П. С. Глушаков. Шукшин и другие: статьи, материалы, комментарии

На вступительных экзаменах во ВГИК Василий Шукшин сознался, что «Анны Карениной» он не читал. С этого начинает свою книгу о Шукшине Павел Глушаков. Заканчивает он книгу сопоставлением паломничества в Ясную Поляну с нескончаемым потоком стремящихся в музей Шукшина на Алтае. Так, сравнением с классиком, определяется масштаб личности и творчества нашего современника. По мнению автора книги, Василий Шукшин явился осуществлением гоголевского пророчества о Пушкине: «русский человек в его развитии через двести лет».

Справедливость сопоставления окажется проверена со временем. Во всяком случае, автор рецензируемой книги не одинок. В книге Евгения Вертлиба Шукшин уже рассматривался как источник «русского духовного возрождения» [Вертлиб 1992: 183]. В ту же пору историк Михаил Геллер и писатель Владимир Максимов, обмениваясь мнениями о Шукшине на страницах парижского эмигрантского журнала «Стрелец»¹, размышляли о том, что же движет его «чудиками», и один из собеседников предположил: «Ищут волю», другой добавил: «Они ищут душу» [Максимов, Геллер 1987: 25]. Могу подтвердить как свидетель-современник, что именно таков был читательский отклик, вызванный произведениями Шукшина, и нельзя не согласиться с определением причины подобного отклика, какое предлагает Павел Глушаков: «В прозе Шукшина впервые не просто заговорил, но стал мыслить (иногда чуднó, нелепо) тот огромный народный материк, который оставался в русской интеллектуальной культуре неизведанным и пугающе странным» (с. 6). Подчеркнем, именно впервые. Огромный народный материк неприкаянных был охвачен еще Максимом Горьким в предреволюционной книге «По Руси», охвачен с актуальной целью, ради ответа на вопрос, следует ли этот народный материк подвигать на революцию. Ответ был получен в советское время, когда место горьковских босяков и бродяг заняли шукшинские чудики. «Горьковские герои явились благоприятным художественным материалом для Шукшина» (с. 182), — отмечает автор книги, называя шукшинское отношение к Горькому «отзывчивостью». Однако среди горьковских произведений П. Глушаков не называет именно этой книги, созданной, по словам Горького, чтобы очертить «свойства русской психики и наиболее типичные настроения русских людей» [Горький 1941: 152].

Пропуск крупнейшего и прямого предшественника, возможно, объясняется обстоятельствами — книга Горького в то время, когда формировался писатель Шукшин, выпала из широкого обращения как отрицательный ответ на еще один принципиальный вопрос: даже если русских людей удалось-таки вдохновить на революционный бунт, можно ли с этими людьми построить социализм? Книга дополнялась по ходу революционных событий и в окончательном варианте была выпущена Горьким, когда он жил в эмиграции — демонстративной: расходился во мнениях с руководителями государства рабочих и крестьян.

Обстоятельствами объясняется не только отзывчивость, но и свойственное Шукшину отталкивание от Горького, о чем П. Глушаков говорит, называя причину — горьковское неприятие крестьянства. Сказалось неприятие в хрестоматийном рассказе «Челкаш», который подробно рассматривается Глушаковым, сказалось и в статье «О крестьянстве». Эта статья Горького — наряду с его «Несвоевременными мыслями», — в отличие от книги «По Руси», находилась «под гайкой», в спецхране, и могла быть прочитана только по специальному разрешению. Павел Глушаков не сообщает, добивался ли Шукшин допуска, чтобы прочитать статью, но убеждения Шукшина могли побуждать его сторониться «закрытых» антисоветских материалов. Поэтому Владимир Максимов, признавая «огромный талант» Шукшина, назвал его «типичным конформистом», который, если не пишет (очень хорошо), то изъясняется «партийно-советскими банальностями» [Максимов, Геллер 1987: 25]. Шукшин в самом деле, не будучи диссидентом и не доверяя «интеллектуалам», примыкал к лояльно-патриотической интеллигенции, которая называла себя «государственниками», настроенными к советскому режиму и лояльно, и критически. Отметим, государственники подвергали критике неприкасаемые события советской истории — индустриализацию и коллективизацию.

«Сейчас Шукшин не очень популярен» [Панченко 1992: 6] — это суждение академика Александра Панченко, высказанное в предисловии к русскому изданию упомянутой книги Евгения Вертлиба, относится к следующей эпохе, к истории уже другой России — не советской, перестроившейся, когда народный материк, обретший голос в прозе Шукшина, оказался обойден, обманут и был вынужден вести борьбу за существование.

Книга Павла Глушакова — плод передышки, когда накатилась новая волна интереса к Шукшину, и люди, ставшие бывшими (советскими), устремились на поиски источника желанного и необходимого духовного возрождения.

Рецензируемая книга — слово в полемике о нашем недавнем прошлом, о советском времени. Одни называют то время позорным, для других — это наш Ренессанс. Проблема в том, что стыд и расцвет нерасторжимы, а полемистам приходится занимать одну из сторон. Как стороны связать? Есть лишь один способ аргументации, к нему и прибегает Павел Глушаков, — «ad artis», искусство. Примером искусства автору служит писатель-прозаик, поэт, кинорежиссер, сценарист и актер, который за десяток лет сыграл двадцать семь ролей, поставил как режиссер шесть фильмов, опубликовал семь книг, куда вошли около двухсот рассказов и два романа. И уж, наверное, своевременно не прочитавший «Анны Карениной» Шукшин с лихвой наверстал упущенное. Пусть не диссидент, но неортодоксальных взглядов, он, вызывавший настороженность и сопротивление цензуры, удостоился престижнейших государственных премий, почетных званий, пользовался огромной, общенародной любовью.

Павел Глушаков определил масштаб фигуры, поставив Василия Шукшина в один ряд с классиками. Он же отметил в Шукшине исключительную, не всегда свойственную даже великим писателям способность формировать людей, будучи своеобразным живым примером. В конечном счете вопрос о Шукшине, с точки зрения Глушакова, состоит «более чем в литературе». «Более чем» — формула опасная, обоюдоострая. Следом за Евгением Евтушенко повторяли: «Поэт в России — больше, чем поэт», но где больше, там и меньше, чем поэт. Впрочем, Павел Глушаков признает, что подход к Шукшину еще не выработался, творчество Шукшина он называет «мерцающим», а самого Шукшина — писателем «бесконвойным».

«Павла Глушакова читать интересно» (с. 310) — в послесловии к его книге говорит Екатерина Шукшина, она отмечает литературные параллели как привлекательную особенность его «аналитического метода». Действительно, глава «Шукшин и Шолохов», которую выделяет Екатерина Шукшина, ядро книги Павла Глушакова, крайне основательна — более, чем предшествующий раздел «Шукшин и Горький». Теперь, когда цензурные оковы пали и свобода дарована, мы тоже можем требовать от автора не подразумевать, а высказываться прямо, без сентиментов и околичностей. Обозначив пункты «неслучившегося диалога» между живым классиком и даровитым молодым писателем, Павел Глушаков мог бы договорить в конкретно-историческом смысле, почему же при некотором поверхностном сходстве деревенский драчун Степан Воеводин (из рассказа «Степка») не ровня по социальному существу казачьему сотнику Григорию Мелехову.

По мнению Екатерины Васильевны Шукшиной, «сегодня российское литературоведение пребывает в глубокой коме» (с. 310). Я бы этого не сказал, хотя представление о сегодняшнем российском литературоведении у меня тоже, мягко говоря, неполное: преобладает интерпретация — не фундаментальные, основанные на изучении источников исследования. Не появилось ни одной авторитетной, строго документированной писательской биографии, в том числе Василия Шукшина. «У вас же нет биографии ни одного вашего классика», — услышал я в начале 1960-х годов от американского биографа Пушкина, Толстого, Доcтоевского и Чехова, русиста и советолога Эрнеста Симмонса. Действительно, не было и нет у нас заведенных на Западе едва ли не на каждого писателя прошлого и настоящего некого подобия адресно-телефонных справочников — так документированные биографии назвал Бернард Шоу, ставший еще при жизни предметом исчерпывающей инвентаризации в трех томах.

Истолкований предостаточно (см. сноски в книгах и Павла Глушакова, и Евгения Вертлиба). Однако истолкования истолкованиям рознь. Екатерина Шукшина находит, что у автора монографии некоторые сопоставления чрезмерно гипотетичны. Однако она признается, что, «хотя о Шукшине сказано очень много, автор нашел точные слова, как находит их тонкий литературовед» (с. 311). Со своей стороны, я согласен с выводом дочери Шукшина: «П. Глушаков еще раз показывает, что искусство интерпретации в том и заключается, чтобы, пройдя по тонкому льду, суметь убедительно соединить авторскую мысль с авторским восприятием» (с. 311–312).

1. Журнал издавался во Франции Комитетом по собиранию советских эмигрантов, имел редакцию и в США.[↩]