№1, 1990/XХ век: Искусство. Культура. Жизнь

Люди и звери. По книге Г. Владимова «Верный Руслан (История караульной собаки)»

Статья «Люди и звери»была написана мною 15 лет назад, вскоре после выхода «Верного Руслана»на Западе. Теперь Георгий Владимов наконец-то напечатан в стране. Урок, преподанный сталинизмом советскому народу, так огромен, что нам суждено еще не раз возвращаться к его чудовищному опыту. Не только в виде разоблачения каких-то новых фактов, но всякий раз соотнося этот исторический опыт с образом народа в разных вариантах и аспектах – от потерпевших до виновников катастрофы, от жертв до палачей (причем порою те и другие психологически совпадают), от верных твердокаменных героев эпохи до романтических мечтаний и бредней российской интеллигенции.

Эта статья написана не Андреем Синявским – не в академическом ключе. Она построена на утрированной стилистике, с употреблением гротеска, иронии, болезненных субъективных эмоций и гиперболических допущений, которыми так богата и сталинская эпоха, и горестная повесть о верном Руслане. В статье я иногда опираюсь и на собственный лагерный опыт послесталинской уже поры. Отсюда, в частности, следует упоминание о лагерном поэте Валентине з/к, которого уже нет в живых, иодругих лицах из числа моих тамошних друзей и знакомых, которые я проецирую на образы и мотивы Владимова. Отсюда же – смешанный жанр этой вещи. Это, если хотите, и критика, и публицистика, и в некотором роде лирика, автобиография писателя, и, если угодно, проза в духе фантастического реализма. Поэтому она и подписана давно уже избранным мною литературным псевдонимом

Абрам Терц.

25/9, 1989 г., Париж.

 

– Он не зверюга. Он просто травмирован службой.

Г. Владимов, «Верный Руслан».

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ:

Руслан – караульная собака, честный чекист, русский богатырь.

Хозяин – охранник.

Главный хозяин – начальник лагеря.

 

Потертый – бывший зек, вечный спутник Руслана.

Ингус – интеллигент, в некотором роде автор повести Г. Владимова.

Инструктор – собачий бог, alter ego Ингуса.

Джульбарс – собака, alter ego начальника лагеря (к нему обращен эпиграф настоящей статьи).

…Значит, снова – лагерь. Знакомые запретка и проволока. Эти слова, кажется, – «запретка», «вышка», «шмон», «вертухай», – не только въелись в национальное самосознание России, в ее язык и стиль жизни, но и обогатили наречия Европы и Америки, вошли в состав крови нынешнего мира. Как теперь без «запретки»что-то понять, объяснить – в смысле, что происходит, и вообще мироздания, земли и неба?.. Это наш космос – «запретка», наш дом, наш квадрат цивилизации. За него не выпрыгнуть, как не мог, предположим, античный мыслитель выйти за рамки «полиса»или, допустим, китаец за границы Небесной Империи, огороженные китайской стеной. И каким бы свободным, широким в данный момент нам ни рисовалось наше жизненное пространство, хотим мы или не хотим, мы – дети ГУЛАГа, пепел Освенцима, если вглядеться. И, просыпаясь утром посреди каких-нибудь французских парников или бразильских прерий, если прерии еще существуют, мы всегда, приглядевшись, узнаем опознавательные знаки эпохи: проволока, вышка, бараки и вертухай на вышке. Культура. Полис.

…Тем временем лагеря, запрятанные в землю, исчезнувшие, продолжающие, тихим маневром, затягивать и затягивать сети, – рожают и рожают. Давным-давно закопанные, истлевшие или спаленные кости становятся, странным образом, теперь чуть ли не единственной плодоносной почвой, говорящей – зябкими побегами – о самом важном, о главном. О том, чем жить нам сейчас, сегодня, и во имя чего исчезать. Не говорю о немцах, не знаю, но русские лагеря еще породят и уже породили словесность удивительную в мире, от которой не скроетесь, не убежите, доколе и вы живете, и все мы с вами живем в XX веке – за проволокой. Попытки забыть, отвязаться, списать на Сталина, хватит, надоело, устали, ну, были ошибки и вышли, не наша вина, партия признала, – это тягостное молчание, длящееся над убиенными душами, заведомо неповинными, аукнется, и еще как аукнется…

Новая повесть Владимова написана по следам и от имени собаки, специально обученной, натасканной на то, чтобы водить под конвоем заключенных, «делать выборку»из той же толпы и настигать за сотни верст рискнувших на побег сумасшедших. Собака – как собака. Доброе, умное, любящее человека больше, чем сам человек любит своих сородичей и самого себя, существо, предназначенное велением рока, условиями рождения и воспитания, законом квадрата выпавшей на долю ему лагерной цивилизации нести обязанности охранника и, если понадобится, палача.

О собаках существует большая литература. Имею в виду художественные образы – от «Белого клыка»до «Каштанки». Верный друг человека, собака, в присутствии которой сам человек как будто делается мягче и яснее, более похожим на себя – со стороны преданного и немного иронического собачьего взгляда, – на страницах книги становится нашим незаметным и неотступным проводником, тенью, помогающей разобраться, понять, кто же мы такие – двуногие твари, то кажущиеся богами по отношению к четвероногому брату, то каким-то нелепым, чудовищным отклонением от общей животной нормы, от вселенских представлений о добре и зле. Короче говоря, собака не только в быту, но и в литературном своем отражении помогает человеку познать самого себя.

Верного Руслана – если определять этот образ в общелитературных категориях и в собственно авторской, предложенной Владимовым шкале измерений, заведомо перекладывающей человеческие понятия на собачий язык и обратно, – иначе не назовешь, как еще одной, и притом итоговой, вариацией на тему «положительного героя»в советской литературе. Соответственно, и со стороны социально-этических нормативов Руслан вполне совпадает с представлениями о «передовом человеке», не выведенном, однако, специально, в инкубаторе, в качестве нравоучительной куклы, а взятом из жизни, как есть, как естественное ее порождение. Более того, Руслан – это «идеальный герой», которого так долго искали советские писатели, рыцарь без страха и упрека, рыцарь коммунизма, служащий идее не за страх, а за совесть, отдавший себя без остатка идее, вплоть до способности в любой миг пожертвовать за нее жизнью. Понятия о честности, о верности, о героизме, о дисциплине, о партийности, о нерасторжимом единстве личной и общественной воли – все то, на чем воспитываются с детства миллионы и миллионы двуногих и что именуется научно «моральным кодексом коммунизма», выражено в этом характере с чистотой поистине ослепляющей. И то обстоятельство, что перед нами не человек, а собака, не меняет сути вопроса, но сообщает положительным свойствам Руслана только большую органичность, простоту и трогательное правдоподобие, позволяя занять ему, может быть, первое место в лучшем ряду положительных героев. В этом отношении я бы осмелился провозгласить повесть о верном Руслане вершиной, апофеозом тех идейно-воспитательных стремлений, которыми полнится вся коммунистическая пропаганда, рассматривающая искусство, мораль, политику, а порою и саму жизнь как собственный придаток.

И в то же время все эти положительные и героические начала, собранные в Руслане так, что он вырастает в живой памятник нашей эпохи, возбуждают у нас, читателей повести, скорбь и ужас, жалость и смех, горький смех: вот, оказывается, до чего можно довести человека, можно извратить собаку, обернув все добрые, природные задатки нашего естества на дело, противное жизни, на возведение и поддержание – клетки! Ведь не какие-то непонятные, невесть откуда свалившиеся на землю «злые существа»служат охранителями и исполнителями власти, символами которой навсегда останутся запретка и колючая проволока, а мы сами – обыкновенные люди и собаки, наделенные порою незаурядными талантами по части ума, верности, храбрости, самоотверженности, умения стоять до конца на страже порядка, принимаемого за идеал человеческого устройства. Тем более это относится к основной персоне повести, к верному Руслану, показавшему чудеса высшей собачьей добродетели – верности, к Руслану, который для службы, ради хозяина – «на все готов, пусть даже и умереть». В переводе на гражданские правила эти вполне натуральные, идущие от собачьего сердца добродетели можно довольно точно передать словами, более штампованными, к сожалению, но вмененными в закон человеку: «преданность делу партии Ленина – Сталина».

К этим достоинствам собаки следует прибавить присущие Руслану деловые качества – старательность, ряд профессиональных навыков (умение, скажем, производить ту же «выборку») и беззаветную смелость в борьбе, – заставившие его остаться последним героическим защитником режима, уже павшего в его измерениях и кинутого всеми. Правда, Руслану – с воспитательной точки зрения – недостает истинной злобы и жестокости, жажды первенствовать и руководить. Ему, что называется, не хватает апломба, нахрапа:

«– Смел, но не агрессивен. Некоторая эмоциональная тупость, – говорил с сожалением инструктор…»

Он слишком добр по природе и вместе с тем умен, рассудителен, самолюбив в лучшем смысле этого слова, чтобы лезть в лидеры, в вожди, и эту злобную роль вожака в лагерной стае берет себе, без зазрения совести, Джульбарс. Зато недочеты Руслана в агрессивности с лихвой искупаются преданностью делу, честным и бескорыстным служением, на которое не тянет и Джульбарс, с падением лагеря переходящий в приспособленцы. Итак, Руслан – богатырь лагерной России (не зря его назвали – Русланом), золотая середина, честный коммунист, каких уже мало осталось, рядовой патриот, пламенный середняк, добросовестный охранник – каменная опора Советской власти. Он – народен, этот Руслан, но он и партиен, идеен, и потому, что все же он – собака, то есть создание Божие, существо нелицемерное, органическое, мы, читая повесть Владимова, любим и понимаем Руслана. Вы посмотрите: разве сам он, лично, кого-либо убивает, над кем-то измывается, разве он садист, кровопивец? – да нет совсем, он даже кусать особенно не хочет, у него одна производственная забота, ради которой он, собственно, и живет: это чтобы соблюдался порядок, элементарный порядок, и шествующие привычными колоннами арестанты сохраняли бы предустановленный строй…

Вот произнес слово «строй», и оно в моем критическом сознании сразу развалилось на два значения: ну, первым делом, естественно, строй арестантов, распределенных по пятеркам, в окружении собак и автоматчиков («шаг вправо, шаг влево – стреляю без предупреждения!»), и другой, более отвлеченный, обширный, но все же «строй»– государственный, ведущий всех по пятеркам в светлое будущее… Ах слова, слова! Они всё сами знают – без нас, – слова! И если вы назвали, предположим, общество себе подобных и всю мировую историю – «строем», то так и останется на века – за вами – «строй», в виде сомкнутых колонн, бредущих из зоны в зону.

Но при чем здесь Руслан, такой славный, спокойный и человечный пес? При чем здесь мы с вами?! А при том, что в случае чего – а случай этот представился и совпадает с нашей эпохой – все лучшие возможности и способности человека, самые святые, – уверяю вас, самые святые! – перекладываются, сами того не ведая, с добра на зло, с правды на обман, с преданности человеку на умение заворачивать человека в «строй», а если он заартачится, брать за руку, за ногу, брать за глотку, рискуя, если потребуется, и собственной головой, и превращать глупую кучу по наименованию «люди», «народ»в гармонический этап арестантов – в «строй». Кто это изобрел, кто выдумал такую науку, по которой обучают и людей, и собак? Где искать виновника, первопричину? Кто-то валит (попроще) на Сталина, кто, более дальновидный, видит впереди Ленина за этим строем колонн, Ленина, бросающего палку в грядущее, – «апорт!». Кто, наконец, прозревает самого Карла Маркса в зачатке злоупотреблений, в начале марша, за который всю меру ответственности в конце концов должен нести Руслан, собака… Ведь если так продолжать, то, наверное, мы доберемся до самых истоков истории, до грехопадения человека. И это – правильно. Кто первым убил? – Каин! Кто предал? – Иуда. Но если все-таки, признав и Каина, и Иуду за наших основоположников, перейти на более доступную непосредственному восприятию почву, то опять виновным в конечном счете окажется – Руслан! Может быть (для поблажки говорю), высочайший Инструктор, предусмотревший запретку, учивший ходить по бревну – сам на четвереньках, – делать «выборку»и так далее, вначале и не думал, что все так плохо кончится? Наверняка не думал, а просто учил собак и приспосабливал к будущему, научному мировоззрению… Но нам-то, собакам, предоставлено самим разбираться в подаренном нам квадрате, в пределах «зоны», истории. С них, основополагателей, не спрашивается, а с нас – спросится. И здесь со стороны автора, Владимова, вторгается в мозг и совесть еще одно мистическое понятие – Служба, то есть, говоря по-секретному, – система

Мы питаемся слухами – даже в литературе. И вот лет двенадцать назад пронесся по Москве, среди интеллигенции, слух, что, дескать, появился рассказ, никем еще не читанный, неизвестно чей, – про то, как вскоре после смерти Сталина и преждевременной реабилитации, когда лагеря позакрывали, осталась без дела на местах, по соседним деревням и поселкам, масса караульных собак, специально приспособленных для несения лагерной службы, и чуть только местные, вольные толпы сойдутся, скажем, на Первомайскую демонстрацию или какое-то еще предусмотренное мероприятие, так сейчас же те собаки вылезают из своей конуры и принимаются строить вольняшек в арестованные колонны – как при Сталине. (Эхо:как при Сталине!) Не знаю, был ли, не был написан уже тогда этот чудесный рассказ, передававшийся, может быть, еще до его написания изустно, но та история с реабилитированными собаками, продолжающими честь по чести держать лагерную вахту в назидание потомству, по-видимому, и легла основанием в землю, послужив кульминацией нынешней книги Владимова. Возможно, из этой смутной истории о лагерных овчарках, более преданных, оказалось, режиму, нежели сам режим, и выросла повесть о верном Руслане, исполненная доброты и сочувствия к тем оставленным Сталиным собакам, без дела пропадающим, и доискивающаяся до сути, до вопроса о том, как все это произошло, как могло такое случиться, что при всех прекрасных намерениях и задатках собака поставила предел человеку: «шаг вправо, шаг влево – считается побегом!» ?

Здесь мы переходим к утопии, в условиях которой вырос и воспитался Руслан, ничего кроме предложенного ему «нравственного кодекса»и не нюхавший в жизни. В условиях, где тренировка, дрессировка на «отличника по злобе», на «отличника по недоверию к посторонним»(когда «посторонний», разыгранный чекистом в балахоне, изо дня в день предлагает яд, горчицу, втыкает иглу в ухо, внушая понятие собаке, что каждый «посторонний»– шпион, враг народа) начинается с рождения, ничего другого и не может воспитаться из существа, полного любви и ревностного доброжелательства к людям. Мог ли быть лучше Руслан, чем он есть, мог ли он испытывать доверие к «постороннему», если еще щенком ему внушали – и не просто внушали при помощи слов, но всякий раз подтверждали слова чувствительным, болевым приемом, – что все «постороннее», вынесенное за регламент «хозяев», – безусловное и абсолютное зло?..

Мы недоумеваем, почему «хозяева», «начальники»без конца повторяют фразы, всем, и самим «начальникам», осточертевшие, типа: «социалистический реализм», «культ личности», «антипартийная группировка Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувший к ним Шепилов». Разве нельзя, по наивности мы спрашиваем, ну хотя бы этого Шепилова, про которого мы только и слышали, что он – «примкнувший», чуточку сдвинуть направо или налево, ну по крайней мере ввести его, подлеца, в полный состав «антипартийной группировки»без этого ничего не означающего, приевшегося эпитета – «примкнувший» ? Ведь тогда бы мы что-то поняли, почувствовали, полюбили: вот наконец-то сами хозяева предоставляют, хотя бы самим себе, некоторую свободу слова! Может быть, с этого «Шепилова», немного переставленного, началась бы новая эра, поднялся бы энтузиазм! коммунизм!

Нет, нельзя, и вы не понимаете, что если чуть-чуть видоизменить «Шепилова»– все рухнет. Потому что все идейно-политическое воспитание собаки и человека держится на дрессировке. И нельзя вместо «ляг!»сказать «сядь!»: произойдет революция в сознании и все полетит под откос, и пусть уж лучше «примкнувший к ним Шепилов»так и будет «примкнувшим»– спокойнее.

И она себя – дрессировка, – знаете, оправдывает. Вот сейчас уже весь мир дрессируется на нескольких запавших в память словах: «антисоветизм», «антикоммунизм», «фашизм», «разрядка напряженности», «мир всему миру»…

– Так вы что – антикоммунист? Фашист? Противник разрядки? Поджигатель войны?!!!

– Что вы, помилуйте! Я всей душой – с вами! Я почти что коммунист. Только, пожалуйста, не произносите эти слова!..

Не идеология – дрессировка. Чем чаще повторять (с использованием болевых приемов) – тем сильнее. И не важно, что в результате бесконечных повторений не останется любви (энтузиазма! коммунизма!). Зато собака обернется человеком, а человек – собакой. Зато не идеология, не мировоззрение, но – радостные сигналы будут впрыснуты в жилы, в инстинкты жизни, в рефлексы:

«– Фас, Руслан! Фас!»

Можем ли мы после этого осуждать Руслана?

Мир, в котором ему довелось родиться, – прекрасен. Предустановленная гармония – запретна и проволока. Что может быть чище, что может быть справедливее в жизни, чем эти стройные колонны ведомых в небытие заключенных? Стеклянный колпак Замятина в романе «Мы», проекты Оруэлла, сновидения Хаксли и Кафки сияют нам из преданных, любящих глаз Руслана. Он совсем не теоретик, он просто практик, исполнитель доставшегося ему счастья – «жить при коммунизме». В прекрасной, авторитарной системе, которая сама себе служит оправданием и без конца купается в собственных лучах, нет и не возникает сомнений. Служба – «лучшее, что пришлось Руслану изведать». «Лучшей наградой за Службу была сама Служба», а злейшее из зол, страшнее самой смерти, – отстранение от Службы. Сами заключенные, норовящие так или этак нарушить мировую гармонию, выйти из строя, бежать, покинуть эту «светлую обитель добра и покоя», – лишь слабые и неразумные дети, с точки зрения Руслана, что-то недопонимающие и потому подвергаемые моральному воздействию, перевоспитанию, чтобы поняли наконец, «где им по-настоящему хорошо», – в лагере. Он не испытывает к ним, коль скоро они повинуются, злобы или ненависти, а лишь легкое сожаление к их детскому недомыслию и, – как подобает боевому псу, честному служаке, помнящему непрестанно о долге, – «здоровое недоверие».

Как всякая утопия, лагерь замкнут в себе и представляет собою строгое подобие острова. Отсюда, в частности, так приставшая к живописанию лагеря литературная форма «робинзонады», то есть округлого, отгороженного от прочей действительности микрокосма, самим собою довольствующегося и заставляющего испытывать повышенный интерес к элементарным приметам своего специфического – лагерного, островного – климата и колорита.

Цитировать

Терц, А. Люди и звери. По книге Г. Владимова «Верный Руслан (История караульной собаки)» / А. Терц // Вопросы литературы. - 1990 - №1. - C. 61-86
Копировать