Негромкий голос мыслящей России

1

В первые июньские дни 1889 года студент-юрист, путешествующий по командировке Московского общества естествознания, антропологии и этнографии, поездом доехал до Вологды. Пересел на лошадей, следуя на север к зырянам (они же — коми), — описать их быт, услышать предания… От Вологды — сорок верст до уездного Кадникова, оттуда разъезды по соседним селам, поскольку быт северной деревни входит в круг исследовательского интереса.

Первая же поездка в Заднесельское дала почувствовать неласковость северных дорог: «…трясло так, что готов был плакать. Думал, еще минута, и не вынесу. Боль в груди и боках нестерпимая» [Путешествие… 2013: 22–23].

Заднесельское¹ — «большое село с двумя лавками, церковью, В<олостным> правле<нием>, училищем». От него пять верст до Радилова, сельца и усадьбы с помещичьим домом, владелец которого приятно удивил студента:

В 12-м часу поехал к Мерцалову <…> У А. Е. встретил прегостеприимнейший прием, узнал много интересного. Дай Бог побольше таких. Подарил мне свою книгу [Путешествие… 2013: 23].

«Свою книгу»? Радиловский помещик — писатель?

Историк. Книга — первая у него, только что вышедшая в столичном издательстве [Мерцалов 1889]. Она составлена по писцовым книгам XVII века об истории родных мест — «Заднесельской волости».

В кратком «Введении» автор определил ее цель и характер:

Посвятив несколько лет на исследование (так! — И. Ш.) памятников старины нашего края, я остановился главным образом на изучении писцовых книг XVII века, потому что они представляют поистине неоцененные данные для ознакомления с экономическо-бытовою жизнью того времени. Изучение их я начал с поместья как составной части древней волости; затем перешел к исследованию этой последней, а потом — к областному городу Вологде. Так как важнейшим после Вологды центром народной жизни на Севере в XVII столетии был Устюг Великий, то я также исследовал положение его по писцовой книге — для сопоставления и сравнения с первым.

Известный историк В. Семевский (поддерживавший Мерцалова в его труде), получив книгу, комментировал в письме к автору ее ценность:

Каждое такое издание — истинный праздник не только для местных жителей, но и для специалистов по русской истории, так как без помощи местных исследователей наши работы будут всегда неполны и неудовлетворительны (29 марта 1889 года)².

Эта книга и была подарена 4 июня 1889 года.

Сам Александр Евграфович не мог, конечно, ощутить дуновение всемирной славы, еще не осенившей двадцатитрехлетнего студента. Встрече с ним не нашлось места в «Записках о моей жизни и времени», так что Мерцалов упустил свой шанс — пером прикоснуться к всемирности. Именно поездка в Вологду, знакомство с крестьянским бытом, вид горницы («…вошел в горницу, живопись обступила меня, и я вошел в нее»), горящей радужными красками, и путь к зырянам станет для тогдашнего посетителя опытом познания цвета и формы, научит «не глядеть на картину со стороны, а самому вращаться в картине, в ней жить» [Путешествие… 2013: 3].

Эти слова принадлежат уже не студенту, а сказаны тридцатью годами позже всемирно признанным реформатором живописи (и художником едва ли не самым дорогим теперь на мировом рынке предметов искусства) — В. Кандинским. Он посетил Мерцалова в 1889 году, когда отправился изучать повседневность крестьянской жизни и взглянул на нее не глазами социального историка — с «экономическо-бытовой» точки зрения, — а увидел (как это позже сделает В. Белов в «Ладе») с живописной стороны и одновременно — в ее древней сути.

«К зырянам Тютчев не придет», — пророчествовал А. Фет. К ним пришел Кандинский и увидел в формах их орнамента, как и в горнице вологодской деревни, освященной (и освещенной) сумеречным свечением икон в красном углу, росписью тканей и предметов быта, подсказку для создания современной живописи.

Самого Мерцалова в изучении экономическо-бытовой стороны крестьянского уклада слава не пригрела, но известность и уважение в научном сообществе он приобрел. Автор первой статьи о Мерцалове, написанной спустя полтора десятилетия после его смерти, Л. Андреевский говорит об отношении к нему так:

Студенты ли сельскохозяйственного института собирают образцы почв, и они не минуют Радилова. П. К. Симони, по поручению академика А. А. Шахматова, шлет А. Е. Мерцалову программы для собирания особенностей северорусских наречий, или по поручению академика А. Н. Веселовского просит сказать, не слышно ли чего в наших краях о волотах, или велетах, как о народе-гиганте в противоположность пыжикам, и о борьбе двух рас, великанов и карликов. От разных лиц, из разных мест собирает А. Е. Мерцалов всевозможные памятники прошлого, любовно относясь к родной старине… [Андреевский 1923: 56]

Андреевский перечисляет далее тех ученых, с кем переписывался Мерцалов. Список впечатляющ, хотя не полон. Переписка была обширной. И письма, и новые книги, побеждая бездорожье, поступали в Радилово регулярно.

У Мерцалова две сквозные темы, наполненные смыслом для понимания современности. Первая — судьба крестьянства, неразрывная с общенародной и с судьбой российской государственности, увы, отказавшей себе в необходимом органе народного представительства — Земском соборе. Вторая — Смутное время как своего рода точка изначального слома российской истории, когда после трагедии в Угличе не исполнилось то, что могло исполниться. Есть ли кровь царевича на российском троне, виновен ли Борис Годунов — по мнению Мерцалова, возможный преобразователь России? Не Борис — убийца, а враги его… Или вина на нерадивых няньках, не усмотревших, как в припадке падучей больной мальчик нанес себе смертельную рану…

У Мерцалова множество публикаций в столичных журналах. И три книги. Первая — упомянутая выше «Вологодская старина». Вторая — «Очерки из истории Смутного времени» (СПб.). Обе вышли при жизни автора.

Третья — «Записки о моей жизни и времени. 1847–1903». О том, что книга существует, знал и о возможной ее утрате сожалел первый биограф Мерцалова:

Закончивши все предположенные им очерки Смутного времени, А. Е. Мерцалов начал писать «Записки о своей жизни»; об этом труде он сам сообщал в письмах Д. И. Прозорову (брату покойной жены. — И. Ш.) 1894 и след. годов. Однако написаны ли были им эти «Записки» и, если написаны, то какова их судьба, ничего не известно. А какой бы это был богатый материал, и как жаль, если он утерян безвозвратно! [Андреевский 1923: 58]

Книга, о возможной утрате которой сожалел Андреевский в 1923 году, нашлась и подготовлена для вологодского издательства «Древности Севера» в 2023-м.

2

Книга начинается с начала биографии — с рождения автора:

Я родился 12 ноября 1847 года в сельце Радилове Кадниковского уезда Вологодской губернии. Имение это было куплено в 1813 году дедом моим, Иваном Яковлевичем Мерцаловым, у г-жи Бердяевой… (л. 1)

Родился, прожил большую часть жизни, здесь и умер: «Года за полтора, за два до смерти, А. Е. Мерцалова постиг паралич, лишивший его ног, а затем началось медленное угасание, приведшее к смерти 6 мая 1906 года. Погребен А. Е. Мерцалов на кладбище Георгиевской Заднесельской церкви» [Андреевский 1923: 58] (даты приведены по старому стилю).

Начало и конец жизни, внешние события которой могли бы уместиться в один абзац. Сельское детство в небогатом помещичьем доме с заботливыми родителями. Александр остался единственным ребенком после смерти в младенчестве младшего брата Аполлона. Первоначально — домашнее образование под руководством семинаристов. Затем — Кадниковское уездное училище, мать не решилась отпустить его в Вологду. Так что в 1862 году поступил в Вологодскую гимназию сразу во второй класс.

Последовавшие годы учения и четырехлетней попытки прижиться в Вологде — время самого долгого отсутствия в родном Радилове, хотя и с постоянными наездами домой. Гимназия — с портретами учителей и некоторых воспитанников, с проблемами образования и духом, веявшим в ее стенах, — самая подробная глава в «Записках».

Здесь есть возможность перекрестных свидетельств, так как еще четыре литератора учились в Вологодской губернской мужской гимназии в 1850–1860-х годах и оставили о ней воспоминания разной степени подробности. Воспоминания перекрещиваются, чтобы согласиться или разойтись в оценке людей и событий.

Если начать с имени наибольшей сегодняшней известности, то это, несомненно, В. Гиляровский. Они с Мерцаловым взаимно не заметили друг друга. И это понятно: Гиляровский, родившийся в 1855-м³, младше восемью годами, и время их одновременного пребывания в гимназии могло быть лишь очень ограниченным. Правда, когда Мерцалов вернулся в гимназию в качестве классного наставника (1871–1874), Гиляровский все еще мог быть там или только что, бросив дом и учение, подался в бурлацкую ватагу, чтобы десять лет странствовать по России. Случай, который не мог не получить известность, но Мерцалову не запомнившийся.

Зато он вспомнил другого младшего соученика — Александра Васильевича Круглова (1852–1915). Тот был все же тремя годами постарше Гиляровского, но важнее другое: Круглов в 1890-е, когда писались «Записки», — известный беллетрист, что в литературной иерархии выше газетного поэта и репортера, начинающего бытописателя «трущобной» жизни, каким в тот момент был «дядя Гиляй». А может быть, сыграли роль и обстоятельства, при которых Мерцалов видел Круглова — на собрании кружка радикально настроенных гимназистов, поклонников Бокля и Писарева, совершенно чуждых умеренно (или разумно) либеральному Мерцалову:

Это мне так надоело, что я стал мало-помалу уклоняться от посещения сходок и, наконец, вовсе их оставил. Помню, что на них я видал А. Круглова, которого приводил с собой Осипов. Он был тогда еще вполне мальчик с длинными, кудрявыми волосами и наивным выражением лица; постоянно сидел подле своего патрона и «внимал». Конечно, Осипов приводил его сюда для развивательных целей, однако я сильно сомневаюсь, чтобы наши сходки могли оказать существенное влияние на этого будущего беллетриста: впрочем, он все-таки вспоминает о них в своей статье «Накануне», напечатанной в мартовской книжке «Исторического Вестника» за 1894 год (л. 51).

Круглов вспоминал те «сходки» если и без прежнего детского восхищения, то с благодарностью за то, что на них обсуждались «серьезные» идеи и книги, хотя сам он вслед им не пошел, приобрел имя прежде всего как детский писатель (для «маленького народа») и, все более склоняясь к мыслям о душе, под конец жизни перебрался в Сергиев Посад, где и был похоронен.

Еще более разителен контраст в отношении к членам кружка у Мерцалова с Гиляровским, который сам кружок посещать не мог по малолетству, но с упоением вспоминал (правда, уже в советские годы, когда писались «Мои скитания» и когда любая идея дореволюционного бунтарства приветствовалась) наиболее радикального участника, с которым познакомил его старший друг:

Левашов, большой друг Саши (Саша Разнатовский, студент Петербургского университета, репетировавший Гиляровского и подружившийся с ним. — И. Ш.), часто бывавший у нас. Про него потом говорили, что он ушел в народ, даже кто-то видел его на Волге в армяке и в лаптях, ехавшего вниз на пароходе среди рабочих. Мне Левашов очень памятен — от него первого я услыхал новое о Стеньке Разине, о котором до той поры я знал, что он был разбойник и его за это проклинают анафемой в церквах Великим постом. В гимназии о нем учили тоже не больше этого [Гиляровский 1960: 152].

И совсем иной Левашов увиден Мерцаловым:

Левашов был по своей натуре просто фрондер — барчонок, которому нужно непременно на что-нибудь фыркать. Меня более всего поражала в нем грубость его натуры: он судил резко, сплеча; в сношениях был груб до того, что несогласных с ним мог потчевать оплеухами, и действительно раз «пожаловал в рыцари» нашего общего товарища Светлосанова (л. 49).

Фигура Саши Левашова, возникающая на перекрестке мнений, чрезвычайно характерна для их духовного разброса в вологодском обществе 1860–1870-х годов. «Барчонок»? Да, он принадлежал к одной из самых известных дворянских фамилий. Деревянный двухэтажный дом Левашовых в стиле ампир (ул. Герцена, бывш. Дворянская, 37) и сегодня — одна из архитектурных жемчужин деревянной Вологды. Левашовы не раз бывали губернскими и уездными предводителями дворянства. Отец Саши предводительствует в Грязовецком уезде. Он и пригласил к сыну в 1862 году — «подготовлять к переэкзаменовке» — вернувшегося из Петербурга и уже находящегося под надзором полиции, встречающегося с Чернышевским Л. Пантелеева [Пантелеев 1958: 308].

Лонгин Федорович Пантелеев (1840–1919), общественный деятель, издатель, мемуарист, закончил ту же гимназию, что и Мерцалов, но десятью годами ранее — в 1858-м; учился на юридическом факультете Петербургского университета, откуда вышел без степени. За участие в студенческих волнениях отбывал заключение в Петропавловской крепости (1861).

После этого он и заехал на несколько месяцев в Вологду, чтобы по возвращении оттуда в Петербург вступить в тайную организацию «Земля и воля» (1862). В 1864 году он будет арестован за «поддержание польского мятежа», приговорен к шести годам каторжных работ, замененных ссылкой в Сибирь.

1. В XIX веке было принято для села и волости написание их названия как Задносельское. Но уже первый биограф Мерцалова Л. Андреевский пишет так, как и принято впоследствии: Заднесельское.[↩]
2. Цит. по рукописи А. Мерцалова «Записки о моей жизни и времени». Все цитаты из «Записок…» приводятся по их рукописному тексту и в согласии с нумерацией листов. Расшифровка и перевод в электронную версию Л. Егоровой.[↩]
3. Точная дата рождения Гиляровского, вместо прежде считавшегося 1853 года, — 26.11(08.12).1855. Она была установлена по Государственному архиву Вологодской области Ю. Розановым [Русские… 2009: 150].[↩]