«Найди эпитет и глагол единственный…» (Полемические заметки)

Нельзя, наверное, назвать значительного произведения, которое не имело бы общественного звучания. Даже адепты «чистого искусства», обращаясь от теории к практике, создавали тенденциозные книги. Если мы, например, перечитаем знаменитое фетовское стихотворение «Шепот, робкое дыханье…», то несомненно должны признать и его общественное значение. Стихотворение воспитывает наши эстетические и этические чувства, оно возвышает человека и таким образом служит интересам общества. Но Фет и его школа были слишком далеки от злобы дня, от наиболее жгучих интересов современности, что и делало их поэзию камерной. Фетовская камерность и давала повод для противопоставления «чистой поэзии» – гражданственной.
В России издавна сложилось так, что общественные интересы, интересы народа в литературе были превыше всего. Радищев взрывал своей знаменитой книгой крепостное право задолго до того, как оно пало. Достоевский совмещал работу над своими гениальными романами с работой над публицистическим «Дневником писателя» для того, чтобы поделиться с современниками заботами о текущих делах.
Гражданственность всегда присуща великим творениям искусства. Но выступает она – гражданственность – в бесконечно разнообразных проявлениях. Если мы внимательно приглядимся к рублевской «Троице», написанной, как известно, на ветхозаветный сюжет, то увидим, что ускользает от поверхностного взгляда. Перед нами образы прекрасных людей, охваченных, сплоченных общей идеей, готовых пожертвовать собой во имя общего блага. Андрей Рублев выразил в своем произведении многое: и мечту об идеальном человеке, и мысль о дружеском согласии перед лицом общей опасности, и радость общенародного подъема, вызванного победой на Куликовом поле.
Кстати, думается, что назрела необходимость предпринять некоторый терминологический экскурс. Наша выходящая в свет «Краткая литературная энциклопедия» поместила статью «Гражданский шрифт». Места для статьи о гражданственности литературы в литературной энциклопедии не нашлось. Нет термина «гражданственность» и в «Кратком словаре по эстетике» (Политиздат, 1964 год). В «Кратком словаре литературоведческих терминов» Л. Тимофеева и Н. Венгрова сказано, что гражданская поэзия – это поэтические произведения, идеи, темы и образы которых непосредственно связаны с общественной жизнью и борьбой народа за свободу и счастье. Здесь же в связи с гражданской поэзией упоминаются Радищев, поэты-декабристы, Пушкин и Некрасов. Что касается наших дней, то словарь так трактует тему гражданственности в литературе: «В советской поэзии, продолжающей лучшие традиции русской классической поэзии, мотивы гражданской, политической поэзии естественно слиты со всеми другими поэтическими темами…» Таким образом гражданственная и политическая поэзия отождествляются. Верно ли это?
Откуда возник термин «гражданственность»? Впервые, наверное, назвал себя гражданином Кантемир. Еще Рылеев сказал: «Я не поэт, а гражданин». Всеобщую известность получила некрасовская формулировка: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан».
К сожалению, в литературной критике бытует представление о том, что гражданственность есть нечто раз и навсегда данное, застывшее, не подверженное изменениям. Мы говорим: «В творчестве поэта такого-то преобладают гражданские мотивы», – полагая, что сказали нечто конкретное. Между тем проявление гражданственности бесконечно разнообразно. Лучшие произведения Державина были, несомненно, пронизаны гражданским пафосом: певец Фелицы был, по словам Белинского, народен в высшей степени… Не будем, конечно, забывать, что в державинскую пору слово «гражданин» считалось одиозным. Вместо «гражданин» было куда безопасней писать «житель» или «обыватель». Вполне понятно, что гражданственность Державина отличалась от гражданственности Пушкина или вольнолюбивой поэзии Рылеева, Одоевского, Катенина, Раевского…
Если же обратиться к иной эпохе, к Некрасову, то мы увидим, что его «мужицкий демократизм», его гражданственность существенным образом отличались от тираноборческих тенденций начала XIX века. Некрасовскую линию в литературе мы часто склонны истолковывать однобоко, видя в великом поэте лишь «печальника русского народа». Существует, например, вот такая дежурная похвала: «Автор, продолжая некрасовские традиции, выступает в непритязательных по форме стихах по преимуществу как гражданин своей страны. Автор менее всего озабочен поисками оригинальных эпитетов и затейливых ритмических рисунков. Он искренне передает то, что думает и чувствует…» Такого рода отзывы бытуют в критических статьях. Куда реже вспоминается заповедь Некрасова-мастера: «Стих, как монету, чекань…» – то есть требование ювелирной работы над стихом.
Гражданственность – всегда воздух времени, атмосфера современности. Художественные приемы, видоизменяясь, иногда даже «взрываясь», отталкиваясь друг от друга, передаются из поколения в поколение. Гражданственность, подобно мастерству, постоянно обновляется; она, как парус, наполняется ветром времени. Сила гражданственности поэзии часто бывает не столько в тематике стихов, сколько в их эстетических качествах.
Некоторые из декадентов, активно действовавших в литературе в начале XX столетия, виртуозно владели формой стиха. Максим Горький, иронически относившийся к поэзии Константина Бальмонта, называл его гениальным мастером формы, советовал молодым учиться у него. Талантливейший Иннокентий Анненский, оказавший мощное влияние на акмеистов и футуристов, да и на некоторых художников наших дней, не стал, однако, поэтом для всех. Содержание его утонченных стихов не способствовало их широкому распространению.
Если бы Александр Блок создал только стихи о Прекрасной Даме и «Я ношусь во мраке, в ледяной пустыне…» и не написал «На поле Куликовом», «Возмездие» и особенно «Двенадцать», то едва ли его поэзия была бы столь долговечной и популярной, какой мы ее знаем.
Завершив «Двенадцать», поэму революции, Блок сделал многозначительную запись в своем дневнике: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь… Сегодня я – гений». Александр Блок услышал ритмы времени в тот момент, когда музыка его поэзии слилась с музыкой революции. Не случайно и упоминание автора «Мертвых душ». Гоголь видел высшую цель художника в служении обществу, народу, запросам времени («Этот шум слышал Гоголь…»). И, откликаясь на гул современности, Блок создал «Двенадцать», первым в поэзии новых лет провозгласив:
Революцьонный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
В пору появления «Двенадцати», как известно, не было недостатка в стихах, исполненных самой возвышенной риторики.
Но эти творения канули в Лету, а «Двенадцать» оказывает на нас живое воздействие. Резкость черно-белой гравюры, присущая поэме, так же современна, как и полвека назад: «Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек». Усложненный ритмический рисунок поэмы передает то завывание вьюги, то пулеметное тарахтенье, то митинговые лозунги. В «Двенадцати» удивительным образом соседствуют героика и ирония, возвышенное и бытовое, символическое и гротесковое…
Контрастам цвета и ритма в произведении сопутствует противоположность образов: Катька, что с «юнкерьем гулять ходила – с солдатьем теперь пошла», и возникающий в снежной замети Петрограда Иисус Христос, шествующий с кровавым флагом. До сих пор ведутся споры о том, почему на улицах революционной столицы поэту привиделся не какой-либо великий бунтарь, скажем, Спартак или Степан Разин, а именно Иисус Христос. Это одна из загадок великой поэмы, содержание которой на протяжении многих десятилетий порождает различные, часто диаметрально противоположные толкования. Пожалуй, только «Медный всадник» вызывал такие противоречивые расшифровки: одни видели в пушкинской поэме эпизод из жизни северной столицы, которую постигло стихийное бедствие; другие – апологетику Петра I; третьи – аллегорию восстания декабристов; четвертые – трагедию маленького человека перед лицом всесильного государства… Перечень истолкований может быть продолжен. Содержание «Медного всадника» практически неисчерпаемо.. Так и «Двенадцать». Погружаясь в глубь стиха, в микрокосм поэтического слова, мы не можем не поражаться его многозначности, многослойности содержания.
Если же говорить о финале блоковской поэмы, то, на мой взгляд, наиболее убедительными представляются соображения, высказанные в свое время Николаем Асеевым: «Блоку нужен был величественный образ, символизирующий великую цель, во имя которой надо было преодолеть все, даже самое темное – грабежи, гульбу, убийства. Блоковский Христос – воплощение справедливости, освещающий дела двенадцати. Какой-либо реальный образ снизил бы степень революционной романтики поэмы».
Поэма Блока счастливо сочетала в себе временное и вечное, злободневное и эпохальное, то есть особенности, обеспечивающие произведению долгую жизнь.
Гражданственность в литературе, как я уже сказал, неотделима от эстетической ценности произведения, от его художественной значимости. Я бы не стал повторять эту пропись, если бы у нас не существовал легкомысленный взгляд на гражданственность в поэзии как на нечто, не требующее художнических усилий.
В первые революционные годы, то есть в пору, когда появилась поэма «Двенадцать», в печати активно выступал даровитый поэт Василий Князев.