№2, 2006/Филология в лицах

Норма и символ

Военачальников хоронят на лафете. На могиле боевого летчика устанавливают пропеллер. И то и другое – итог и символ пройденного пути. Мы не военачальники и не летчики, и итог и символ пройденного пути выглядят совсем по-иному. Я был близко знаком с Михаилом Леоновичем Гаспаровым без малого полвека; другие члены нашего научного сообщества – одни дольше, другие меньше. Для каждого уход его – личное и острое переживание. Настолько личное и настолько острое, что рассказывать о нем типографским шрифтом для тысячной аудитории внутренне очень трудно. Можно и нужно сказать и в меру сил объяснить лишь то, что может быть сказано и объяснено – итог и символ пройденного им пути.

В настоящем номере «Вопросов литературы» печатаются статьи К. Эмерсон и С. Бочарова. Сюжет обеих – сопоставление (чтобы не сказать противопоставление) двух главных действующих лиц – Бахтина и Гаспарова – и воплощенных в них «двух диаметрально противоположных подходов к гуманитарно-филологическому познанию вообще, со всеми обретениями и утратами каждого из этих подходов» (К. Эмерсон). Эти два диаметрально противоположных подхода в виде цитат и пересказов неоднократно формулируются и Бочаровым, и Эмерсон, так что суть противостояния выражена вполне ясно. Однако важно обратиться и к формулировке того же противостояния в работе М. Л., внешне к Бахтину отношения не имеющей. Работа эта, опубликованная в журнале «Вопросы литературы» (1985. N 7), посвящена Овидию и полемически направлена против напечатанной тут же работы Н. В. Вулих «Поэтика без поэзии». Главное положение последней: «Художественное познание вещей – познание особенное, оно не поддается логическому анализу или описанию», а потому позиция Гаспарова, – считает Н. В. Вулих, – неудовлетворительна и просто неверна, ибо он стремится выявить риторическую структуру стихов Овидия, «а художественная ткань, поэтика, внутреннее движение стихотворения и его эмоциональная атмосфера оставлены без внимания». Ответ М. Л. был примерно таков: есть ingenium, дар, и есть ars – техника, которая называлась риторикой; последняя рациональна и потому поддается анализу, который есть дело филолога, первое же – интуитивно; читатель может его почувствовать, но ученому здесь делать нечего. Цель науки – расширять рационально познаваемую сферу. Все это вдвойне правильно по отношению к античности, которая выражает доромантический этап сознания. В статье есть примечательный абзац: «»О чем нельзя сказать, о том следует молчать», – эта последняя сентенция «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна могла бы показаться тривиальной, если бы кто-то из комментаторов не добавил: «а не надо думать, будто об этом можно, например, насвистать»» (с. 195).

Так резко заявленная и так отчетливо выраженная здесь позиция обоих спорящих росла из атмосферы эпохи (условно считая единой эпохой период 1956 – 1985 годов). Первые значительные выступления Гаспарова в печати на академическом уровне относятся к рубежу 1950-х и 1960-х годов1. В названном двухтомнике им были помещены общие очерки, вступительные к разделам о коренных эпохах римской литературы: Золотой век римской литературы (совместно с М. Е. Грабарь-Пассек); Серебряный век римской литературы; римская литература времени упадка. В этих публикациях уже полностью представлен принцип: «цель науки – расширять рационально познаваемую сферу» и другой принцип: в сфере интуитивного знания «ученому делать нечего». Их Гаспаров повторил пятнадцать лет спустя и неоднократно повторял впоследствии.

Стояли шестидесятые годы. Складывалась их особая атмосфера, в том числе в области гуманитарного знания, и все острее, все темпераментнее ширилась и утверждалась мысль, что дело обстоит как раз наоборот: среди отечественных и зарубежных ученых росло убеждение в том, что цель науки теперь – ограничить пределы традиционного рационального знания2, прочесть историю в социально-психологическом ключе3, возможно глубже проникнуть в такие трудно уловимые сферы, как умонастроение времени, настроение людей и масс,  семиотику повседневности и быта, массовое и массами создаваемое искусство, менталитет во всем своем человеческом многообразии. Короче, очеловечить историю, перенеся центр тяжести событий с категориальных обобщений на переживаниесобытий, обстоятельств и лиц, на их восприятиесовременниками и потомками. Востребованы оказались наукаожизни и история, история литературы, вышедшая из пелен категорий и учившаяся говорить с человекомна егоязыке## «Столкновение гуманитарных наук (и семиотики в первую очередь) с литературой – знаменует закат былого величия этих наук, настолько они оказываются беспомощными в своих попытках обнаружить логику в произведении литературы и в сознании человека, ее воспринимающего. Но эта проверка метаязыка науки материалом литературы заставляет признать, что оба они, метаязык и литература, выйдя из одной и той же культурной традиции, несут на себе ее следы.

  1. История римской литературы. Тт. I – II / Под ред. С. И. Соболевского, М. Е. Грабарь-Пассек, Ф. А. Петровского. М.: Изд-во АН СССР, 1959 – 1961.[]
  2. Литература этого направления необъятна. Назовем несколько наиболее популярных публикаций. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М.: Прогресс, 1986; Пригожин И. Новый союз науки и культуры // Курьер ЮНЕСКО. 1988. N 6. С. 9 – 13; Лотман Ю. Клио на распутье // Наше наследие. 1988. V. С. 1 – 4.[]
  3. Людям моего поколения до сих пор памятны широко резонировавшие слова рано ушедшего талантливого профессора Историко-архивного института В. Кобрина: «Одна из горячих точек современной исторической науки связана с социально-психологическим прочтением исторического процесса». Материалы дискуссии «Престиж и время» // Знание – сила. 1987. N 10. С. 55.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2006

Цитировать

Кнабе, Г. Норма и символ / Г. Кнабе // Вопросы литературы. - 2006 - №2. - C. 68-78
Копировать