НФ в одиночестве (Заметки о современном состоянии жанра)

Начать разговор о кризисе современной российской НФ невозможно без краткого исторического экскурса – взгляда на три с лишним десятилетия назад.

В начале 60-х годов в Москве и в Лондоне почти одновременно (опровергая тем самым известное пушкинское утверждение из «Послания цензору») вышли в свет два литературно-критических произведения, весьма характерно озаглавленные. Английский писатель Кингсли Эмис назвал свой ученый труд «Новые карты ада» и посвятил его одному из самых популярных жанров текущей литературы, для поклонников которого «увлекательность сюжета не случайность, а необходимость и основа основ» ¹. Наш соотечественник Сергей Ларин повествовал в свою очередь о «литературе крылатой мечты», играющей активную роль «в воспитании читателя, развивая его воображение, воспитывая в нем смелую мечту… подлинный интерес к науке» ². Не сравнивая сегодня литературные достоинства и филологическую ценность английской книги и московской брошюры как таковых, обратим лишь внимание всего на один любопытный нюанс.

Адский картограф Эмис и крылатый мечтатель Ларин имели в виду один и тот же литературный жанр – научную фантастику.

Другое дело, что на протяжении нескольких десятилетий это были все-таки две разные литературы, отличные меж собой не только по идеологическим параметрам, но и – прежде всего – по своей социальной функции.

Несмотря на свое прямое родство с техническим прогрессом, западная НФ в массе своей никогда не претендовала на какое-то особое место в общественной жизни, довольствуясь по преимуществу ролью чисто развлекательной литературы. Эпоха Хьюго Гернсбека, по инерции продолжавшего научно-познавательные традиции сайенс-фикшн (Science Fiction) «жюль-верновского» направления, в США благополучно закончилась уже к середине 30-х. Научное открытие, фантастическое изобретение, какое-нибудь необычное новшество, изменяющее привычную картину мира, в дальнейшем становились лишь дежурным атрибутом, необходимым для плавного движения вперед занимательного сюжета. Космос, например, был поделен и заселен еще во времена так называемого «золотого десятилетия» американской НФ (40-е годы), и в последующем здесь могли изменяться разве что чисто технические приметы антуража: писатели обновляли парк звездолетов, совершенствовали марки бластеров и компьютеров, стараясь по возможности избегать анахронизмов (какой- нибудь агрегат «первого поколения», меланхолично жующий перфокарты, через определенный срок оказывался немыслим на борту суперсовременного космолайнера XXV века, следующего рейсом из Майами в созвездие Гончих Псов). Западная сайенс- фикшн, разумеется, существовала не в безвоздушном пространстве и тем более не во внепространственных или вневременных координатах; конкретное «земное» бытие просачивалось и в развлекательный космос жанра НФ (отсюда – ноты социального критицизма в произведениях Рэя Брэдбери, Альфреда Бестера, «Конце Вечности» Айзека Азимова и др.), однако все это по большому счету не могло изменить природу развлекательного жанра. Неизменность канона из года в год успокаивала массового потребителя НФ, изыски фантастов-сюрреалистов «новой волны» (Брайан Олдисс, Норман Спинрад и др.) интересовали в основном фэнов-гурманов и критиков. Главным стержнем большинства произведений по-прежнему оставалось приключение в предлагаемых обстоятельствах, где место действия (или время – в историко-темпоральной сайенс- фикшн) автоматически обусловило поведенческие стереотипы персонажей. Таким образом, западная научная фантастика оставалась разновидностью «чтива» для законопослушных граждан с IQ несколько выше среднего – той категории читателей, кому традиционный полицейский роман в стиле action уже не доставлял положенного удовольствия (в то время как НФ расширяла так или иначе сюжетный спектр приключенческого действа).

Все сказанное выше к советской фантастике 50 – 80-х никакого отношения практически не имеет. Особые исторические условия предопределили у нас соответственно особую специфику бытования жанра. При этом прокламируемая идеологами крылатая мечта расправляла свои крылья либо в ранних, очень наивных, либо в более поздних графоманских сочинениях. Примерно то же происходило с так называемой научностью: слово это, сохранившее права гражданства в официальном определении жанра, с некоторых пор ничего не определяло по сути³. Чисто внешнее следование законам физики или математики было для авторов желательным (особенно на первых этапах развития послевоенной советской НФ, когда любое отступление от любых догм было чревато карами), но отнюдь не обязательным; элементарное сохранение квазинаучного декорума совершенно устраивало и авторов и читателей. В обществе, где контроль за печатным словом был велик, за цитатой могла последовать ссылка и поэтов убивали за стихи, научная фантастика вдруг становилась той заповедной областью изящной словесности, по отношению к которой бдительность надзирающих инстанций была отчасти ослаблена. В условиях тотального наступления партийной литературы по всему фронту жанр НФ вынужденно превращался в некую демилитаризованную зону, в которой неуклонные принципы соцреализма могли бы безмолвно игнорироваться (в самом деле, довольно трудно было бы требовать правдивого и исторически конкретного изображения жизни на Венере или Меркурии…). Золотой век отечественной НФ пришелся на 60 – 70-е годы, когда фантастический жанр отличался синкретизмом, вбирая в себя (подчас механически) все, что ни в каком другом виде легально не смогло бы проявить себя. НФ в то время была едва ли не «нашим всё»: антиутопией («Обитаемый остров» и «Улитка на склоне» братьев Стругацких), философским трактатом нетрадиционной тематики («Час Быка» Ивана Ефремова), социальной сатирой («Шарманка» Эмэ Бээкман, «Сказка о Тройке» тех же Стругацких), «крутым» триллером («Синие люди» П. Багряка, «Полная переделка» Зиновия Юрьева), сказкой для взрослых (проза Александра Житинского) и так далее. Только в фантастике, в конце концов, мог беспрепятственно пройти весьма рискованный эпизод, повествующий о любовном романе человека-землянина со змеей- инопланетянкой («Люди как боги» Сергея Снегова). В теремке НФ было тесно, к тому же на него каждую минуту мог усесться номенклатурный медведь, но альтернативой были только самиздат и тамиздат, которые по понятным причинам устраивали далеко не всех авторов. Нельзя сказать, что научная фантастика в нашей стране развивалась совсем уж без начальственного присмотра, – и тем не менее скандалы были относительно редки, происходили всегда постфактум (самые известные – история с запретом «Часа Быка» И. Ефремова⁴ и закрытием иркутского альманаха «Ангара» после публикации «Сказки о Тройке» Стругацких⁵ ) и на положение жанра в целом непосредственно не влияли. Жанр спасало еще и его уникальное местоположение – как бы на периферии советской литературы и, стало быть, на периферии небезобидного интереса критиков. Правда, для немногочисленных критиков, занимавшихся проблемами НФ профессионально, указанный феномен не являлся секретом. Однако из чувства корпоративной солидарности исследователи старались выражаться аккуратно, дабы не навлечь на авторов неприятностей. «В основе ее (научной фантастики. – Р.