Надо ли редактировать классиков (Ответ В. Ковскому)

В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. V, Изд. АН СССР, М. 1954, стр. 102.

Проблема, выдвинутая в письме тов. Ковского, не нова: об этом уже говорилось и писалось. Вспомним хотя бы печальной памяти статью В. Петушкова «Литературный язык и писатели» («Звезда», 1956, N 10), в которой прямо утверждалось, что писатели-классики со своими особенностями языка и стиля мешают школе, «в определенной степени препятствуют освоению современных норм литературного языка». Спеша на помощь учителю и учащимся, В. Петушков предлагал ряд «легко производимых» замен в текстах Пушкина, которые «нисколько не нарушают стройности стиха и его музыкальности», например:

И им суля ли каждый год

Мужей (вместо мужьев) военных и походили:

В Москву на ярмарку (вместо ярманку) невест.

Тов. Ковский не предлагает своих «легко производимых» поправок, ограничиваясь только приведением характерных «ошибок» и предложением в самой общей форме решения этой проблемы.

Разберемся в рассуждениях тов. Ковского. Прежде всего несколько принципиальных вопросов. Тов. Ковский утверждает, что рядовой читатель принимает «язык художественного произведения за абсолютный образец». Так ли это? Конечно, не так, и не следует думать, что «рядовой читатель» всерьез считает, что литературный язык и язык художественной литературы – одно и то же. Литературный язык-это норма, от которой в художественной литературе допускаются отклонения, необходимые писателю в целях художественной выразительности, в связи с особенностями жанра произведения, его формы и содержания, как отражение его индивидуального стиля и т. п. Автор может написать «хрестьянин», «спинжак», если ему нужно передать особенности речи героя, он может в собственной речи использовать диалектные, областные слова, архаизмы и неологизмы, если они помогают ему ярче, образнее, в целом художественнее передать то или иное содержание. Лишать автора права отступать от нормы – значит лишать его права быть художником. В свое время, говоря о Шишкове. Белинский писал: «Шишков не понимал, что, кроме духа, постоянных правил, у языка есть еще и прихоти, которым смешно противиться; он не понимал, что употребление имеет права, совершенно равные с грамматикою, и нередко побеждает ее, вопреки всякой разумной очевидности… Почему можно сказать: говоря речь, делая вещь, а неловко сказатьвия шнурок, пия или пья воду, тяня веревку?»

Тов. Ковский, видимо, этого тоже не понимает, если сознательно объединяет в своих примерах «языковые явления совершенно разного порядка: неологизмы (правомерность и удачность неологизма следует определить), архаизмы (бывшие, вероятно, в свое время грамматической нормой), смысловые ляпсусы», видя во всем этом одно общее – ошибки писателей. Но справедливо ли это? Ведь язык развивается и обогащается за счет новых слов, которые создает народ-«языкотворец» и художники слова – «подмастерья», как писал Маяковский. Конечно, не все неологизмы оправданы, но неудачные и не приживаются в языке. Никакая комиссия не исключает их, они сами исчезают, как уходит из жизни все неприспособленное, мертворожденное.