Нелегкие пути прозы и тупики критики

Задача повести разговор об азербайджанской прозе 80-х годов и ее взаимоотношениях с литературной критикой кажется поначалу совершенно обычной. В самом деле, достаточно взять произведения, опубликованные в журналах, вышедшие отдельными книгами начиная с 1980 года по 1986 год, перечитать всевозможные литературно-критические реакции на них, проанализировать и обобщить свои наблюдения… Но тут возникает вопрос о, так сказать, правомочности исходного материала. И впрямь, все ли, что у нас печатается, можно всерьез назвать прозой?

Вряд ли, например, такого названия заслуживают произведения (а они выпускались и выпускаются нашими издательствами – «Гянджлик», «Язычы» и другими) людей весьма далеких от литературы, имена которых никому ничего не говорят, так как творения эти никакого отношения к литературе не имеют.

С другой стороны, не приходится брать в расчет талантливые произведения, которые до сих пор не нашли своего издателя, хотя бесспорно относятся к прозе 80-х.

Это – о крайностях. Но между ними довольно много самых разнообразных по форме и жанрам прозаических произведений – поток, на который азербайджанская критика реагирует, надо сказать, довольно аккуратно. В периодике (особенно на страницах журнала «Азербайджан»), а также в специальном ежегоднике Института литературы имени Низами АН Азербайджанской ССР публикуются более или менее полные обзоры того, что называется прозой такого-то года. Однако в этих обзорах, которые, по справедливому замечанию одного из наших критиков – Акифа Гусейнова, должны «всесторонне проследить движение художественной мысли в неразрывном единстве с требованиями быстро меняющейся действительности и динамикой времени»¹, чаще всего теряется главная задача – объективное освещение движения самой прозы. Как правило, после искусного, порою хитроумно и, так сказать, предприимчиво-расчетливо организованного перечисления имен, названий, коллизий авторы строят изложение и аргументацию так, чтобы всем было удобно; в результате те или иные романы или повести замечены или «отмечены», о них сказано если благожелательно – то на высоких нотах, а если неодобрительно – то осторожно: мало ли что… Ведь глубокая и бескомпромиссная критика воспринимается часто как потрясение основ, и «такие попытки пресекаются разными способами»². В итоге и волки сыты, и овцы целы, только вот литературный процесс при всем желании разглядеть не удается. Что уж тут говорить о высоких литературных критериях!

Если окинуть ретроспективным взглядом все, что написано или впервые опубликовано азербайджанскими писателями различных поколений начиная с 1980 года, то мы увидим, что есть вещи, написанные «во вкусе» 30-х или 40-х годов или даже на еще более низком уровне; есть бездумные подражания лучшим произведениям 60-х годов; есть, наконец, немало мертвечины, откровенного графоманства…

Как правильно отметил Ф. Кузнецов, чтобы показать истинную суть таких поделок, «необходим конкретный, подробный и доказательный анализ, необходим хотя бы потому, что подобная литература имеет свою восторженно-комплиментарную критику, своих, подчас достаточно высоких, покровителей, готовых выдавать черное и серое за ослепительно белое»³. Но что делать, если за последние десять – пятнадцать лет не было ни одного случая, когда какой-либо маститый критик (а их у нас немало: Я. Караев, А. Гаджиев, А. Гусейнов, Ш. Салманов, С. Асадуллаев и др.) аргументированно и веско раскрыл бы все ничтожество той или иной бесталанной прозаической книги. Даже во время беседы за «круглым столом» («Азербайджан», 1985, N 5), в которой участвовали именитые прозаики и критики республики (писатели Б. Байрамов, Эльчин, Г. Аббасзаде,³ критики Г. Халилов, Н. Джаббаров и В. Юсифли), о слабых писателях и произведениях речь велась абстрактно, без конкретных адресов, хотя все участники очень усердно ратовали за гражданственность критики, за необходимость честного разговора о литературе.

«Назвать имя, указать произведение – это далеко не все. Нужен конкретный анализ, убедительные аргументы. Разучились мы, что ли, анализировать и доказывать?»⁴ Нет, не разучились, просто мы адаптировались к полумраку и полуправде и не замечаем, что, думая о своем спокойствии, наносим огромный, непоправимый ущерб литературе. Не пора ли перестать путать черное с белым? Сегодня для критики один из самых острых и волнующих вопросов – вопрос о том, что должно быть главным критерием ценности художественного произведения в нашу эпоху с ее поистине революционными переменами – в эпоху 80-х годов. А если произведения, удовлетворяющие такому критерию, у нас есть, то как мы их до сих пор оценивали?

* * *

Один из наших языковедов в шутку сказал, что в азербайджанской орфографии имеются такие явления, которые не поддаются какому-либо научному объяснению и их можно решить только «путем голосования». Нечто аналогичное происходит и в нашем литературном процессе. Вопрос о том, удачно ли (отрицательные рецензии, как правило, не пишутся) данное произведение, нередко решается не на основе его объективного анализа, а своеобразным «голосованием»: как: только из печати выходит какая-либо книга, тут же организуются рецензии на нее (по возможности рецензии самых популярных критиков). Чем больше «вес» автора, тем солиднее критик. Здесь трудно даже выбрать конкретные примеры: практически любая рецензия, напечатанная на страницах газеты «Адабият ве инджесенет», да и на страницах других республиканских газет, представляет собой образец подобного «уменья»; об этом говорили и говорят все – как писатели, так и критики, – одновременно продолжая участвовать в этой игре. Когда тот или иной уставший от явного лакейства критик под тем или иным предлогом уклоняется от подобной миссии, выступают сами писатели, случайно найденные ученые-математики, преподаватели, аспиранты, учителя, желающие приобщиться к литературному миру. Каких только фамилий не встречаем мы под такими непрофессиональными рецензиями, написанными на книги как известных, так и менее известных авторов! А поскольку рецензии в основном положительные, то произведения механически включаются в список достижений азербайджанской прозы и творческих удач автора. Поражает одинаковость средств и способов «анализа» и оценки. Несколько примеров: «…как и в крупных полотнах, писатель преломляет социально-духовные проблемы: обращается к бакинскому городскому материалу, который ему хорошо знаком и близок»⁵; «Герои большинства произведений Байрама Байрамова, как правило, хорошо знакомые нам люди, с которыми мы часто общаемся»⁶; «Персонажи в произведениях Сабира Ахмедова, как правило, знакомые наши современники: где они живут, в каком учреждении работают, с кем дружат, к чему стремятся, мы знаем не понаслышке»…⁷ Эти примеры взяты из рецензий молодого и несомненно талантливого критика В. Кулиева, плодотворно и систематически «эксплуатируемого» самыми авторитетными в должностном смысле писателями. Не удивительно, что вместо серьезного анализа в ход идут одни и те же стереотипы…

Даже в обзорных, обобщающих статьях маститых, давно завоевавших себе самостоятельность критиков явно ощущается оглядка на заслуги, чины и капризы. Внимательно знакомясь с обзорами или проблемными статьями Я, Караева, П. Халилова, В. Юсифли, В, Гулиева и других ведущих наших критиков, видишь, что, говоря, например, о книгах М. Ибрагимова, Б. Байрамова, И. Шихлы, Дж. Алибекова, Афгана, критики эти гораздо менее требовательны, точны и принципиальны, чем, скажем, в оценке произведений более молодых и незаметных авторов, будь их книги и весьма талантливы, отмечены чертами новаторства, Дифирамбы в адрес маститых принимаются как нечто само собой разумеющееся, тогда как похвальные и, может быть, даже несколько возвышенные слова о молодых вызывают бурное негодование.

После каждого съезда, в зависимости от склонностей и пристрастий новых лиц, введенных в руководство Союза писателей и литературных журналов, изменяются и списки превозносимых авторов. Критики, «угодные» во времена покойного И. Касумова, стали «неугодными» при «секретариате Мирзы Ибрагимова», определенные перемены осуществляются и соответственно настроениям нынешнего первого секретаря И. Шихлы. Одни приходят, другие уходят; на почетных местах остаются лишь те, кто продолжает восседать в своих секретарских и редакторских креслах. Нет никаких оснований ни умалчивать об этом, ни сваливать всю вину за беды литературы лишь на критиков. Критик пишет статью, но вот выясняется, что секретариату нежелательно, чтобы данного автора критиковали (или, напротив, хвалили)… И критик идет на уступки – критикует не того, кого надо, а лишь того, кого можно.

Бывает и так: критик со своей статьей переступает порог редакции, а тут выясняется, что в отличие от прежнего редактора А. Айлисли, человека смелого, теперешний редактор «Азербайджана» Дж. Новруз предпочтение отдает статьям «спокойным», не задевающим интересы сильных мира сего. У журнала «Улдуз» настроение боевое, но он всегда «под наблюдением» литначальства, да и возможности в смысле объема весьма ограниченны… В редакции газеты «Адабият ве инджесенет» судьба статьи зависит от «ножниц» заведующего отделом критики Р. Алиева, который, восхваляя средние и даже очень слабые произведения, скажем, Сулеймана Велиева, оставляет незамеченными истинные удачи М. Сулейманлы, Р. Ровшана и других, к которым он не испытывает симпатии (как и к некоторым критикам своего поколения). Что касается журнала «Литературный Азербайджан», то… сошлюсь на собственный опыт. Но как похож он на опыт украинского критика В. Брюховецкого!⁸

Я подготовил статью об азербайджанской прозе 80-х годов и предложил ее журналу «Литературный Азербайджан»; она им понравилась. Статья была уже набрана, когда меня просили зайти к главному редактору И. Третьякову. Встретив меня очень приветливо и дружелюбно, он настойчиво попросил убрать те места, которые касались руководства СП Азербайджана. Должен заметить, что руководство СП Азербайджана, у которого каким-то образом оказалась верстка статьи, на защиту автора отнюдь не выступило.

Вот так и получается, нас призывают жить по правде, а мы сами ставим себя в подчинение. Да, в подчинение, и притом не только по служебной субординации, но и духовно, морально! И пока есть такое подчинение, откровенному разговору о заботах нашей литературы не бывать!

И вот подавленный критик мечется между редакциями и, в конце концов, направляет свой корабль к причалу покровительства тех писателей, которые в состоянии быстро, без проволочек «протолкнуть» в печать написанное им (если, разумеется, это написанное им понравится).

У нас нет критического органа, который мог бы напечатать то, что, так сказать, накипело на душе у критика, и последний оказывается на обочине литературной жизни, он лишен возможности выполнить свой моральный долг, он целиком зависит от заведующего отделом, от редактора, от секретаря СП, от того, как они понимают и толкуют те или иные «решения» и «постановления». И в таких поистине прискорбных обстоятельствах на плечи критика ложится задача обобщения явлений литературного процесса! И он либо поступается своими принципами ради того, чтобы быть напечатанным, либо отходит от забот текущей литературы и окунается в мир не занимающих никаких постов классиков. А его освободившееся место тут же занимает тот, кому билет члена СП дороже, чем интересы родной литературы, кто готов оказывать любые услуги.

Честная критика – печатается она или нет – была, есть и будет. Но, как правильно заметил писатель Акрам Айлисли, «есть на свете и Дежурный Бездельник, всегда готовый включиться в дело за хорошую мзду от представителей Верховных интересов, некая сверхъестественная и сверхстарательная фигура, вечно оказывающаяся тут как тут!»⁹

Вот почему через призму критики сегодня трудно, почти невозможно увидеть объективную, целостную картину нашего литературного процесса.

Еще одну возможность высказаться о движении литературы представляют сегодня писательские съезды. Признаем честно, что доклад о прозе на VII (1981 года) съезде оставлял желать лучшего. Анализ был неглубоким, общая картина состояния современной прозы носила поверхностно-информационный характер, не была дана четкая оценка качественным изменениям, происшедшим в прозе последних лет. Сложное впечатление оставил в этом смысле и последний наш писательский съезд: в одном докладе были охвачены все жанры литературы. Конечно, доклад руководителя писательской организации должен быть выверенным, взвешенным, я бы сказал – политичным; но как же быть, если необходимость острого разговора назрела? Съезд есть съезд, наш высший орган, на нем мы должны вести разговор о самом главном. Очевидно, кому-то хотелось, чтобы обсуждение проблем литературы на съезде прошло как можно более тихо, мирно и благопристойно. Если такая задача действительно ставилась, то – будем откровенны – она была решена успешно. Не было на нем глубокого разговора ни о достижениях нашей литературы, ни о ее болевых точках.

Здесь мне хотелось бы остановиться на одном весьма существенном моменте.

1. Акиф Гусейнов, Критерий художественности, Баку, 1986, с. 147 (на азербайджанском языке).[↩]
2. В. Кубилюс, Императив ценности. – «Вопросы литературы», 1986, N 11, с. 33.[↩]
3. »Вопросы литературы», 1986, N 12, с. 62.[↩]
4. Н. Худайберганов, Заботы критики «положительной» и «отрицательной». – «Вопросы литературы», 1987, N 1, с. 72.[↩]
5. »Литературный Азербайджан», 1987, N 3, с. 122.[↩]
6. »Адабият ве инджесенет», 22 марта 1985 года.[↩]
7. »Адабият ве инджесенет», 19 апреля 1985 года.[↩]
8. В. Брюховецкий, Испытание гласностью, или «Давайте говорить…» – «Вопросы литературы», 1987, N 3.[↩]
9. »Дружба народов», 1987, N 3, с. 214.[↩]