Над рукописью «Русалки»

В науке есть проблемы, являющиеся на протяжении долгого времени предметом дискуссий: есть и истины, считающиеся достаточно твердо установленными. Однако со временем и эти последние нередко подвергаются рассмотрению заново – с целью критики, проверки, уточнения или раскрытия неизученных аспектов. Подобные новые трактовки порой бывают спорными, но даже в этих случаях свежий взгляд на устоявшееся или новый материал, вводимый в научный оборот, могут заинтересовать исследователей, дать толчок к дальнейшему научному творчеству.

Открывая в журнале отдел «Гипотезы и разыскания», редакция не преследует цели обязательно разворачивать дискуссии вокруг каждого опубликованного под этой рубрикой материала. Задача нового отдела состоит, прежде всего, в привлечении внимания к недостаточно исследованным наукой вопросам и к новым сторонам тех вопросов, которые кажутся уже изученными и решенными.

Статья В. Рецептера принадлежит, по-видимому, к материалам спорным. Наверное, его концепция, его утверждения вызовут возражения, но выдвинутая гипотеза заставляет вновь задуматься над загадкой пушкинской «Русалки» и над вопросами, связанными с творческим процессом Пушкина. Эти вопросы, надо думать, получат дальнейшую разработку в специальных трудах.

 

Владимир РЕЦЕПТЕР

НАД РУКОПИСЬЮ «РУСАЛКИ»

Обратившись к этой статье, читатель должен знать, что ему предстоит нелегкое чтение. Пушкинский текст перед глазами – здесь первое и необходимое условие. Читатель окажется в идеальных, обстоятельствах, если у него будет возможность сверяться с фототипической копией рукописи «Русалки», которая была издана в 1901 году А. де Бионкуром¹.

Единственная награда читательского труда – реальная возможность, в споре или в согласии с нашими рассуждениями, в самом процессе их, заглянуть в лабораторию Пушкина-драматурга.

Дошедший до нас текст пушкинской «Русалки» был впервые опубликован в 1837 году в «Современнике» по так называемой перебеленной с поправками рукописи. Эта же рукопись служит основой для всех последующих издательских вариантов, от академических до популярных².

Трагедия издавна считается незаконченной. В комментарии к названному выше фототипическому изданию рукописи сказано: «Русалка»»не окончена и не отделана автором: ее полная рукопись 1832 г., как видим, представляет сама еще черновой экземпляр с многочисленными помарками».

Это действительно так. Помимо прочего, «Русалка», в отличие от всех других драм Пушкина, состоит из сцен явно несоразмерных по величине: в первой из всего шести сцен – 229 стихов, в последней – только 16… Такая непропорциональность в соотношении частей произведения крайне нехарактерна для Пушкина.

Однако, как известно, существует немало пушкинских произведений, не законченных формально, но внутренне завершенных.

Цель этой работы – попытаться доказать, хотя бы в порядке гипотезы, что пушкинская «Русалка» есть произведение по меньшей мере очень близкое к завершению, а также и то, что, согласно рукописи, эта пьеса, возможно, должна выглядеть не так, как ее принято публиковать.

С этой целью мы и предприняли попытку заново исследовать беловую рукопись «Русалки» ³.

Рассматриваемая рукопись уместилась на шести фабричных (неразрезанных) полных листах, согнутых пополам и вложенных один в другой, так что получилась большая (220 * 358 мм) тетрадь в 12 листов (24 страницы).

Как отмечает С. Бонди, рукопись «написана, несомненно, в несколько приемов – изменение почерка резко заметно… Общий характер почерка ясный, далее становится более торопливым и небрежным. Основной беловой текст рукописи был покрыт затем новыми исправлениями, местами совершенно испещрившими рукопись» ⁴.

«…Пушкин, как известно, сочинял свои вещи большею частью прямо на бумаге, во время писания их, и почти весь процесс создания им вещи получал точное отражение в рукописи…» ⁵.

Говоря о различиях черновика и беловика, С. Бонди отмечает также и особые случаи, к одному из которых и следует, скорее всего, отнести так называемый беловик «Русалки».

Судя по всему, это тот самый случай, «когда готовый, законченный беловик потом снова перерабатывается: покрывается помарками, поправками, значками перестановки, словом, превращается в типичный черновик, требующий новой перебелки» ⁶.

Исходя из всего сказанного, мы сочли себя вправе, читая рукопись, использовать методы, применяемые при чтении черновика.

* * *

На последней свободной странице рукописи (24-й) записан план:

Мельник и его дочь

Свадьба

Княгиня и мамка

Русалки

Князь, старик и Русалочка

Охотники.

 

Комментаторами отмечено, что три первых пункта плана: «Мельник и его дочь. Свадьба. Княгиня и мамка» – соответствуют трем первым сценам рукописи: «Берег Днепра», «Княжеский терем», «Светлица». Далее констатируются расхождения, дополнительно свидетельствующие о незаконченности пьесы и о том, что Пушкин стал производить во второй ее половине перепланировку, указания на которую есть в рукописи (к ним мы еще вернемся), но, по утверждению С. Бонди, не довел эту перепланировку до конца.

Когда же появился план – до всей рукописи, после нее или в ходе работы над ней?

Вопрос этот не случаен. «Для настоящего понимания черновика, а не только точного, буквального его воспроизведения исследователю необходимо, прежде всего, найти ключ к последовательности работы поэта над этой рукописью, понять, с чего он начал, в каком порядке что зачеркивал и чем заменял… Правильно найденная последовательность заполнения рукописи помогает даже при чтении вовсе неразборчивых мест. Дело в том, что, читая рукопись в той последовательности, в какой она писалась, мы как бы ступаем по следам творившего поэта, двигаемся по течению его мыслей и, таким образом, до некоторой (правда, несоизмеримо малой!) степени наталкиваемся на те же ассоциации, которые у него возникали» ⁷, – писал С. Бонди. О том же говорил и Б. Томашевский: «…Нельзя считать черновик даже прочитанным, если не сделан полный анализ последовательности творческих наслоений и пока не найдено место для каждого слова в словосочетании и во времени, т. е. пока не реконструирован каждый слой работы и не установлена последовательность этих слоев» ⁸.

Таким образом, вопрос о том, когда написан план – другими словами: пошло ли у Пушкина перебеливание «Русалки»»с начала» или «с конца», – носит – мы в этом еще убедимся – отнюдь не праздный характер.

С. Бонди исходит в своем комментарии из твердого убеждения, что приведенная запись «не является, конечно, планом, по которому Пушкин писал свою пьесу; он не предшествует ее черновикам, а написан на последней свободной странице ее беловой рукописи, т. е. после того, как весь текст был уже написан» (VII, 618) ⁹.

Нам не кажется, что это положение бесспорно.

В самом деле, вот что, например, замечает Г. Винокур в комментарии к «Борису Годунову»: «Набросав план, Пушкин, по-видимому, сразу же приступил к писанию первой сцены» (VII, 390). Согласно предлагаемой С. Бонди истории написания «Сцен из рыцарских времен», план и этого произведения хронологически предшествует тексту (VII, 647). Пьеса о папессе Иоанне и о сыне палача не были написаны, но планы имеются – значит, и в этих случаях порядок был бы тот же. Существует и так называемый «план»»Скупого», состоящий из нескольких слов и относящийся еще к 1826 году (VII, 509).

Таким образом, во всех известных нам случаях у Пушкина при создании драматических произведений план предшествовал самой вещи.

Потому мы позволяем себе, в качестве первоначальной рабочей гипотезы, предположить, что и в случае с беловой рукописью «Русалки» план предшествовал работе над этим еще не законченным произведением. Могло ведь быть и так: прежде чем приступить к началу рукописи, Пушкин мог перевернуть несшитую тетрадку и на последней, 24-й ее странице прикинуть план, по которому и предполагал строить рукопись, долженствовавшую стать беловой.

Ведь она должна была подвести итог всей проделанной к тому времени (по-видимому, замысел «Русалки» относится к 1826 году) работе. К названному Пушкиным дню – 27 апреля 1832 года (после первой сцены проставлена эта дата) – у него, по меньшей мере, имелись черновики: 1) начала первой сцены – «Мельник, дочь его»; 2) третьей сцены «Светлица» и начала четвертой – «Днепр. Ночь»; 3) черновик начала сцены «Светлица», написанный народным стихом. К еще более раннему, чем названные черновики, времени относился и связанный с «Русалкой» отрывок: «Как счастлив я, когда могу покинуть» – о встрече Князя с возлюбленной – Русалкой.

Как выяснил С. Бонди, беловой текст «Русалки» (до поправок в тех частях, к которым сохранились черновики) «в основном почти полностью повторяет последнее чтение черновика» (VII, 613).

Итак, решаясь приступить к завершающему этапу работы над пьесой, – то есть, решаясь не только перебелить готовое, но и написать недостающее, – вполне логично было бы начать как раз с уточнения композиции, с плана – с названной нами последней страницы.

Здесь нужно заметить, что почерк, которым написан план, – узкий и тонкий, как его называет С. Бонди, «несколько отличающийся от почерка всего беловика» (VII, 619). Этот почерк очень похож на тот, который мы видим в самом начале рукописи, на первых ее страницах, – тоже узкий, тонкий и мелкий (в дальнейшем такой почерк еще встречается, но к концу рукописи становится все более размашистым и жирным). Это обстоятельство, как нам кажется, подкрепляет гипотезу о том, что план предшествовал тексту.

Представим наглядно два возможных порядка работы над пьесой.

Порядок работы по С. Бонди

1. Берег Днепра. Мельница (до 27 апреля 1832 года)
2. Княжеский терем
3. Светлица
4. Днепр. Ночь
5. Днепровское дно
6. Берег

IIПлан

1. Мельник и его дочь
2. Свадьба
3. Княгиня и мамка
4. Русалки
5. Князь, старик и Русалочка.
6. Охотники

Предполагаемый нами порядок работы

I План

1. Мельник и его дочь
2. Свадьба
3. Княгиня и мамка
4. Русалки
5. Князь, старик и Русалочка
6. Охотники

II

1. Берег Днепра. Мельница (до 27 апреля 1832 года)
2. Княжеский терем
3. Светлица
4. Днепр. Ночь
5. Днепровское дно
6. Берег

О трех последующих этапах работы (III – перепланировка, IV – чернильная правка, V – карандашная правка) речь пойдет ниже; теперь же нам важно подчеркнуть: в первом варианте создание всего текста предшествует планированию и перепланировке, что, как уже говорилось, нехарактерно для Пушкина-драматурга и не очень естественно в принципе.

Но, допустив, что план написан до текста, мы немедленно сталкиваемся с необходимостью пересмотреть весь ход работы над рукописью. Возникает целый ряд вопросов:

1. Почему пункт плана «Князь, старик и Русалочка» не реализован целиком в соответствующей сцене «Днепр, Ночь», где, вопреки плану, есть только встреча Князя со Стариком, а встреча с Русалочкой отсечена и перенесена в конец, в виде сцены «Берег»?
2. Куда девался пункт «Охотники», на месте которого в тексте пьесы стоит сцена «Берег», вовсе не предусмотренная планом?
3. Наконец, почему пункт «Русалки» (под которым исследователи единодушно подразумевают сцену «Днепровское дно»), занимавший в плане четвертое место, перед встречей Князя с Мельником, в тексте пьесы перешел на пятое место, после этой встречи?

Начнем с первого вопроса. В самом деле, что могло помешать воплощению первоначального замысла пункта «Князь, старик и Русалочка» и привести к устранению из соответствующей сцены «Днепр. Ночь» встречи Князя с дочерью – с Русалочкой, о которой говорил ему Мельник? Что заставило автора перенести эту встречу в конец, в особую сцену «Берег»? И, наконец, могла ли такая, весьма существенная, перестройка произойти в обычном процессе последовательной записи более или менее готовых сцен?

Ведь сцена «Днепр. Ночь» выглядит в рукописи совершенно законченной, как если бы она задумывалась именно в таком виде, без встречи с Русалочкой. Стало быть, к моменту ее записывания вопрос об отсечении этого эпизода и перенесении его в особую сцену «Берег» был автором уже решен.

И тогда напрашивается такая мысль: а не могла ли сцена «Берег», последняя в рукописи, появиться в ней раньше других?

Мысль эта может показаться странной лишь при условии, если, вместе с С. Бонди, считать, что тетрадь заполнялась Пушкиным последовательно, одна страница за другой, а в конце появился план. С этой точки зрения интересующий нас вопрос решается так: пункту плана «Князь, старик и Русалочка» в рукописи «соответствуют, – пишет С. Бонди, – две различные сцены – «Днепр. Ночь» и «Берег». План, таким образом, указывает на замысел Пушкина объединить эти две сцены в одну, очевидно, для большей сжатости драматургического хода драмы, чтобы не повторять аналогичные положения (князь дважды приходит на берег Днепра…)». В этой предполагаемой сцене «князь встречает (то есть «должен был встретить» – В. Р.) на берегу Днепра сначала старика, а затем Русалочку. Содержание конца этой сцены неизвестно, так же, как и содержание последней, вовсе ненаписанной сцены, носящей в плане название «Охотники» (VII, 618; подчеркнуто мной. – В. Р.).

«Объединить эти две сцены»… Да, возможно: в тексте сцены «Днепр. Ночь», на стр. 17, Пушкиным сделан (перед началом монолога Князя, который начинается словами: «Знакомые, печальные места!») знак вставки и вписана одна строка: «Невольно к этим грустным бер.», – то есть начальная строка сцены «Берег».

Таким образом, намерение Пушкина как-то объединить две эти сцены (а если еще точнее – два монолога Князя), кажется, не вызывает сомнений (к этому мы еще вернемся). Но сейчас необходимо установить другое: в каком же все-таки порядке эти сцены появились, если план, как мы предполагаем, предшествовал работе над рукописью.

И вот, обратившись к сцене «Берег» (23-я, предпоследняя страница рукописи), мы не можем теперь не остановить внимания на почерке, которым она написана. Трудно отделаться от впечатления, что этот тонкий и мелкий почерк – такой же, каким написан план, помещенный на оборотной, 24-й странице.

На этой, пока еще зыбкой, основе возникает следующее предположение: приступая к перебеливанию и завершению пьесы, набросав план на последней, 24-й странице тетради, Пушкин мог, повинуясь порыву воображения, отвернуть лист с планом и на оборотной, предпоследней, 23-й странице нетерпеливо записать давно лелеемый им и, видимо, сердечно главный эпизод, место действия которого – берег. Так мог возникнуть отрывок, в котором Князь снова (теперь уже второй раз) приходит на место встречи со Стариком (теперь уже «вчерашней встречи», которую Пушкину еще предстоит записать в тетради, в сцене «Днепр. Ночь») и впервые видит Русалочку… И уже после этого тетрадь начала заполняться с первой страницы…

Ясно, что в таком случае пункт плана «Князь, старик и Русалочка» должен был в пьесе измениться, и в соответствующей сцене «Днепр. Ночь» осталась лишь встреча Князя с Мельником.

Вероятность такого предположения закономерна хотя бы потому, что есть и другие случаи, когда Пушкин «начинал с конца». С. Бонди произвел, например, реконструкцию черновика одного из трех посвящений к «Гавриилиаде» («Вот муза, резвая болтунья»). Заключая свои рассуждения, ученый пишет: «Таким образом, стихотворение записано действительно «в обратном порядке»: сначала конец – два стиха, затем предпоследние три стиха, затем четыре стиха середины и, наконец, сбоку начальные четыре стиха…» ¹⁰

Нечто подобное могло быть и в пьесе, тем более что она состоит из сцен, то есть из отдельных частей, которые в принципе могут возникать не по порядку их следования, а «вразброс» (Пушкин, по его собственному свидетельству, именно так работал над рядом сцен «Бориса Годунова»). Следует принять в соображение еще вот что. Для Пушкина характерно в высшей степени динамическое развертывание сюжета (все равно: внешнего или «внутреннего»); каждый новый эпизод, новая фраза или деталь двигают действие или мысль, обогащают их, развивают или изменяют. У Пушкина не бывает пересказов уже рассказанного или уже происшедшего на глазах у читателя. Учитывая это, приходится опять думать, что сцена «Берег» не могла появиться в рукописи последней; в противном случае (читатель сам может убедиться в этом, проведя простое сопоставление) монолог Князя, занимающий почти всю эту сцену, явно выглядит последовательным – и притом ослабленным¹¹ – пересказом встречи с Мельником, происшедшей в сцене «Днепр. Ночь». Другое дело, если «Берег» написан раньше: в таком случае монолог Князя в этой сцене выглядит не ослабленным повторением сцены «Днепр. Ночь», а наоборот – предвосхищением ее содержания, как бы невольной «программой» этой сцены, наброском ее основных мотивов.

Кажется, что этот характер эпизода «Берег» подтверждается и тем, что он не закончен, а оборван – ибо из всех, шести сцен это единственная, не помеченная традиционным, для Пушкина знаком – несколькими горизонтальными, одна под другой, черточками, укорачивающимися книзу, – то есть знаком окончания сцены. Пушкин как бы откладывает «на потом» окончательную обработку «Берега», оставляет его в качестве наброска или отрывка окончания и приступает к заполнению тетради с первой страницы. Эта страница начата, как мы уже говорили, по-видимому, тем же пером, которое, набросав лишь план и сцену «Берег», еще не успело «расписаться», пишет тонко и мелко…

Теперь мы, кажется, можем, подытоживая наши рассуждения, записать новую гипотетическую таблицу порядка работы над рукописью:

I План

1. Мельник и его дочь
2. Свадьба
3. Княгиня и мамка
4. Русалки
5. Князь, старик и Русалочка
6. Охотники

II

Сцена, или отрывок, «Берег»

III

1. Берег Днепра. Мельница (до 27 апреля 1832 года)
2. Княжеский терем
3. Светлица
4. Днепр. Ночь
5. Днепровское дно

IV

Перепланировка

V

Чернильная правка

VI

Карандашная правка.

Обратимся ко второму вопросу – о пункте «Охотники», которому в тексте пьесы не соответствует никакая сцена, Судя по плану, эпизод с охотниками должен был завершать пьесу. Однако в рукописи завершающей стала сцена «Берег».

Д. Якубович, С. Бонди, а вслед за ними и другие комментаторы и исследователи «Русалки» на этом основании считают пункт плана «Охотники»»невыполненным», соответствующую сцену – ненаписанной.

Мнение это кажется нам не совсем верным.

В тексте пьесы, в финале сцены «Днепр. Ночь», мы читаем:

Ловчий.

Вот он. Насилу-то его сыскали!

Князь.

Зачем вы здесь?

Ловчий.

Княгиня нас послала…

И т. д.

Странно было бы думать, что множественное число («сыскали», «вы», «нас» и пр.) употреблено здесь применительно к одному охотнику – Ловчему. Кстати, тут же, перед словом «Ловчий», начато и зачеркнуто: «Лес напо…» С. Бонди справедливо полагает, что Пушкин хотел здесь написать: «Лес наполняется охотниками», по аналогии с близкой по смыслу ремаркой в сцене «Светлица»: «Двор наполняется охотниками». Возможно, – продолжает С. Бонди, – что это сходство и заставило Пушкина зачеркнуть начатую ремарку» (VII, 615).

А! полон двор охотниками… —

говорит Княгиня в «Светлице». Вошедший в светлицу Ловчий говорит от имени всех охотников:

Князь приказал домой

Отъехать нам…

Княгиня.

И князя вы осмелились оставить

Там одного? усердные выслуги!

Сейчас назад, сейчас к нему скачите!

Сказать ему, что я прислала вас.

Так, может быть, набрасывая план, Пушкин вовсе не имел в виду отдельную, самостоятельную сцену? Ведь С. Бонди высказал и такое предположение: «Трудно сказать, что могла представлять собой, при крайней сжатости, лаконичности текста «Русалки», отдельная сцена, озаглавленная «Охотники»… Не является ли это слово в плане обозначением не особой сцены, а ненаписанного еще окончания сцены «Князь, старик и Русалочка» – появления охотников, посланных княгиней?» (VII, 619).

Это очень проницательная догадка. Драматическое движение у Пушкина настолько сжато, настолько насыщено действием, что большой «удельный вес» в нем приобретают и отдельные – выражаясь языком старого театра – явления, в том числе – явление «Охотники». С. Бонди просто не довел свою мысль до конца, назвав это явление «ненаписанным». Оно написано – написано в конце сцены «Днепр. Ночь». Вряд ли теперь нужна еще какая-то самостоятельная сцена «охотников, посланных княгиней»; вряд ли Пушкиным имелась в виду еще одна, вторая встреча охотников с Князем; этот собирательный персонаж полностью исчерпал свою драматургическую функцию – вот почему, как нам кажется, пункт «Охотники» следует, вопреки установившемуся мнению, считать реально воплощенным в пьесе.

Но это не снимает, а, наоборот, заостряет вопрос о несоответствиях композиционного характера между планом и текстом. В тексте воплощены все пункты плана – но в ином порядке. Явление охотников, посланных Княгиней за Князем, – это явление, вместо того чтобы завершать пьесу, оказалось композиционно чуть ли не в ее середине – в третьей от конца сцене, а «Русалки» (то есть, очевидно, «Днепровское дно») переместились в пьесе с четвертого места на пятое, предпоследнее – очевидно, для того, чтобы разделить (но в той же мере и соединить) сцены «Днепр. Ночь» и «Берег»: иначе два прихода Князя на берег следовали бы один за другим подряд.

И все же эти перемещения произошли, и вторая половина плана оказалась сломанной – вероятно, потому лишь, что Пушкин «поторопился», раньше всех других сцен, и сразу после плана, записав сцену встречи с Русалочкой («Берег») в качестве отдельного – и последнего – эпизода…

И вот тут закрадывается некоторое сомнение в правильности нашей собственной гипотезы. Так ли уж верно предположение, что план и сцена «Берег» написаны до остального текста? Естественно ли думать, что Пушкин, набросав план драмы, четко определив ее строение, тут же, немедленно, разрушил эту – видимо, достаточно продуманную – композицию и поместил в конце рукописи сцену «Берег», отменяющую по существу только что написанный план?

Возвратившись с этой мыслью к началу сцены «Днепр. Ночь» (на стр. 17, по нумерации А. де Бионкура), мы видим, что сомнение наше в собственной правоте далеко не беспочвенно.

В начале сцены, перед первой строкой монолога Князя: «Знакомые, печальные места!» – как помним, сделана вставка: «Невольно к этим грустным бер.». Это первая строка сцены «Берег». И надписана эта строка, кажется, тем же пером, каким написаны план и сцена «Берег» ¹². Иными словами: вставка могла быть сделана, по-видимому, непосредственно сразу после того, как возникла сцена «Берег» (и план).

Что это может означать?

Прежде всего, конечно, то, что нам и в самом деле придется отказаться от весьма стройно выстраивавшейся до определенного момента концепции: план и сцена «Берег» написаны до всего остального текста. Это было возможно в принципе, но… этого не было на самом деле. Короче говоря, нам ничего не остается, как присоединиться к оспаривавшемуся нами прежде традиционному мнению, по крайней мере, в его «негативной» части: план и сцена «Берег»не предшествуют работе над всею рукописью.

Но это вовсе не обязывает нас признать верной и «позитивную» часть общепринятого мнения, гласящего, что план и сцена «Берег» написаны после работы над рукописью. Глубокое внутреннее убеждение, подкрепленное некоторыми из приведенных выше доводов, подсказывает нам, что план и «Берег» все же не могли возникнуть в последнюю очередь.

В какой же момент работы они возникли?

Для того чтобы разрешить эту проблему, рассмотрим пристальнее то место рукописи, которое побудило к пересмотру нашей первоначальной точки зрения. Это, как мы помним, страница 17-я по издательской нумерации – та страница, на которой начата сцена «Днепр. Ночь». Выглядит она так: после заглавия сцены – «Днепр. Ночь» – идет сильно исчерканная песня русалок, затем монолог Князя «Знакомые, печальные места!», перед началом которого вставлена строка из сцены «Берег»: «Невольно к этим грустным бер<егам>» – и с довольно значительной правкой; страница кончается словами: «Посыпались как пепел на меня» ¹³. Вся страница записана пером тонким, почерком мелким. Переворачиваем страницу… Разительное отличие почерков! Вся 18-я страница (она начинается словами: «Передо мной стоит он гол и черен, Как дерево проклятое») с первой же строки пишется совершенно иначе: буквы вдвое больше, нажим сильнее, перо явно более «расписанное», почерк не четкий и убористый, а размашистый и стремительный.

Создается явственное впечатление:

1) между 17-й и 18-й страницами была остановка;

2) характер письма на 17-й странице (то есть до остановки) – собранный, но без особой энергии – свидетельствует то ли об отсутствии творческого «напора», то ли о какой-то внутренней преграде, то ли о сосредоточенном размышлении (может быть, обо всем вместе); а свободный, отважный «ход» 18-й и последующих страниц (то есть после остановки) – характерная для Пушкина примета вдохновенной уверенности, рожденной четким решением, ясностью цели.

Иными словами, записав в беловик три первые сцены («Берег Днепра. Мельница», «Княжеский терем», «Светлица») и начав четвертую («Днепр. Ночь»), автор, по-видимому, встретил какое-то внутреннее препятствие. Последовала остановка (между 17-й и 18-й страницами), длительность которой мы определить не можем; но осмеливаемся думать, что именно во время этой остановки были приняты какие-то важные решения, давшие работе толчок, в результате которого оставшиеся до отрывка «Берег» (то есть почти до самого конца) пять страниц (18 – 22) были заполнены наодном дыхании, уверенно и энергично.

Что же именно случилось и какие решения были приняты?

В поисках ответа обратимся к черновому наброску сцены «Днепр. Ночь», прокомментированному С. Бонди, Набросок этот, бесспорно, послужил основой для 17-й страницы беловой рукописи. Он-то и разрешает, кажется, нашу загадку…

Вот как описывает этот черновик С. Бонди: «…Пушкин начал ее (сцену «Днепр. Ночь». – В. Р.) сразу монологом князя. Монолог этот был доведен до стиха: «Посыпались, как пепел, на меня» (заметим это. – В. Р.), после чего начата песня русалок. Таким образом, в черновике предполагался несколько иной план сцены, чем в окончательном тексте: помимо иного начала ее (сразу с монолога князя), после приведенных слов князя должно было следовать не появление сумасшедшего мельника, а появление русалок» (VII, 611; подчеркнуто мной. – В. Р.).

Но ведь именно стихом «Посыпались как пепел на меня», после которого в черновике следовала песня русалок, и оканчивается 17-я страница рукописи, после заполнения которой, следует перерыв в работе! Вероятно, перерыв этот и объясняется тем, что черновик был исчерпан…

Что же касается песни русалок, на которой этот черновик обрывался, то в рассматриваемой рукописи она помещена на новом месте: в самом начале сцены, перед монологом Князя.

Сам факт этой перемены места (а не механического перенесения в беловик чернового варианта) свидетельствует ещеободнойостановке, потребовавшейся на то, чтобы принять решение, а именно о паузе перед17-й страницей рукописи, то есть перед началом работы над сценой «Днепр. Ночь».

Остановимся и мы. Кажется, в своих поисках мы набрели на «узел», «развязав» который можно будет разрешить сразу несколько важных для нас вопросов.

Всмотримся еще раз в план:

Мельник и его дочь

Свадьба

Княгиня и мамка

Русалки

Князь, старик и Русалочка

Охотники,

Оставаясь в целом еще загадкой, он в отдельных частях нам, кажется, ясен; ясно то, какой пункт плана какой сцене соответствует. Ясно, что пункт «Мельник и его дочь» соответствует сцене «Берег Днепра. Мельница»; «Свадьба» – сцене «Княжеский терем»; «Княгиня и мамка» – сцене «Светлица»; «Князь, старик и Русалочка» – сценам «Днепр, Ночь» и «Берег»; ясно, что «Охотники» – это, как мы уже выяснили, не сцена, а явление, входящее в сцену «Днепр. Ночь». И, наконец, ясно, что «Русалки» – это сцена «Днепровское дно»…

Впрочем, вот это последнее как раз и не совсем ясно, несмотря на то, что все комментаторы единодушно отождествляют пункт «Русалки» именно со сценой «Днепровское дно». Нам кажется, что в этом можно усомниться.

Проведем несложное сопоставление.

1. »Фототипические снимки в натуральную величину полной рукописи и черновых листов драмы А. С. Пушкина Русалка». Издание А. де Бионкура под редакцией Л. Вельского, М., б. г. Это редкое по красоте и научной добросовестности издание невольно наталкивает на мысль о необходимости продолжать и развивать дело, начатое на заре нашего века. В 1939 году Гослитиздат выпустил альбом «Рукописи А. С. Пушкина». Но это был лишь эпизод. [↩]
2. Возможность непосредственного знакомства с нею была предоставлена автору этой работы Институтом русской литературы АН СССР (Пушкинский дом), за что он приносит искреннюю благодарность ученому секретарю Института С. А. Фомичеву и хранителю Пушкинского фонда Р. Е. Теребениной, консультировавшей чтение рукописи. Пользуясь случаем, автор выражает свою благодарность также сотрудникам Института, принявшим участие в обсуждении его сообщения о рукописи «Русалки» (22 мая 1975 года), и Сергею Михайловичу Бонди, беседа с которым была очень полезна автору.[↩]
3. Все поправки, сокращения и авторские пометы в рукописи, казалось, расшифрованы и известны. Последний, наиболее тщательный комментарий, принадлежащий перу С. Бонди, опубликован в томе VII Полного собрания сочинений Пушкина (Изд. АН СССР, Л. 1935, редактор тома Д. Якубович) и с тех пор, то есть практически сорок лет, рукописью вплотную не занимались.[↩]
4. Пушкин, Полн. собр. соч., т. VII, Изд. АН СССР, Л. 1935, стр. 613. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте, с указанием тома и страницы. Текст «Русалки» дается по этому же изданию, но без указания страницы.[↩]
5. С. Бонди, Черновики Пушкина, «Просвещение», М. 1971, стр. 143.[↩]
6. Там же, стр. 149. Подчеркнуто мною, – В. Р.[↩]
7. С. Бонди, Черновики Пушкина, стр. 6.[↩]
8. Б. Томашевский, Издания стихотворных текстов, «Литературное наследство», 1934, т. 16 – 18, стр. 1058.[↩]
9. В дальнейшем, полагает С. Бонди, Пушкин произвел перепланировку, о которой речь ниже. Того же мнения придерживается и Д. Якубович, прокомментировавший другое академическое издание – малоформатное Полное собрание сочинений в 9-ти томах («Academia», М. 1935). «…»Русалка», – писал он, – переделывалась и перепланировалась Пушкиным позднее (в 1832 г.), и самый конец ее (охотники, посланные княгиней и отыскивающие князя у Днепра) так и остался ненаписанным, или не дошел до нас» (см. т. VI, стр. 400).[↩]
10. С. Бонди, Черновики Пушкина, стр. 42.[↩]
11. Сравним хотя бы две оценки Князем встречи с Мельником:

    Старик несчастный! вид его во мне

    Раскаянья все муки растравил!

    («Днепр. Ночь»)

    и:

    Печальные, печальные мечты

    Вчерашняя мне встреча оживила.

    («Берег») [↩]

12. »Связь между этой вставкой и планом, – пишет С. Бонди, – подтверждается тем, что они написаны совершенно одинаковым почерком – узким и тонким, несколько отличающимся от почерка всего беловика «Русалки» (VII, 619). [↩]
13. Еще ниже написаны две строки:

    Ах, вот и дуб заветный, здесь она.

    Обняв меня, поникла и умолкла…

    Перед этим двустишием сделан знак (скобка и звездочка), показывающий, что оно «выпало» при переписывании монолога с черновика и должно быть вставлено тремя строками выше, после слов: «Разросся он кудрявой этой рощей?»

    [↩]