«Майор ведь чин значительный!». Официальные знаки государственного и общественного престижа в творчестве Чехова

Официальные знаки государственного и общественного престижа в творчестве Чехова

До сих пор поминаемый жупел вульгарного социологизма не должен препятствовать конкретно-социологическому изучению литературы вообще и художественного мира произведений в частности.

Чехов, которого критика долго не считала «социальным» писателем, на самом деле был социологически самым репрезентативным из классиков. «Оказалось, что в прозе Чехова живут и действуют почти восемь тысяч персонажей — восемь тысяч лиц в пятистах рассказах и повестях, написанных в 1880-1904 годах. Здесь с эпической полнотой представлены все без исключения слои русского общества во времена жестоких сдвигов в вековечном укладе бытия…»¹ Впрочем, исключение было — высший свет, придворное общество, круг героев Л. Толстого в «Войне и мире» и «Анне Карениной». Но прочие круги Чехов показал достаточно полно — от низов до очень солидных верхов, отмеченных знаками государственного и общественного престижа.

Внешним знакам социального престижа, в жизни подданных Российской империи игравшим огромную, хотя и понижавшуюся со временем роль, — чинам, орденам, титулам — наши классики уделяли далеко не одинаковое внимание. Те из них, кто был причастен к светской жизни, вращался в высших кругах общества, были аристократами духа и больше всего ценили личные достоинства человека, а не его социальный статус, достигаемый происхождением или карьерой. Для Грибоедова погоня за чинами и орденами неотделима от унижений, фамилии же титулованных особ звучат комически: князья Тугоуховские, графини Хрюмины, барон фон Клоц (что значит Чурбан). Пушкин, Лермонтов сравнительно редко называют конкретные чины и знаки отличия: сами не карьеристы, они и среди персонажей карьеристов не ищут. В произведениях Л. Толстого карьеристов предостаточно, но отношение к ним автора вполне определенно. Для него чины и ордена — мишура, ложные ценности. Говорит о них писатель чаще всего обобщенно (вообще офицер или штаб-офицер, вообще ордена, новый крестик и т. д.) и допускает в этом отношении разные ошибки, бывает непоследователен (произведенный в майоры Денисов вскоре опять именуется ротмистром, Николай Ростов в 1805 году награждается солдатским Георгиевским крестом, учрежденным два года спустя, одностепенной орден Андрея Первозванного упомянут как орден Андрея 1-й степени и т. д.²).

Гоголь или Достоевский не меньше ценили достоинство человека, причем изначально — человека простого, не только не знатного, но и ничем особенно не выдающегося. Аристократов провинциал Гоголь и сын лекаря Достоевский не любили. Достоинство их персонажей очень часто зависит от общественного положения, которого они достигли, а чаще не смогли достичь. Оттого и эти писатели не почитают чины и ордена, а Гоголь к тому же едко высмеивает их обладателей. Однако не уделять им внимания в произведениях с такими героями и такой проблематикой невозможно. В них в данном отношении почти всегда все точно, конкретно, обстоятельно.

Чехов захватил обе тенденции. В его раннем творчестве, в основном до середины 1880-х годов, наблюдается, условно говоря, гоголевская линия. В творчестве зрелом, более серьезном, — пушкинская, хотя на аристократизм как таковой он не претендовал никогда. Конкретных коллежских регистраторов, прапорщиков, титулярных советников потесняют вообще служащий, чиновник, офицер. Но уже в ранней «Смерти чиновника» (1883) Червяков назван только по должности — экзекутор («Экзекутором назначался чиновник, ведавший хозяйством и наблюдавший за порядком в учреждениях»³), без чина: перед лицом генерала любой низший чин делает человека пресмыкающимся «червяком». Не указан и чин полицейского надзирателя Очумелова в «Хамелеоне» (1884), обращение к нему — «ваше благородие» — было положено всем обер-офицерам. В «Лошадиной фамилии» (1885) приказчик предлагает страдающему зубами генерал-майору Булдееву написать в Саратов отставному акцизному чиновнику, чью фамилию не может вспомнить: «Его благородию господину Якову Васильичу… Васильичу…»⁴ Для приказчика «благородие» вообще важнее, чем конкретный губернский или коллежский секретарь. В рассказе «Тоска» (1886) для извозчика Ионы, потерявшего сына, один из седоков — просто «военный»: ему не до чинов (да и разбирается ли он в них?), и сквозь снег он видит только шинель с капюшоном.

К мировому судье в «Унтере Пришибееве» (1885) не раз обращаются как к «вашему высокородию». Такое титулование полагалось статским советникам (5-й класс по Табели о рангах). Очевидно, это не условно-уважительное обращение: унтер-офицер, все время ссылающийся на «закон», в общественном статусе лиц должен хорошо разбираться. Но впоследствии, в «Палате № 6» (1892), Чехов в уста бывшего солдата Никиты трижды вложил обращение «ваше высокоблагородие» к земскому врачу Рагину, хотя земские служащие чинов не имели. Никита, своим обращением приравнивая доктора к штаб-офицерам, в собственных глазах повышает статус больницы, в которой служит⁵. Не назван чин Петра Дмитрича в «Именинах» (1888). Ольге Михайловне дядя Николай Николаевич говорит о ее муже: «Какие-то величественные жесты, генеральский смех, снисходительный тон! Да позвольте вас спросить: кто он такой? <…> Муж своей жены, мелкопоместный титуляр, которому посчастливилось жениться на богатой!» Но возможно, что титулярным советником (чин 9-го класса) Петр Дмитрич был ко времени женитьбы, а может быть, «титуляр» здесь — обобщенное презрительное обозначение чиновника невысокого ранга. Теперь среди гостей Петра Дмитрича и Ольги Михайловны их сосед, полковник Букреев с дочерьми. Полковник, как и другие, ест малину в саду и приглашает хозяев: «Пожалуйте <…> Тут самая спелая…» Но к его «одинаковым» дочерям в этом кругу относятся без особого почтения: это «Наталья и Валентина, или, как их все звали, Ната и Вата». Ольге Михайловне вспоминается «ее двоюродный брат, офицер, веселый малый». Какой офицер, неважно: она его знавала в разных чинах, и для нее гораздо существеннее веселый характер родственника.

В «Палате № 6» не назван чин почтмейстера Михаила Аверьяновича, сказано лишь, что он «когда-то был очень богатым помещиком и служил в кавалерии, но разорился и из нужды поступил под старость в почтовое ведомство». В рассказе «Страх» (1892) «Дмитрий Петрович Силин кончил курс в университете и служил в Петербурге, но в 30 лет бросил службу и занялся сельским хозяйством». Персонажи «Дамы с собачкой» (1899) принадлежат к высокому кругу, отмечено, что в Ялте среди публики «было много генералов», но в московских сценах не названы чины ни мужа Анны Сергеевны, ни знакомого Бурова — чиновника, заговорившего про осетрину с душком. Однако едва ли не самое характерное — отсутствие указания на чин «человека в футляре» (равно как и учителя Буркина, рассказывающего о нем). Федор Сологуб, параллельно создавая образ учителя гимназии Передонова в «Мелком бесе» (о Беликове говорят в тексте романа), дал своему антигерою довольно высокий чин статского советника. В 1954 году молодой критик Марк Щеглов проницательно заметил, что Чехов подвергает критике не общественное положение персонажа, а социальное явление: «Дело художественной сатиры — осмеивать явления, а не личности, и не должность тут важна <…> И кстати вспомним, что «человек в футляре», вместивший в себя дичь и гнет «безвременья», — это всего лишь учитель Беликов, «унтер Пришибеев» — отнюдь не шеф жандармов…»⁶

Сострадательное отношение к «маленькому человеку», в том числе к мелкому чиновнику, которое столь ярко проявилось у Гоголя, Достоевского, Некрасова, для Чехова анахронизм. Еще 4 января 1886 года он писал брату Александру: «Брось ты, сделай милость, своих угнетенных коллежских регистраторов! Неужели ты нюхом не чувствуешь, что эта тема уже отжила и нагоняет зевоту? <…> Реальнее теперь изображать коллежских регистраторов, не дающих жить их п[ревосходительст]вам…»⁷ В последнем случае Чехов имеет в виду прежде всего свою «Смерть чиновника», где Червяков хоть и жертва, но жертва собственной трусости, глупости и занудства, ведь это он тиранит, хотя и неосознанно, «обрызганного» генерала, а не тот его. Если же чиновник хоть немного покрупнее, он может вырасти в грандиозный образ Беликова. «Среди персонажей Чехова много влиятельных лиц: генералы, губернаторы, тайные советники, миллионеры — всех не пересчитать. Но лицо, которое держит в руках весь чеховский город, лишь одно: Человек в футляре. Там, где властвует страх, владычествует ничтожество…»⁸ И дело действительно не в чине.

Автор «Человека в футляре» (1898) не называет никаких чинов учителей, в том числе и чин Коваленко. Для Беликова, конечно, небезразлично то, что «Варенька была недурна собой, интересна, она была дочь статского советника и имела хутор…». Важен чин хотя бы и покойного отца. Но сын того же статского советника заявляет коллегам: «Разве вы педагоги, учителя? Вы чинодралы, у вас не храм науки, а управа благочиния, и кислятиной воняет, как в полицейской будке». К блюстителям порядка, зачастую подобным «хамелеону» Очумелову, в России относились плохо. Они должны были следить вообще за «порядком» в городах, в которых как правило не было общественных туалетов, и когда дежурный будочник отлучался, обыватели рады были использовать полицейскую будку отнюдь не по назначению, отсюда чеховский эвфемизм «кислятина». В этом оценочном ряду и слово «чинодралы». Завершается же «Человек в футляре» речью Ивана Иваныча со словами: «…сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош цена, — нет, больше жить так невозможно!»

В ранних юмористических и сатирических произведениях Чехова действуют главным образом мелкие во всех отношениях люди⁹. Соответственно, чины и ордена у них невысокие, титулов, разумеется, нет. В зрелом творчестве появляются и персонажи высокого социального статуса, с большими чинами и орденами, с титулами, но таковые отнюдь не гарантируют счастья их носителям.

Подданные Российской империи должны были подписывать официальные бумаги и именовались в документах с указанием либо чина, либо титула, либо сословия, либо купеческой гильдии и т. д.: «титулярный советник Александр Пушкин» (тот же чин, что у гоголевского Акакия Акакиевича или Мармеладова в «Преступлении и наказании»), «крестьянин Симон Картинкин» (персонаж толстовского «Воскресения»). То есть чин, титул, звание как бы входили в состав имени человека, идентифицировались с его личностью. Вот почему, когда в 1884 году в армии были упразднены чины прапорщика и майора (только для продолжающих служить, которые автоматически получили чины подпоручика и подполковника), Чехов вывел в рассказе «Упразднили!» отставных прапорщика Вывертова и майора Ижицу (ижица — последняя буква в тогдашнем алфавите; прописать ижицу значило высечь¹⁰ по заду — нижнему месту), которые почувствовали себя чуть ли не выброшенными из жизни, хотя они оба помещики. Вывертову землемер говорит: «- Я насчет того факта, что вас упразднили. Прапорщик хоть и маленький чин, хоть и ни то ни се, но все же он слуга отечества, офицер… кровь проливал… За что его упразднять?» Сам Вывертов мучительно недоумевает. «- Опять-таки я не понимаю… — выговорил Вывертов. — Ежели я теперь не прапорщик, то кто же я такой? Никто? Нуль? Стало быть, ежели я вас понимаю, мне может теперь всякий сгрубить, может на меня тыкнуть?» Он думает, что попал теперь в нижние чины, к которым армейский устав прямо предписывал обращаться на «ты»¹¹. Жена (а жены именовались по чинам мужей, в данном случае жена была прапорщицей) его называет тряпкой. Он в ответ: «- А вот как останешься без звания и титула, тогда тебе и будет тряпка». У соседа Ижицы та же проблема, чего Вывертов уж совсем не понимает: «Майор ведь чин значительный!» А предводитель дворянства Ягодышев, действительный статский советник (чин 4-го, «генеральского», класса), вычитывает в газете «Новое время», что носители этого чина больше не будут «превосходительствами». Для него просто невероятна возможность утратить даже не чин, а генеральское титулование.

Вывертов не смеет прямо высказываться против властей, но по-своему хочет отстаивать свое достоинство. Он заявляет, что назло напишет бумагу какому-нибудь значительному лицу и подпишется: «прапорщик».

В первом опубликованном (или первом известном в этом качестве) рассказе Чехова, «Письмо к ученому соседу», автор письма комичен не только слогом и типом мышления, но и своим самым низким унтер-офицерским чином, с которым он официально подписывается: «Войска Донского отставной урядник из дворян». Это значит, что дворянин служил рядовым казаком и не только низшего офицерского, но и второго унтер-офицерского чина (старший урядник) не выслужил. Прямой его литературный предшественник — только Тарас Скотинин из фонвизинского «Недоросля», отставной капрал. Как и комедиограф XVIII века, юный Чехов смеется над дворянином, который не сумел выслужить ничего¹². Зрелый Чехов, видевший вокруг оскудение множества дворян, в «Печенеге» (1897) поворачивает эту ситуацию драматической стороной. Там Жмухин — «отставной казачий офицер», чин не указан; но про сыновей жена Жмухина говорит: «У нас два сына, господин хороший, и давно пора отдавать их в ученье, а у нас никто не бывает и не с кем посоветоваться. А сама я ничего не знаю. Потому, если не учить, то их возьмут на службу простыми казаками. Не хорошо, господин! Неграмотные, хуже мужиков…» Она и сама к собеседнику обращается со словом «господин», как бы не чувствуя себя офицершей.

Молодой Чехов охотно высмеивает маленьких людей, имеющих низший классный чин, военный или чаще статский. В «Шведской спичке» якобы убитый Кляузов — «отставной гвардии корнет».

1. Громов М. Рассказы и повести А. П. Чехова // Чехов А. П. Рассказы и повести. М.: Правда, 1981. С. 4. Примечание М. Громова: «По-видимому, Чехов — один из самых населенных писателей мировой литературы. В «Человеческой комедии» Бальзака, по данным французских литературоведов, около трех тысяч персонажей» (там же).[↩]
2. См.: Кормилов С. И. Чины и ордена персонажей в романе «Война и мир» // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 2003. № 6.[↩]
3. Федосюк Ю. А. Что непонятно у классиков, или Энциклопедия русского быта XIX века. 5-е изд., испр. М.: Флинта; Наука, 2002. С. 88.[↩]
4. Произведения Чехова цитируются по изданию: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт. Сочинения в 18 тт. М.: Наука, 1974-1982.[↩]
5. Аналогичный случай отмечает Ю. Федосюк: «Андрей Прозоров, член думской управы («Три сестры» Чехова), вскипает, когда сторож говорит ему «Андрей Сергеевич», а не «ваше высокоблагородие». Тогда Ферапонт титулует его «ваше высокородие». Многие думают, что Ферапонт понижает титул, либо путает. На самом деле сторож, видимо, чтобы избавиться от попреков, повышает титул Прозорова на целую ступень: высокородие выше высокоблагородия» (Федосюк Ю. А. Указ. соч. С. 107-108). В рассказе «Тайный советник» Победимский, учитель мальчика-рассказчика, адресуется к тайному советнику с обращением более высокого класса, чем положенное «ваше превосходительство»: «- Честь имею представиться вашему высокопревосходительству…»[↩]
6. Щеглов М. «Русский лес» Леонида Леонова // Щеглов М. Любите людей. Статьи. Дневники. Письма. М.: Советский писатель, 1987. С. 308.[↩]
7. Чехов А. П. Указ. изд. Письма в 12 тт. Т. 1. М.: Наука, 1974. С. 174, 176. Советские составители сборника «А. П. Чехов о литературе» (М.: Гослитиздат, 1955) изъяли из этого письма слова про «коллежских регистраторов, не дающих жить их п[ревосходительст]вам» (с. 28). Чтобы писатель выглядел прогрессивным, он должен был непременно заступаться за нижестоящих и разоблачать вышестоящих.[↩]
8. Громов М. Указ. соч. С. 11. В той же статье о Чехове сказано: «Анализируя тему страха, пришлось бы перебрать все множество его юморесок, рассказов, повестей, пьес; пришлось бы вспомнить и «записную книжку одного мыслящего коллежского регистратора, умершего в прошлом году от испуга», и «Маску», и «Страх», написанный в 1892 году, одновременно с «Палатой № 6», и «Архиерея», где преосвященный Петр никак не мог привыкнуть к страху, какой он, сам того не желая, возбуждал в людях…» (там же). А о «Человеке в футляре» Вл. Катаев пишет как о навеянном «недавним прошлым — страхом Александра III, который прятался от запуганных им подданных в Гатчине» (А. П. Чехов. Энциклопедия / Сост. и науч. ред. В. Б. Катаев. М.: Просвещение, 2011. С. 206).[↩]
9. При этом смех Чехова больше всего заострен по отношению к чиновникам. «Большей частью его сатира строится на житейских историях из чиновничьего быта» (Полоцкая Э. А. Антон Чехов // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 1. [М.]: Наследие, 2000. С. 394). «Особенно часто Чехов извлекает комический эффект из ситуаций, связанных с невозможностью безошибочно сориентироваться в иерархическом мире разных чинов, званий, орденов, состояний, и из недоразумений, вытекающих из этой социальной, разветвленно обозначенной пестроты и неравенства («Двое в одном», «Толстый и тонкий», «Орден», «Маска», «В бане» и др.). Чины и люди — постоянная тема Чехова-юмориста, и она также может быть истолкована в более широких и универсальных категориях ориентации человека в окружающем его мире», — пишет Вл. Катаев в энциклопедической статье «Творческий путь А. П. Чехова» (А. П. Чехов. Энциклопедия. С. 42).[↩]
10. См.: Ожегов С. И. Словарь русского языка. 8-е изд. М.: Советская энциклопедия, 1970. С. 233. [↩]
11. См.: Канторович В. «Ты» и «вы» // Канторович В. История инженера Ганьшина. Очерки. М.: Советский писатель, 1976. С. 229. [↩]
12. М. Громов отмечал: «Многие рассказы и юморески, в особенности ранние, писались «на злобу дня», и когда в «Библиографии», например, говорилось, что «вышли из печати и продаются новые книги: Об отмене пошлины на бамбуковые палки, вывозимые из Китая. Брошюра. Цена 40 к. Искусственное разведение ежей. Для фабрикующих ежовые рукавицы. Соч. отставного прапорщика Раздавилова. Ц. 15 к. Издание общедоступное… Способ уловлять вселенную. Брошюра урядника Людоедова-Хватова. Ц. 60 к.» — то современники, люди, жившие в эпоху Победоносцева, понимали, о чем идет речь, как понимали «Письмо к ученому соседу», «Суд», «Дочь Альбиона», «Унтера Пришибеева»» (Громов М. Указ. соч. С. 13).[↩]