Неизвестный Вольтер и другие французские переводы Майи Квятковской / Отв. ред. Ю. Г. Фридштейн. М.: Центр книги Рудомино, 2021. 304 c.

Книга, вышедшая в серии «Мастера художественного перевода» в «Центре книги Рудомино», включается в традицию авторских антологий, таких знаковых, как «Французские лирики XIX и XX веков» Бенедикта Лившица (Л.: Художественная литература, 1937), «Из французской лирики» Эльги Линецкой (М.: Художественная литература, 1974), и вышедших уже в XXI веке, например «VERSии. Французская поэзия в переводах Натальи Стрижевской» [VERSии… 2008], «Французская лира. Поэты Франции, Бельгии и Квебека» Романа Дубровкина [Дубровкин 2021].

Майя Залмановна Квятковская — яркий представитель питерской, точнее ленинградской, школы: в 1940-е посещала литературную студию Ленинградского дворца пионеров; была одной из участниц «старшего», ставшего легендарным, семинара Э. Линецкой, проходившего при Доме писателя.

Авторская антология Квятковской, в названии которой Вольтеру отведено главное место, вводит новый материл в поле изучения истории литературы и пополняет коллекцию нелинейных взаимодействий французской и русской литератур.

История появления трагедии Вольтера «Гебры, или Терпимость» на русском языке растянулась: в 1990-е годы проект публикации так и не получил развития в связи с закрытием издательства, но перевод хранился у Майи Залмановны до того момента, ко­гда актуальность пьесы стала весьма ощутимой, как поясняется в «Слове от переводчика» (с. 11–12). «Произвол судопроизводства», против которого направлено перо Вольтера, достиг устрашающих масштабов во многих странах, считающих себя справедливыми и просвещенными.

Пьеса «Гебры, или Терпимость» относится к последнему периоду творчества Вольтера и повествует о потомках персов — жертвах завоевателей, о гонениях за исповедание зороастризма, распространенного в древности и в раннем Средневековье в Средней и Малой Азии. Вольтер показывает через конфликт сторонников и противников зороастризма неприемлемость вражды межкультурной, межнациональной, ставит под вопрос государственное устройство, которое множит несправедливость. (Этапы создания пьесы можно проследить в письмах Вольтера с лета 1768 года.) В предисловии автор говорит об изначальном замысле, от которого он отказался, опасаясь, что постановка очередной христианской трагедии в светском театре может быть воспринята верующими как недостаток уважения [Épître… 1877: 489].

Майя Квятковская — мастер стихотворной формы, александрийские двенадцатисложники звучат естественно и емко. Так, например, реплика Ирадана, военного трибуна, коменданта Апамейской крепости, звучит почти как вневременной афоризм: «Закон! Тщета пустая. / Он служит сильному, слабейших угнетая» (с. 73).

В лапидарном «Слове от переводчика» указаны три причины, по которым настоятельно стоит прочитать трагедию Вольтера: «Во-первых, простота и афористическая точность выражения мысли, изложенные прекрасным языком. Во-вторых, естественное, без натяжки, расположение слов в александрийском стихе. И, в-третьих, перекличка с нашим временем…» (с. 12).

У исследователей есть возможность ознакомиться с полемикой, вызванной пьесой Вольтера, поскольку за текстом трагедии приведен стихотворный отклик Вуазенона, поэта, драматурга, друга Вольтера, который в данном случае выступил критически: «О, сколько зла несет терпимость!» (с. 82).

Следующие две части книги «Стихотворения» и «Басни» не менее интересны для историков литературы. Стихотворения тринадцати поэтов даны в хронологической последовательности, причем рядом с Теофилем Готье, Бодлером, Верленом представлен ряд почти забытых имен, например Пьера Матьё, историографа при дворе Генриха IV (1563–1621), мастера эпиграммы Жака де Кайи (1604–1673), а также значительная подборка «человека-волка, оборотня, ликантропа», мрачного певца, безобразного Петрюса Бореля (1809–1859, с. 143–174), необходимого для глубокого понимания поэтики Бодлера, Верлена, Рембо, Кро.

Стихотворения предваряются небольшой справкой о каждом из авторов. Заметка о Расине содержит всего несколько строк, подчеркивающих специфику представленных произведений, поскольку Квятковская ориентируется на подготовленного читателя, а вступительное слово о Петрюсе Бореле гораздо обширнее.

Заметки Квятковской отличаются глубоким пониманием литературных связей, дают представление о сплетении политических и поэтических движений. Ее переводческий метод строится не только на знании языка оригинала, но и на мастерском владении русским языком, что было одним из фундаментальных принципов семинара Линецкой: «Эльга Львовна, — вспоминает М. Квятковская, — справедливо считала, что переводная поэзия должна черпать из источника русской, иначе она не будет живой; поэтому в семинаре всегда шли разговоры о русской поэзии и поэтах — от Державина до наших дней…» [Калашникова 2015].

Переводы Квятковской из Теофиля де Вио, выходившие отдельным изданием в 2015 году, представляют важный этап рецепции французского барокко. Удивительно, что в антологии «Франция в сердце» (2020), составленной Е. Витковским, нет ни одного перевода Квятковской. Евгений Витковский, несомненно, знал и высоко ценил Майю Залмановну. В своей заметке на сайте «Век перевода» он рассказывает о ее творческом пути и выражает благодарность: «Окончила в 1951 году 2-й Ленинградский педагогический институт иностранных языков. Печататься начала в 1963 году, преимущественно с французского и испанского языков, реже с английского. Распылена и лишь частично опубликована переведенная ею книга величайшего из «поэтов-либертинов» Франции — Теофиля де Вио; известны также ее переложения Камоэнса и каталанских поэтов. На протяжении всей работы над первым изданием («Строфы века — 2″) мало кто так помог составителю, как Майя Квятковская» [Витковский].

Обратимся к одному из любимейших поэтов Квятковской — к Теофилю де Вио. В «Оде» (1621), состоящей из 2 строф по 10 восьмисложников, тема горя и смерти начинается с череды дурных предзнаменований:

Un Corbeau devant moi croasse,
Une ombre offusque mes regards,
Deux belettes et deux renards
Traversent l’endroit où je passe…

Все живое и неживое предупреждает лирического героя о гибели: звери и птицы, явления природы (tonnerre — гром) и обитатели потустороннего мира (ombre — тень, esprit — дух). Если птица, ассоциативно связанная со смертью (corbeau — ворон), в русском и французском языках одна и та же, то названия представителей фауны представляют некоторые сложности, по которым можно выявить переводческие стратегии. Belette (ж. р. ласка, хорек) — лесной зверек из семейства куньих, хищный, хитрый, представляющий угрозу для домашней птицы, имеет символическое значение в кельтской мифологии. Этот образ встречается в народных песнях и сказках. Переводчик оказывается перед дилеммой: выбрать название зверя, укорененное в русской традиции (хорь), но при этом поменяется род; либо сохранить женский род, но взять название без символического ореола. Установка на поиск опоры в русской традиции позволяет выявить в переводе Квятковской примеры удачного одомашнивающего перевода:

Каркнул ворон надо мной,
Тень затмила мне зеницы,
Два хоря и две лисицы
Путь пересекают мой…

Часть книги, посвященная поэзии, заканчивается стихо­творениями Жюля Лафорга и Антонена Арто, что еще раз доказывает огромный диапазон тональностей и форм, которыми владеет переводчик.

Третья часть издания особенно примечательна в наши дни, когда проблемы цензуры, иносказания и свободы слова во всем мире вновь стали особенно актуальны. Раздел книги «Басни» сопровождается справкой об этом жанре со списком поэтов, отдавших дань эзопову языку в переводе: М. Ломоносов, В. Тредиаковский, Д. Давыдов, В. Жуковский, В. Пушкин, К. Батюшков, А. Измайлов. Не забыты и переводчики XX века, такие как В. Левик, Г. Шенгели, И. Булатовский, а завершает череду В. Васильев, «теоретик-литературовед, открыватель новых французских баснописцев» (c. 247).

Всего в книге представлено 23 автора: кроме Вольтера и Вуазенона, восемь баснописцев XVII—XX веков, тринадцать поэтов с XVI по XX век. Вольтер не писал басен, считая, что в развитом обществе можно говорить о проблемах прямо, впрочем, его трагедию «Гебры…» можно считать особой формой эзопова языка, что создает кольцевую композицию издания.

Выбор произведений и авторов продиктован вкусом переводчика и стратегией открытия: желанием показать малоизвестные стороны знаменитых имен мировой литературы, например «Песнопения» и эпиграммы Расина, басни Шарля Перро, «Мистические стихотворения» Антонена Арто.

В предисловии другого мастера перевода Елены Баевской содержатся наблюдения о переводческом методе, размышления о разных обликах непереводимости и впечатления от прочтения книги: «И всегда это звучные, изящные, отточенные стихи, радующие гармонией. Немногим дается искусство перевести в стихотворении не «форму» и «содержание», а то единство, то «поэтическое содержание» (термин Е. Эткинда), которое делает стихи стихами. Майя Квятковская не только владеет этим искусством «содержательной формы» и «оформленного содержания», она по-другому просто не умеет» (с. 8). Квятковской дано то чувство языка, которое делает стихи поэзией.

Книга будет полезна всем, кто интересуется французской литературой, проблемами поэтического перевода и историей переводческих школ.