Мужество быть
Т. Н.Денисова, Экзистенциализм и современный американский роман, Киев, «Наукова думка», 1985, 246 с.
Размышляя о путях движения литературы XX столетия, один из крупнейших мастеров послевоенной американской прозы У. Стайрон вынес такое заключение: «…Современная литература… изображает человека как бунтаря, мятежника, недовольного. И это бунт против тирании самой жизни, бунт против организации жизни в «цивилизованном» обществе, организации, которую люди сами выработали и от которой страдают» 1. Несмотря на столь всеохватное заявление, все же очевидно, что Стайрон имел в виду вполне конкретную магистраль мировой литературы. Ту, к которой он отнес и свое собственное творчество: «…Все, что я написал, в той или иной форме, связано с той же самой темой бунта против тирании жизни» 1. Здесь важна не только высказанная писателем мысль. Примечательно и ее словесное обличье. «Тирания жизни». «Бунт против тирании жизни». В таких формулировках нетрудно услышать отголоски умонастроений, отлившихся в столь же афористически чеканные строки призывов к человеку современной эпохи: «существовать наперекор громадной тяжести судьбы» (Мальро) или– еще решительнее– вступить «в схватку со своей возмутительной судьбой» (Камю). Словом, Стайрон указал на ту разновидность послевоенного романа США, где последовательнее, отчетливее всего воплотилось мировидение, связанное с кругом идей «философии существования».
В самих Соединенных Штатах термин «экзистенциализм», применительно к национальной литературе, вошел в широкий обиход сравнительно недавно– в 60-е годы, то есть спустя доброе десятилетие после того, как рельефно выявились приметы этого философско-эстетического феномена в творчестве позднего Ричарда Райта, молодых Ральфа Эллисона, Нормана Мейлера, того же Стайрона. С тех пор наблюдается неуклонная, так сказать, инфляция этого термина, который в работах иных американских литературоведов грозит стать настолько всеобъемлющим, что утрачивается какая-либо определенность обозначаемого им явления.
Одним из лейтмотивов книги Т. Денисовой– первого у нас в стране монографического исследования генезиса и эволюции экзистенциалистского романа в США– является настойчиво проводимая мысль о несходстве, нетождественности художественных миров (а следовательно, философских и нравственных параметров общей художественной концепции бытия) у писателей-экзистенциалистов и писателей, в чьем творчестве поставлены проблемы, типологически близкие к отдельным аспектам моральной философии экзистенциализма. Точнее, Т. Денисова ратует за то, чтобы улавливать иногда весьма зыбкие, подвижные границы между реалистическим и экзистенциалистским подходами к пониманию социальной и духовной сущности человека в американской прозе XX века.
Едва ли не половина монографии посвящена анализу способов изображения личности в реалистическом романе США. Логика такого построения книги вполне ясна. Обращаясь к творчеству Стейнбека, Дос Пассоса, Вулфа, Фицджеральда, Хемингуэя, Фолкнера, Т. Денисова не просто восстанавливает историко-литературный контекст, в котором складывался американский экзистенциализм, но прослеживает, как в недрах реалистической прозы выкристаллизовывались «узлы» морально-этической проблематики и элементы поэтики, которые в конце 40-х и в 50-е годы прочно вошли в художественный арсенал экзистенциалистского романа.
Еще и теперь в книгах заокеанских литературоведов можно встретить утверждение, будто экзистенциализм в литературе США стал плодом простой «имплантации» философских постулатов Хайдеггера, Сартра и Камю в прозу молодых писателей послевоенного поколения, когда в литературных кругах страны стремительно распространилась мода на «философию существования». Конечно, невозможно недооценивать прямого воздействия немецкого и французского экзистенциализма на идейно-эстетические искания американских прозаиков. Однако подобный «импорт» философских идей из Европы стал возможен в немалой степени потому, что в самой литературе США к тому времени уже вполне проявилось сходное жизнечувствование.
Собственная история экзистенциалистской прозы США, как показывает Т. Денисова, начинается с конца 20-х годов: у истоков традиции стоят две книги, помеченные 1927 годом,– «Мост короля Людовика Святого» Т. Уайлдера и «Голубое путешествие» К. Эйкена (стоит отметить, что до Т. Денисовой о творчестве Эйкена-прозаика у нас никто не писал). Более того, для восстановления полной генеалогии американского экзистенциализма приходится идти в глубь литературной истории США, и Т, Денисова совершенно справедливо обращает свой взор к рубежу XIX– XX веков и даже к эпохе романтизма. Но если параллели, проводимые Т. Денисовой между творчеством Готорна и Г. Джеймса и экзистенциализмом, кажутся довольно сомнительными, то бесспорным представляется тезис исследовательницы о том, что Мелвилл– особенно в «Моби Дике» – предвосхитил многие коллизии экзистенциалистской прозы.
Говоря об исторических корнях американского экзистенциализма, невозможно обойти вниманием моральную философию Эмерсона, чье учение о «доверии к себе» отдельными своими гранями соприкасается с моральным кодексом экзистенциалистского героя. Важная глава в предыстории американской экзистенциалистской литературы– творчество Джека Лондона, о чем Т. Денисова, к сожалению, упоминает лишь вскользь.
И все-таки как бы ни были важны философские и эстетические истоки литературы экзистенциализма США, первые страницы в ее летопись вписала сама социальная история XX века. Драматичная действительность столетия с ее мощными общественно-политическими катаклизмами, когда в вихре революций, в огне двух мировых и многих «малых» войн круто и болезненно ломались миллионы людских судеб, ставила нешуточные эксперименты, подвергая человеческий дух проверке на прочность в «пограничных» ситуациях. Многие американские художники– особенно те, кто прошел сквозь горнило исторических катастроф,– принимали суровый вызов истории и перетолковывали в своих книгах исполненные невымышленного трагизма сюжеты, которые рождались на полях сражений в Испании и в Нормандии, на Филиппинах и на крошечных островах Полинезии, упрямо стремясь добраться до нравственного и бытийного смысла выпавших на долю человека XX века битв и страданий, побед и поражений.
Конечно, не правы те американские литературоведы (и вполне убедительно полемизирует с ними Т. Денисова), которые склонны усматривать в романах Хемингуэя, Фолкнера или позднего Стейнбека своего рода замаскированные притчи о жестокой бессмыслице человеческой участи на земле, истерзанной ранами войн. И все же вчитаемся в «По ком звонит колокол» и в «Старика и море» Хемингуэя, в «Притчу» Фолкнера, в «Заблудившийся автобус» Стейнбека,– разве это не философские этюды, высвечивающие разные грани человеческого духа в условиях почти безысходных, на грозном пограничье между жизнью и смертью? Но порождены они совсем не тем же умонастроением, что «Чума» Камю или «Мухи» Сартра– писателей, чьи имена прочно ассоциируются с экзистенциалистской линией европейской литературы. Действительно, предмет исследования у американских и французских писателей схож. Выводы же, к которым приходят художники, далеко не равноценны. Вот почему при анализе подобных отнюдь не редких в литературе XX века «опытов о человеке» так важно последовательное разграничение экзистенциального характера поставленных тем или иным писателем вопросов– то есть вопросов, затрагивающих самые основы и закономерности человеческого существования,– и экзистенциалистских ответов на них. Такое разграничение очень важно и с методологической точки зрения: ведь «проклятые» вопросы о человеческом уделе– экзистенциальные вопросы– не есть ни открытие, ни монопольное достояние «философии существования». Духовная биография Нового времени дает немало свидетельств тому, что из века в век– от «Гамлета» до «Записок из подполья» – проблемы метафизики человеческого духа органично входили в область философско-нравственных исканий мировой литературы.
Т. Денисова эту разницу тонко чувствует, ведя разговор о творчестве классиков американского реализма первой половины нашего столетия, которые «обращались к проблемам человеческой морали и человеческого бытия в их крайне заостренном индивидуалистическом выражении» (стр. 39), однако при этом были далеки от экзистенциалистских путей решения этих проблем. Но вот когда речь в монографии заходит о писателях, пришедших в литературу после второй мировой войны, чье творчество, используя слова автора книги, находится одновременно и «в кругу экзистенциализма, и за его пределами» (стр. 131), выводы Т. Денисовой не всегда представляются убедительными.
Давно подмечено, что в отличие от европейских– прежде всего французских– писателей-экзистенциалистов американские прозаики стремятся облечь свои экзистенциалистские сюжеты в такую форму, где легко узнаются приметы реальной жизни. При этом события текущей истории США все же выступают как вневременные модели «человеческой ситуации» в мире. По точному замечанию Т. Денисовой, «в своем «чистом» виде экзистенциализм в американской литературе почти никогда не выступал» (стр. 44). Эта бесспорная мысль потом обстоятельно доказывается и развивается исследовательницей в главах, посвященных прозе Дж. Керуака, Н. Мейлера, Т. Уайлдера, С. Беллоу, в чьих романах активно используется реалистическая образность– для создания своеобразных художественных вариаций на темы «философии существования». Так, молодой Мейлер, у которого, по его собственному признанию, вторая мировая война породила «ужасные, отвратительные подозрения относительно самой человеческой природы», в романе «Нагие и мертвые» истолковал фронтовые будни американской армии на тихоокеанском театре как универсальный символ американского общества и– шире– всего человечества XX века, «пропитанного духом убийства».
«Нагие и мертвые» – роман двуплановый, где обе грани, реалистическое повествование о социальных и нравственных конфликтах в армии и экзистенциалистская притча о трагическом уделе человеческом, находятся, говоря языком физики, в отношении взаимной дополнительности. К сожалению, Т. Денисова завершает (или, точнее, обрывает) свой обзор творчества Мейлера на романе «Американская мечта» (1965). А ведь в дальнейшем Мейлер продолжал экспериментировать на путях соединения «философии существования» и традиций американского реализма.
Идеология мейлеровского «бунта против тирании жизни» по-своему преломилась в романах-репортажах рубежа 60– 70-х годов (к примеру, в «Армиях ночи» состоявшийся в октябре 1967 года антивоенный марш на Пентагон трактуется писателем в духе экзистенциализма). Особый интерес с этой точки зрения представляет роман «Песнь палача» (1979), в котором отчетливо слышны переклички с экзистенциалистской эссеистикой Мейлера конца 50-х, а в образе преступника Гэри Гилмора угадываются черты мейлеровского бунтаря– «белого негра». Вообще в этом романе сполна проявилась отмечаемая Т. Денисовой особенность американской экзистенциалистской прозы– активное использование в ней элементов реалистической поэтики, которые порой настолько глубоко проникают в художественную ткань произведения, что заведомо экзистенциалистские образы, сюжетные мотивы и мотивировки ускользают от внимания читателя. Даже такого проницательного, как Т, Денисова, чья оценка творчества Д. К. Оутс, Дж. Болдуина, У. Стайрона, по-моему, не учитывает «многослойности» художественных миров этих писателей. Вот, например, суждение об Оутс: «В сложной системе образно-символических решений, которую представляет этот полифонический роман и которая вообще характерна для романного творчества Д. К. Оутс, разобраться трудно…» (стр. 130)– это о романе «Делай со мной, что захочешь», где сильно выражена критико-реалистическая тенденция. Но сразу же после этого следует вывод о «реалистичности творчества(подчеркнуто мной.– О. А.) Оутс» и даже о «ее прогрессивности» (там же). Едва ли автор таких книг, как «Страна чудес» и тем более «Убийцы», ориентированных на самые мрачные откровения экзистенциалистской антропологии, заслуживает столь однозначного отзыва. В данном случае дело, конечно, не в спорности частных оценок, а в досадном несоответствии между конкретным анализом отдельных произведений, когда Т. Денисова глубоко проникает во все хитросплетения художественной архитектоники, и обобщающим выводом, который, по сути, сглаживает, спрямляет эстетическую и философскую сложность проанализированного только что явления.
Особенно это несоответствие проявляется в главе о Стайроне, в чьем творчестве исследовательница, завершая свой разбор, видит пример «глубокого реализма» (стр. 191). Видимо, не случайно в этой главе даже не упомянут роман (или, по привычным для нас жанровым канонам, повесть) «Долгий марш» – ибо, несомненно, Т. Денисова без особых усилий сумела бы распознать в «Долгом марше» почти полный набор стандартных «экзистенциалов», словно перешедших сюда со страниц трактатов Ясперса или Хайдеггера. И тогда концепция «глубокого реализма» Стайрона нуждалась бы в существенной корректировке. Впрочем, и проанализированные Т. Денисовой романы («И поджег этот дом», «Признания Ната Тэрнера», «Софи делает выбор») едва ли дают основание для безусловного зачисления писателя в «глубокие реалисты». Действительно, после «Долгого марша» Стайрон отказался от элементарного в некотором роде «вмонтирования» в свои произведения экзистенциалистских философем, пошёл по пути усложнения художественной структуры своих романов, что было связано с углублением реалистических тенденций в его творчестве. Но это не повлекло за собой полного вытеснения экзистенциалистских мотков, о чем, в частности, свидетельствует его последний роман…
Столь же непрост и художественный мир Дж. Болдуина, чей творческий метод– вопреки мнению Т. Денисовой, считающей, что «для него экзистенциализм не был творческим методом» (стр. 183),– сложно вбирает в себя элементы реализма и экзистенциализма, особенно в ранних романах, где– как и в «Человеке-невидимке» Р. Эллисона– расизм трактуется не только как проявление социального неблагополучия маккартистской Америки, но и как символ ущербного жизнечувствования, присущего и белым и черным американцам. Творчество Стайрона, Болдуина, Оутс, а также некоторых прозаиков, не попавших в поле зрения Т. Денисовой (Ф. О’Коннор, например), находится на стыке двух эстетических систем, и едва ли есть смысл полностью исключать их из «круга» экзистенциализма.
Как показывает исследование Т. Денисовой, многие писатели США второй половины столетия, ощущая, в большей или меньшей степени, созвучность «философии существования» СВОИМ собственным духовным исканиям, усваивали или, независимо от нее, подтверждали стойко-гуманистический вывод, следующий из крайне противоречивого, хотя и цельного, нравственного кодекса наиболее прогрессивных выразителей идей экзистенциализма: человек, каким бы трагическим, ущербным, абсурдным ни казался ему земной удел, несет в себе неукротимую жажду жизни, которая дает ему силы выстоять под бременем тяжких жизненных испытаний и которая воспитывает в нем ощущение моральной ответственности перед самим собой и перед всем человечеством– ощущение, названное, по крылатому выражению американского философа-экзистенциалиста П. Тиллиха, «мужеством быть».
В монографии Т. Денисовой затронут широкий спектр историко-литературных проблем, многие из которых ей удалось плодотворно разрешить. Книга Т. Денисовой явилась первой– и в целом успешно осуществленной– попыткой освоения нового для нашей американистики литературного района. Она вызывает желание