Новые книги о Байроне

В недавнем романе английского писателя Кингсли Эмиса «Здесь мне нравится» (1958) есть любопытный эпизод. Молодой литератор Бауэн отплывает в Португалию. На борту парохода, прощаясь с английскими берегами, он невольно вспоминает знаменитые строки Байрона: «Опять Гарольд, изгнанник добровольный, пустился в путь… Но тут же он спешит мысленно оправдаться перед самим собой, что погрешил, предавшись столь старомодным воспоминаниям. Ведь на самом-то деле, утешает он себя, он перечитывал Байрона в последний раз только для того, чтобы расширить размеры своей рецензии на очередную биографию поэта, – а такое чтение никак нельзя считать добровольным!

Этот квазиюмористический эпизод по-своему поучителен: он показывает, в каком пренебрежении находится в буржуазной Англии наследие одного из ее величайших поэтов.

Было бы несправедливо отрицать заслуги английского и американского байроноведейия. За сорок лет после окончания первой мировой войны прежнее классическое собрание поэтических сочинений, дневников и писем Байрона, вышедшее под редакцией Кольриджа и Протеро в 1898 – 1901 годах, пополнилось новыми важными публикациями (из которых следует в особенности отметить двухтомное издание переписки поэта под редакцией Джона Мэррея, куда вошли многие рукописные материалы, сохранившиеся в архивах этого наследника первого издателя сочинений Байрона). Большую ценность представляет четырехтомное издание «Дон-Жуана» Байрона (с вариантами), подготовленное Стеффаном и Праттом (1957). Вышел ряд содержательных исследований, посвященных отдельным периодам жизни Байрона и творческой истории некоторых важнейших его произведений; отметим, например, книги Пратта «Байрон в Саутвелле» (1948), Борста «Первое паломничество лорда Байрона» (1948), Клайна «Байрон, Шелли и их кружок в Пизе» (1952) и другие. Книги этого рода рассчитаны, однако, по преимуществу на сравнительно узкий круг специалистов. А одновременно с ними шумно рекламируются и гораздо более широко распространяются сенсационные биографии, где поэтическое творчество и общественная деятельность великого революционного романтика пренебрежительно отодвигаются на второй план, чтобы дать простор пошлым сплетням и прямой клевете, облеченным в модную и претенциозную форму квазинаучных психопатологических «изысканий». .

В нашей печати уже была дана оценка некоторым из этих книг, имя которым поистине легион, как, например, «Байрон. Последнее путешествие» Никольсона или «Байрон. Обозрение царства ханжества и рассечение байроновского «эго» Вальями». Поток их не прекращается и в последние годы. Давняя ненависть мещан и обывателей к Байрону, отмеченная еще Пушкиным в известном письме П. А. Вяземскому¹, в наше время усилилась во много крат. Все те, кому ненавистна мысль о гражданском долге художника перед обществом, все те, кто хотел бы затоптать в грязь идеалы свободы, независимости и человеческого достоинства, воспетые Байроном, не могут не видеть в нем своего злейшего врага. Беззастенчиво злоупотребляя благородной откровенностью, с какою сам Байрон говорил о себе в своих письмах друзьям и в своих дневниках, жадно подбирая все заплесневелые крохи старых сплетен, слухов и вымыслов, они рисуют свой – карикатурный, уродливый – образ Байрона, который кажется только что сошедшим со страниц модного романа «психоаналитической» школы.

Примером может служить недавно вышедшая в Англии биография Эйлин Бигленд «Лорд Байрон» (1956) ², опубликованная одновременно в США под более хлестким заглавием: «Страсть к возбуждению. Жизнь и личность невероятного лорда Байрона».

«Неужели этот худосочный, изнеженный человечек, с растрепанными седеющими кудрями, в костюме, ужасающе скроенном итальянским портным, – действительно автор «Чайльд Гарольда», «Лары» и «Манфреда»?» (стр. 224) – так мысленно восклицает, по воле Эйлин Бигленд, одна из соотечественниц и близких знакомых поэта, леди Блессингтон; и это, пожалуй, единственные строки во всей книге, с которыми до некоторой степени согласится читатель. В самом деле, невозможно поверить, чтобы тот самовлюбленный позер и пошлый развратник, облик которого рисует Бигленд, и был подлинным Байроном, «властителем дум» передовых людей своего времени, поэтом, который, как писал о нем Гейне, «в муках открывал новые миры». Да и что за дело бойкой беллетристке до этих мук – мук творчества и борьбы! И она на скорую руку подмалевывает жалкий, безжизненный манекен, прозванный ею лордом Байроном, так что он становится скорее похожим на декадентствующего Дориана Грея из романа Уайльда, с его темными тайными пороками, сибаритской изнеженностью и всепоглощающим эгоизмом. Стихи Байрона Бигленд цитирует редко и говорит о них мало. Это и неудивительно. Они бы противоречили самым вопиющим образом всему направлению книги. Напряженность и неустанность творческого труда Байрона поистине изумительны. Написанное им за два десятилетия бурной, менее всего кабинетной жизни составляет (в упомянутом выше издании Кольриджа и Протеро) семь томов стихов и шесть томов прозы. Но именно эта важнейшая духовная, творческая биография Байрона и не находит для себя места в биографии, сочиненной Эйлин Бигленд.

Подобный подход к истолкованию Байрона получает своего рода «теоретическое» обоснование в претенциозном «психологическом» этюде французского литератора Шарля Дю Бос «Байрон и потребность в фатальности», новое дополненное издание которого вышло в Париже в 1957 году³. Дю Бос посвятил свое сочинение Андре Жиду, – что уже позволяет догадываться, в каком сугубо декадентском «ключе» написана вся книга. С самого начала Дю Бос цинично провозглашает свой принцип исследования: его не интересует ни жизнеописание, ни эстетический анализ произведений Байрона. Его этюд «является чисто психологическим, даже, в данном случае, точнее было бы сказать зоологическим, так как здесь меня интересует отнюдь не психика, а порода: Байрон в моих глазах прежде всего человеческое животное...» (стр. 13. Курсив наш. – А. Е.).

Нигилистическое, озлобленное отрицание общественной гуманистической природы искусства определяет весь дух этой книги. Творчество с точки зрения декадента Дю Боса – лишь предельно субъективное, эгоцентрическое «самовыражение» больного «я» поэта. Байрон, уверяет автор, был одним из «тех, кто пишет только для того, чтобы растравлять свою рану» (стр. 23). Сноб, «выскочка», «не джентльмен», как аттестует его Дю Бос, Байрон якобы стал поэтом лишь благодаря пресловутому «инцесту», давшему ему возможность, подобно дикому зверю в клетке, терзать себя самого, свою жену и сестру. Все «действительно стоющие произведения» Байрона, по мнению Дю Боса, представляют собой не более, чем воспроизведение событий его семейной жизни 1812 – 1816 годов (стр. 281). Трудно представить себе, как можно истолковать в согласии с этой «концепцией» такие, уж наверное «стоющие», произведения Байрона, как сатирическую эпопею «Дон Жуан» или великолепные политические поэмы-памфлеты 1820-х годов. Но Дю Бос с легкостью выходит из положения. «Ведь 25 апреля 1816 года, по ходу событий; жизнь Байрона кончилась; большее ним ничего не произойдет, – разве только не считать завершения ее смертью в Греции» (стр. 282), – заявляет он.

1. См. А. С. Пушкин, Поли. собр. соч., т. XIII, изд. АНСССР, стр. 243 – 244.[↩]
2. Eileen Bigland, Lord Byron, London, 1956; Passion for excitement. The life and personality of the incredible lord Byron. New York, 1956.[↩]
3. См. Charles Dii Bos, Byron et le besoin de la fatal ite, Paris, Correa, 1957.[↩]