На границе двух языков. Василь Быков

В Публичной библиотеке Санкт-Петербурга не раз приходилось наблюдать, как посетители удивлялись, встречая книги Василя Быкова на полках с иностранной литературой. Такая реакция обычна для России — большинство читателей воспринимает его как русского писателя. Это объяснимо: читая произведения Быкова, сложно представить, что русский язык для него неродной. Но именно белорусскость писателя служит первоосновой его творчества: родной язык наиболее полно отражает авторский замысел, раскрывает трагическую судьбу героев, большинство которых родом из Беларуси.

Быков сам переводил почти все основные свои произведения, однако русские версии текста не являются точной копией белорусского оригинала по многим причинам. Одна из них — во вмешательстве советской цензуры, искажавшей значительные отрывки текста, чтобы не допустить быковского описания истории белорусской деревни, прежде всего коллективизации (белорусские тексты тоже страдали, но в меньшей степени). Другой причиной являлся авторский замысел: стилистика русского текста часто отличается от белорусского оригинала.

Кроме того, в русских версиях текстов отражалась близость славянских языков: еще И. Бунин отмечал, что сложнее всего переводить на родственные языки (см.: [Кузнецова: 262]). Быков и сам говорил, что ему порой тяжело найти русский эквивалент белорусскому тексту (см.: [Гимпелевич: 378-379]), хотя он отлично владел русским языком.

Стоит подчеркнуть еще один немаловажный лингвистический аспект: для большинства произведений Быкова, переведенных на иностранные языки, в качестве оригинала взят именно русский текст. Второе преломление текста еще существеннее искажает первоначальный авторский замысел, что вместе со стереотипом «русского Быкова» отдаляет западного читателя от источника. Заграничные исследования творчества писателя также опираются на переводы с русского языка — кроме Т. Бэрда (1996) и А. Макмиллина (1977, 1999, 2010), которые работают с оригинальным текстом. Русскоязычные исследователи также чаще обращаются к произведениям Быкова на русском языке, лишь касаясь оригиналов на белорусском.

Большинство работ, посвященных творчеству Быкова, относятся еще к советскому времени: Л. Лазарев (1979), И. Дедков (1980), А. Шагалов (1989) — на русском языке, В. Буран (1976), Д. Бугаев (1987) — на белорусском. В постсоветское время появилось только англоязычное исследование Зины Гимпелевич (2005), переведенное самим автором на русский язык в 2011 году.

Опираясь на эти исследования, хочется рассмотреть, насколько сильно «белорусский Быков» отличается от «Быкова русского», Быкова привычного в России. Можно ли считать литературную двуязычность ключом к пониманию его творчества, учитывая самоидентификацию автора и исторический контекст белорусской литературы?

1

Белорусские земли после распада Великого княжества Литовского вошли в состав Речи Посполитой, попав под влияние польской культуры, которая достаточно быстро вытеснила белорусский язык на культурную периферию. После третьего раздела Речи Посполитой в 1795 году белорусские земли окончательно вошли в состав Российской империи, что привело к постепенной смене польского культурного влияния на русское. Таким образом, белорусское дворянство (шляхта) и духовенство XVII-XIX веков воспитывались вначале под существенным польским католическим, а затем под русским православным влиянием, что формировало особую лингвистическую культуру. Белорусский язык считался «мужыцким» и был знаком лишь немногим из указанных сословий¹.

Однако главным следствием смены границ стало глубокое различие между самоидентификацией представителя белорусской шляхты, ощущавшего связь либо с Польшей, либо с Россией (последнее случалось намного реже), и белорусского крестьянина, определявшего себя как «тутэйшы» (здешний) — вне связи с обеими нациями. Именно «тутэйшасць» стала основной причиной сохранения белорусской культуры и языка, несмотря на существенное влияние двух соседних культур.

Подъем национального движения во второй половине XIX века и сопротивление процессу русификации² объединили сословия в поисках исконной белорусской идентичности, однако литературная традиция и цензура являлись сдерживающим фактором для возрождения литературного белорусского языка и национального самосознания. Тем не менее к концу XIX столетия белорусская культура перестала быть сугубо «мужыцкой», хотя и новая самоидентификация интеллигенции была неочевидной: Я. Купала (1882-1942) начинал писать по-польски, Я. Колас (1892-1956) и М. Богданович (1891-1917) — по-русски, а к творчеству на белорусском языке они пришли сознательно (см.: [Чернявская: 65]). Возникшая на рубеже веков новая национальная идея строилась с учетом полиэтнического характера белорусов.

А. Мицкевич (1798-1855) писал на польском языке, но его произведения включали белорусские провинциализмы; на его творчество значительно повлияло белорусско-литовское происхождение — часть белорусских литературоведов считают его одним из основоположников белорусской литературы. Его современник Я. Барщевский (1794-1851) создал несколько произведений на белорусском языке, хотя в основном писал на польском. Их последователи В. Дунин-Мартинкевич (1808-1884), Ф. Богушевич (1840-1900), Я. Лучина (1851-1897), М. Богданович (1891-1917), З. Бядуля (1886-1941) уже в равной мере писали на нескольких языках (в случае Я. Лучины и З. Бядули — на трех). Такая пестрая культурная традиция объясняет и феномен двуязычия в белорусской литературе ХХ века.

В. Быков, как и его известные современники В. Короткевич (1930-1984) и А. Адамович (1927-1994), лишь последовал за этой традицией. Но стоит отметить, что для большинства двуязычных авторов белорусский язык являлся основным.

Поэтому несмотря на серьезное влияние русской литературы (особенно в XIX-XX веках), литература на белорусском языке всегда оставалась самодостаточным явлением. Тем не менее положение русского языка в белорусской литературе постепенно укреплялось: все больше писателей ориентировались на русский язык. Лучший друг Быкова Алесь Адамович больше писал по-русски, однако в представлении коллег оставался белорусским писателем. Уже в постсоветское время Быков отмечал, что язык творчества — сознательный выбор автора: «У каждого белорусского писателя есть право на выбор языка: русский, еврейский, татарский или белорусский» [Гимпелевич: 273].

Основой самоидентификации национальных писателей являлась белорусскость, которая формировалась веками вопреки литовскому, польскому и русскому влиянию и которая подверглась серьезному испытанию при жизни Быкова. Последствия коллективизации, террора 1930-х и 1950-х, Великой Отечественной войны невосполнимы: многие учителя, писатели, ученые, да и основные носители языка — крестьяне — погибли или были высланы. В тех белорусских регионах, где влияние русского, польского, литовского, еврейского языков изначально было минимальным, моноязычие деревни сменялось двуязычием с преобладанием русского языка.

Языковой гибрид «трасянка»³, возникший из фонетического смешения двух языков, являлся болью Быкова — такой язык с трудом вписывался в знакомые с детства пейзажи. Поэтому отдаление белорусского литературного языка от трасянки и, соответственно, от повседневной речи оставляло для Быкова надежду на сохранение нации, особенно в переходный период 1991-1994 годов. В своих поздних высказываниях (лето 2002 года) он уже был более категоричен и заявлял, что «белорусской нации, по существу, нет, начала было складываться, да не дали сложиться. Есть некий слой Белорусчины в городах (часть интеллигенции), есть отдельные островки в глубинке…» [Игрунова:

1. Аналогичная картина наблюдалась в Великом княжестве Финляндском, вошедшем в состав Российской империи в 1809 году: народный финский язык считался «кухонным», аристократия разговаривала на шведском и французском языках. Однако в дальнейшем подъем национального самосознания привел к главенствующей роли финского языка, несмотря на попытку правительства Николая II сделать административным русский. [↩]
2. Власти запрещали печатать тексты на белорусском языке в польском варианте (с использованием латиницы), а кириллица до конца XIX века практически не использовалась. Кроме того, были закрыты Виленский университет и Полоцкая академия, процесс обучения в которых шел в основном на польском языке.[↩]
3. Буквальное значение этого слова — низкокачественное сено, смесь сена и соломы для корма скотины. В сферу языка перешло как «недоброкачественная смесь». [↩]