Многоликость лжи

«Если бы ложь, подобно истине, была одноликою, наше положение было бы значительно легче. Мы считали бы в таком случае достоверным противоположное тому, что говорит лжец. Но противоположность истине обладает сотней тысяч обличий и не имеет пределов».

Афоризм Монтеня сегодня звучит, пожалуй, даже более справедливо и актуально, чем четыре столетия назад. Минули времена, когда читателя можно было облапошить, без зазрения совести объявляя нервов белым, а белое черным. С годами спрос на «развесистую клюкву» неуклонно падает.

Даже западному обывателю перестали внушать доверие мифы о том, что в России всякая деревня обнесена колючей проволокой и что большевики – это изверги-фанатики, затянутые в кожаные тужурки ГПУ. Правда об Октябре, правда о народе, создавшем и отстоявшем первое в истории государство рабочих и крестьян, дошла до сознания миллионов во всем мире. И ложь сменила обличье: не отрицая величия революции, она перенесла основные свои усилия на доказательство наспех сфабрикованного тезиса о том, что диктатура пролетариата привела к губительным последствиям в экономической и еще более того – социальной и духовной жизни России. При этом далеко не последняя роль отводится «опровержению» того бесспорного факта, что лучшие представители русской и мировой культуры приветствовали Октябрь и пошли по пути, им указанному.

Разумеется, самый факт отрицать невозможно. Но можно, спекулируя на действительных и мнимых трудностях, с которыми столкнулось в процессе своего становления молодое социалистическое искусство, состряпать новый миф о том, что, приняв революцию, художник-де обрекал себя на творческую трагедию, ибо добровольно отказывался от своей свободы и подчинялся партийному диктату, И вот в последние годы на Западе стали все чаще появляться книги и статьи, авторы которых, говоря о советской литературе и социалистической литературе мира, уже не ограничивались примитивной фальсификацией и огульным поношением, а писали больше в тоне фальшивого сочувствия видным революционным художникам, якобы драматически угасавшим в условиях идеологического нажима со стороны партийного руководства. Нам хочется рассказать об одной такой попытке оклеветать безоговорочно и восторженно принявшего Октябрь художника; попытка эта была не так давно предпринята в США.

Поводом послужило на сей раз 80-летие Джона Рида, а заодно, естественно, и 50-летие тех великих событий, о которых он с такой художественной силой рассказал в своей замечательной книге. Вплоть до 1967 года буржуазное литературоведение делало вид, что Рида не существует в истории американской литературы. Последнее издание «Десяти дней» вышло в Америке тридцать лет назад и читателю, в особенности молодому, было практически недоступно. О Риде была издана всего-навсего одна книга – ее написал смолоду увлекавшийся марксизмом, но вскоре променявший убеждения на должность книжного обозревателя во вполне антикоммунистическом еженедельнике «Сатердей ревью» Гренвилл Хикс, она вышла крохотным тиражом в 1936 году и с тех пор не переиздавалась. Если о Риде или клубах его имени, вокруг которых объединялась в 30-е годы передовая молодежь Америки, и говорилось в исследованиях по истории радикальных идей в США, то делалось это мимоходом и тоном наигранного удивления: что могло привлечь в голодной, тифозной, раздираемой гражданской войной России блестящего публициста, который учился в Гарварде вместе с влиятельнейшим поэтом Томасом Элиотом и влиятельнейшим журналистом Уолтером Липпманом и начинал как одна из самых ярких звезд нью-йоркской прессы?

Но в последнее время все переменилось. 50-летие Октября было отменено в США волной антикоммунистических публикаций; реакционное литературоведение не осталось в стороне. Буржуазная критика «вспомнила» о Риде – разумеется, не для того, чтобы воздать должное его наследию и восполнить ощутимый пробел в официозных историях литературы США. Начало кампании против Рида было положено Бертраном Вулфом, в свое время изгнанным из Коммунистической партии США вместе с провокатором Лавстоуном. Сей «отставной социалист» дебютировал на новом для него критическом поприще предисловием к соответствующим образом им «отредактированным», «исправленным» и откомментированным с недвусмысленно антисоветских позиций «Десяти дням». Вслед за этим Вулф издал книжку своих «мемуаров», в которых, помимо Рида, оклеветал людей самых разных, но, во всяком случае, не имевших с ним ни одной точки соприкосновения: Инессу Арманд и Розу Люксембург, М. Литвинова и Элизабет Герли Флинн и так далее, и так далее¹. Вулф в известном смысле «новатор» в изучении Рида; это он первым выдвинул заведомо ложный тезис о моральном крушении Рида, который, оказывается… испугался «жестокости» революции. Рид был поэт, а не политик, уверяет Вулф; в его главах революция была овеяна романтикой, он, дескать, хотел увидеть революцию общенародную (иными словами, без большевиков, хочет сказать Вулф), в условиях же диктатуры пролетариата Рид, если верить его новоявленному биографу, растерялся, утратил веру в этические ценности нового мира и умер на пороге отречения от всего, чему поклонялся.

Где же факты в поддержку такой версии, сильно напоминающей апологию ренегатства? Их нет и не может быть: достаточно перелистать «Десять дней», статьи Рида 1918 – 1919 годов, чтобы вздорность утверждений Вулфа стала совершенно ясной. Но Вулф и не пытается обосновать свои домыслы ссылками на произведения Рида: еще бы! – в них нет и следа выспренней романтики, в них властвует правда – суровая и прекрасная, в них создан образ Революции, которая свершилась «буйно, властно, нетерпеливо, отбрасывая формулы, презирая всякую сентиментальность, истинно».

Впрочем, можно ли ждать от Вулфа хотя бы элементарной критической добросовестности? Требуется любыми средствами создать миф о духовном кризисе Рида, который-де разочаровался в Революции, и придать этому мифу видимость правдоподобия. И, обходя молчанием наследие Рида, Вулф апеллирует к личным беседам с писателем после его возвращения из России, благо бесед этих никто не записывал, а Рид уже не может уличить своего непрошеного мемуариста в фальсификации.

Семя, брошенное Вулфом, упало в благодатную почву.

1. Bertram A. Wolfe, Strange Communists I Have Known, London, Allen and Unwin, 1966.[↩]