Иене, назвал свой труд «Немецкое рабочее движение и русская классика. 1900 – 1918». Однако книга дает и более широкую, общую картину восприятия русской литературы и борьбы мнений вокруг нее в начале нашего столетия. Это был период, когда Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов, а затем и Горький прочно вошли в западноевропейский читательский обиход. В кайзеровской Германии у русской литературы были свои яростные противники, считавшие книги Толстого или даже Тургенева «разлагающими» и «деструктивными» (одним из таких литературных русофобов был, оказывается, наряду с откровенными националистами, небезызвестный Евгений Дюринг!). С другой стороны, и почитатели, популяризаторы, интерпретаторы русской литературы (о которых в книге Вегнера дано много ценных сведений) подходили к русским классикам с очень различными, часто эклектическими и путаными идейными критериями.

Деятели немецкого рабочего движения, в первую очередь лидеры левого крыла с. -д. Роза Люксембург, Франц Меринг, Клара Цеткин, а также и другие публицисты, критики, издатели, связанные с рабочим классом, заняли в деле истолкования русской литературы самостоятельную позицию. Именно благодаря им немецкий читатель смог познакомиться с Чернышевским, Герценом, Гл. Успенским, Щедриным, Короленко. Еще гораздо важнее, что немецкие марксисты постепенно, в ходе споров и исканий, вырабатывали общую концепцию русской литературы, противостоящую ходячим буржуазным воззрениям. Наперекор туманным домыслам о мистике «русской души» они отстаивали тезис о гражданственности русской литературы, о ее внутренней близости к освободительному движению народа.

Над проблемами творчества Толстого размышляли – напоминает М. Вегнер – виднейшие деятели II Интернационала, о нем писали Димитр Благоев, Васил Коларов, Жан Жорес, Юлиан Мархлевский и ряд других известных социалистов разных стран. Роза Люксембург сумела – в итоге обмена мнений, развернувшегося и среди немецких марксистов, – выдвинуть свое истолкование Толстого, в наибольшей мере приближавшееся к ленинскому.

Острая борьба идейных течений, происходившая внутри германской социал-демократии, сказывалась и в сфере культуры. Немалым влиянием в среде правых с. -д. пользовалась идея «независимости» искусства от политики. С другой стороны, как показывает М. Вегнер, одним из проявлений оппортунизма, в частности в редакции предвоенного «Форвертса», была так называемая «эстетика мозолистого кулака» – нигилистическое отрицание ценности культурного наследия для пролетариата. В этих условиях русская литература становилась для Меринга, Цеткин, Люксембург, Либкнехта аргументом в теоретических спорах: ее опыт (особенно – после революции 1905 года) привлекался как доказательство того, что подлинно большое искусство вырастает не в отрыве от нужд и чаяний народных масс, а в тесной связи с ними. «Под непосредственным впечатлением русской революции немецкие марксисты привлекали внимание к русскому реализму; он был для них, наряду с классической немецкой литературой, воплощением тех духовных идеалов, которые рабочий класс осуществляет в пролетарской освободительной борьбе. Русский реализм представлял для них также и – наперекор хилому, болезненному буржуазному искусству их эпохи – ту литературу, которая помогает рабочему классу в его духовном противостоянии господствующей идеологии в империалистической Германии» (стр. 122).

Это положение подкрепляется в книге М. Вегнера множеством интереснейших фактов, добытых из первоисточников, собранных и проанализированных с большой научной тщательностью. Исследователь приводит данные о публикации произведений русских классиков в с. -д. прессе: сразу же после отмены закона о социалистах в этой прессе стали появляться отрывки из «Войны и мира», «Преступления и наказания», рассказы Чехова, Короленко, Щедрина, избранные страницы Г. Успенского, Степняка-Кравчинского и других русских авторов. По сведениям, которые давала ежегодная анкета журнала «Дас литерарише эхо», в первые годы нашего века Толстой и Горький входили в число пяти-шести писателей, наиболее широко читаемых немецкой публикой. Популярность русской литературы особенно поднялась в период с 1905 по 1907 год; за это время в с. -д. газетах появилось свыше 150 статей о русских писателях. Любопытны данные о короткой и бурной славе Леонида Андреева в Германии: в рабочей печати широко публиковались такие его рассказы, как «Красный смех», «Марсельеза», «Рассказ о семи повешенных», «Губернатор».

Много интересного сообщает М. Вегнер о литературной судьбе Горького в Германии, о деятельности Ю. Мархлевского как издателя его книг, о спорах вокруг этих книг в печати. В движении протеста против преследования Горького царизмом в 1905 году осуществился как бы единый фронт рабочего класса и широких кругов интеллигенции: к протесту присоединились, в частности, Г. Гауптман, Г. Зудерман, Г. Гофмансталь и прославленный естествоиспытатель Эрнст Геккель.

В годы первой мировой войны те органы с. -д. печати, которые были в орбите влияния левых, продолжали помещать произведения русских писателей, в особенности те, которые были созвучны нараставшим антиимпериалистическим настроениям трудящихся. Так, Клара Цеткин в газете для работниц «Gleichheit» («Равенство»), которую она редактировала до 1917 года, систематически публиковала Толстого, Горького, Гаршина; в газете брауншвейгских левых с. -д. в 1916 году печаталась «Мать» Горького.

После Великой Октябрьской революции и Ноябрьской революции 1918 года в Германии русско-немецкие литературные отношения входят в новую историческую фазу.

О событиях этого периода говорится в монографии Эдгара Вайса «Иоганнес Р. Бехер и развитие советской литературы (1917 – 1933)».

Автор этой книги, научный сотрудник Института славистики Немецкой Академии наук, долго и с большим старанием собирал материалы, обследовал архивы ГДР и СССР, опрашивал живых свидетелей жизни Бехера. В 1965 году Э. Вайс скончался, завершив в основном свой труд, но так и не успев подготовить рукопись к печати, внести в нее ряд намеченных им поправок и добавлений. Работа, доведенная до конца товарищами покойного автора, теперь вышла в свет. Естественно, что в ней не учтены новые исследования о Бехере; в некоторых формулировках и оценках (в частности, в том, что касается экспрессионизма) чувствуются следы представлений, преодоленных современной литературной наукой. Вместе с тем по своей сути книга Э. Вайса – труд серьезный и отнюдь не устаревший.

Прослеживая историю взаимоотношений Бехера с советскими писателями, его сотрудничество (в качестве руководителя Союза пролетарско-революционных писателей Германии) о советскими литературными организациями, историю публикации его сочинений в СССР, Эдгар Вайс вместе с тем дает много сведений общего характера по истории советско-немецких литературных связей в годы между Ноябрьской революцией и установлением гитлеровской диктатуры.

Бехеру не давался русский язык. Он несколько раз пытался изучить его (в молодости слушал лекции по славянской филологии в Берлинском университете, впоследствии, уже в годы эмиграции, брал уроки русского языка), но книги русских писателей в оригинале не читал. Однако он был отлично начитан в советской литературе – об этом свидетельствуют те данные, которые приводит Эдгар Вайс. В прогрессивных издательствах Веймарской республики книги ведущих советских прозаиков выходили, как правило, вскоре после появления их в оригинале, и Бехер за этими публикациями постоянно следил. А в переводах советской поэзии участвовал сам. Принадлежащие ему переводы произведений Маяковского и Д. Бедного не соответствуют уже современным критериям точности, но в свое время они помогли продвижению советской поэзии на Запад1.

Классики советской литературы глубоко вошли в творческое сознание Бехера, помогли его творческому развитию, – Э. Вайс уделяет этой теме немало места. Он ссылается на устное свидетельство жены поэта: «Маяковский необыкновенно нравился Бехеру, даже внешне – всем своим обликом, манерой держаться. Он восхищался тем, что Маяковский был поэтом-оратором, – сам Бехер бывал им лишь от случая к случаю» (стр. 81). Воспоминания Лилли Бехер, приводимые в книге Вайса, вносят интересный оттенок и в историю взаимоотношений Бехера с Горьким, казалось бы, уже достаточно изученную литературоведами. Немецкому поэту особенно импонировало, что Горький проделал сложный путь развития, прошел через нелегкие внутренние конфликты. «Именно то, как Горькому удавалось эти конфликты перебороть, преодолеть и через их преодоление подниматься на все новые, более высокие, завоеванные им ступени, – именно в этом Бехер видел пример для себя» (стр. 58).

Любовь Бехера к Советскому Союзу, искренняя и горячая, запечатленная во многих его произведениях, была свободна от простодушной идеализации. Он знал о трудностях и лишениях, которые приходилось превозмогать народу, строившему социалистическое общество, – не только знал, но и писал об этом (как напоминает Э. Вайс) в своей поэме «Великий план». Вместе с тем поездки в СССР давали Бехеру много радостных впечатлений.

Бехера покоряло прежде всего, что в СССР созданы предпосылки для небывалого духовного роста масс. Писатель, деятель искусства чувствует себя в СССР, утверждал он, необходимым народу человеком. Э. Вайс цитирует статью Бехера «Свобода писателя» (1931): в Советском Союзе «фабрики, общежития, колхозы открыты для писателя, издательства, газеты, радио, журналы ждут его, его книги выходят большими тиражами, обсуждаются в массах, он живет в подлинном содружестве со своими читателями, происходит непрерывное общение, взаимное воспитание автора и читателей… Ушли в прошлое одиночество, отчужденность, заброшенность» (стр. 159). Бехер, поэтическая молодость которого прошла именно под знаком «отчужденности, заброшенности», видел в социализме ту силу, которая способна дать, людям искусства новый смысл жизни и новые стимулы для творчества. Любопытно, что он, человек от природы не столь общительный, во время поездок в Советский Союз охотно и с большим интересом завязывал беседы не только с собратьями по профессии, но и с рядовыми трудящимися. Э. Вайс приводит строки из письма, полученного им (в ответ на его запрос) от украинского писателя Ивана Ле, который в ноябре 1930 года, после Харьковской конференции революционных писателей, был вместе с Бехером на заводе имени Петровского. «Товарищ Бехер живо интересовался всем, был довольно словоохотлив с рабочими завода. А для меня это была мучительная работа. Не владея сколько-нибудь сносно языком, я все же должен был помогать Бехеру объясняться с рабочими. Его интересовала не работа на заводе, а мельчайшие детали в быту рабочих. Производством он будто и не интересовался. Во всяком случае, не интересовался столько, сколько бытом рабочих, их семейной и общественной жизнью» (стр. 165 – 156).

Мы убеждаемся, что то живое творческое внимание, которое вызывал в Бехере Советский Союз, вовсе не ограничивалось рамками литературы. Однако Эдгар Вайс, в соответствии с поставленной им темой, естественно, уделяет главное место именно событиям литературной жизни. В его книге подробно освещена Харьковская конференция и участие Бехера в деятельности международных литературных организаций. Автор монографии не умалчивает о том, что в литературно-политической работе самого Бехера в 20-е годы отозвались и некоторые ошибочные пролеткультовско-рапповские установки. Однако Э. Вайс, опираясь на документы, показывает, что Бехер на рубеже 20-х и 30-х годов внимательно и сочувственно следил за той критикой рапповской «теории» и практики, которая постепенно развертывалась на страницах партийной печати СССР. Это помогло ему раньше некоторых других руководителей МОРПа (Международного объединения революционных писателей) осмыслить те ошибочные тенденции, которые наметились в работе этой организации. (Об этом мы знаем теперь и из тех документов, которые опубликованы в 81-м томе «Литературного наследства».)

Если книги М. Вегнера и Э. Вайса посвящены изучению прямых русско-немецких литературных контактов, то в славистике ГДР, с другой стороны, ведется исследование и тех глубинных типологических схождений, которые имеются в творчестве русских и немецких писателей новейшего времени.

В этом плане примечательна обширная монография литературоведа и критика Ральфа Шредера «Обновление фаустовской традиции Горьким».

Когда-то Энгельс отнес легенду о Фаусте к самым глубоким творениям мировой народной поэзии. Такие творения, писал он, «неисчерпаемы; каждая эпоха может, не изменяя их существа, присвоить их себе; и хотя обработки сказания о Фаусте после Гёте то же самое, что обработки Илиады post Homerum, все же в них открываются каждый раз новые стороны» 2. Из этих положений и исходит Шредер, прослеживая преломление фаустовской темы в мировой литературе – от бальзаковской «Шагреневой кожи» до Томаса Манна и Горького и далее, до произведений советской литературы различных периодов, в том числе пьес советских драматургов, содержащих фаустовские мотивы.

Центральное место в исследовании, как указывает и его название, занимает Горький. Фауст был для Горького не только героем великого творения Гёте, но одним из тех художественных обобщений, которые созданы народной фантазией и живут вечно. «Восприятие народной поэзии при воплощении новой, революционной действительности – один из самых важных моментов в дальнейшем развитии Горьким традиционного реалистического романа. В этом выражается общая закономерность» (стр. 66). Литература революционных эпох тяготеет к большим образцам, к художественным обобщениям эпохального и даже векового масштаба. Основные образы Горького, по мысли Р. Шредера, надлежит мерить высокой художественной мерой, рассматривать их в одном ряду с крупнейшими – коренящимися в фольклоре – обобщающими образами мировой классики. Так обосновывается сопоставление: Горький – Гёте.

«Жизнь Клима Самгина» анализируется в книге Р. Шредера крупным планом. Образ Самгина рассматривается исследователем как своего рода анти-Фауст и в то же время пародия на Фауста, выражение исторически закономерной деградации интеллектуала-индивидуалиста. Убедительна развертываемая Шредером параллель Клима Самгина и Адриана Леверкюна (героя романа Т. Манна «Доктор Фаустус»): и тот и другой по-разному воплощают в себе «разобществление» буржуазной личности, разрушение ее в эпоху великой революционной ломки.

По ходу исследования Р. Шредера рассыпано много остроумных сопоставлений, наблюдений, догадок. Заслуживают внимания, например, его мысли о связи философской проблематики «Фауста» с наполеоновской темой у Толстого, Достоевского, Горького: через наполеоновскую тему русскими классиками осуществлялось развенчание буржуазной личности, утверждающей себя путем союза с силами зла.

Р. Шредер выявил много неоспоримых, текстуально доказуемых соприкосновений русской литературы с фаустовской традицией, проследил ряд интерпретаций, переосмыслений этой традиции.

Вместе с тем эта своеобразная, богатая содержанием книга нередко вызывает желание спорить с автором. Временами чуть ли не вся история новейшей литературы предстает у Р. Шредера как слишком прямолинейная, на наш взгляд, филиация мотивов и ряд вариантов великого гётевского образца. Если преемственная связь «Жизни Клима Самгина» – как и ряда романов Достоевского, в какой-то мере и «Войны и мира» – с философской трагедией Гёте в общей форме умно и неопровержимо доказана автором, то отсюда все же не следует, что можно всю композицию, всю структуру этих произведений непосредственно выводить из «Фауста» и искать частные аналогии там, где их вряд ли можно найти. Трудно согласиться, например, что сцена встречи Самгина с Нехаевой пародийно воспроизводит сцену из «Фауста» в кухне ведьмы и что Петя Ростов – своего рода вариация юного Эвфориона. Подобная погоня за частными параллелями невольно умаляет в глазах читателя достоверность тех крупных, серьезных сопоставлений, на которых строится исследование. Сам автор смутно чувствует это и неожиданно спохватывается: «На самом деле отношение новаторства и традиции, конечно, гораздо сложнее, чем это можно было показать здесь в анализе фаустовских моделей в композициях отдельных романов» (стр. 204). Вот именно! Ведь каждый большой реалистический роман – это прежде всего отражение национальной действительности, а не просто еще одно инобытие исходной фаустовской модели.

Сказанным не исчерпываются как достоинства труда Шредера, так и те спорные и неточные положения, которые в нем содержатся. Однако перед нами солидное, масштабное исследование, мимо которого нельзя теперь пройти ни при изучении литературной судьбы «Фауста», ни при выяснении связей русской литературы с литературой мировой.

Все три рецензируемых труда, каждый по-своему, обогащают социалистическую литературную науку и дают цепную опору для новых работ в намеченных авторами направлениях.

  1. Подробнее об этом см.: Б. Е. Чистова, Маяковский и Бехер, в сб. «Поэт и социализм, К эстетике В. В. Маяковского», «Наука», М. 1971.[]
  2. »К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», т. 2, «Искусство», М. 1957, стр. 563. []

Цитировать

Мотылева, Т. Новые книги славистов ГДР / Т. Мотылева // Вопросы литературы. - 1972 - №11. - C. 213-218
Копировать