Ломоносов-прозаик

Михайло Ломоносов, Избранная проза, М., «Советская Россия». 1980, 512 с.

Прозаическое наследие Ломоносова (за исключением, естественно, его филологических трудов) редко вызывает интерес литературоведов¹. Обыкновенно оно рассматривается как источник сведений о биографии писателя и общественной жизни его эпохи, собрание памятников философской, естественнонаучной и исторической мысли. Поэтому такое традиционное в принципе заглавие, как «Избранная проза», выглядит на обложке рецензируемого сборника несколько неожиданным.

Вошедшие в книгу тексты и примечания к ним подготовлены, как отмечает составитель В. Дмитриев, на основе Полного собрания сочинений Ломоносова. Но, разбросанные там по десяти томам, здесь они сведены под один переплет, а главное – осмыслены как некое единство, обладающее специфически литературными качествами. Такой подход имеет под собой самые серьезные основания. Как хорошо известно, проза и поэзия были для Ломоносова не явлениями разного порядка, но двумя родами красноречия и подчинялись единым и непреложным для автора законам риторики.

«…Если в основе поэзии Ломоносова лежит речь в стихах, то в его прозе – та же речь, но несколько по-другому организованная», – пишет во вступительной статье В. Дмитриев (стр. 14). При этом фундаментальные принципы «красноречия вообще, поколику оно до прозы и до стихов касается» (стр. 358), по-видимому, были для Ломоносова важней, чем особенности этих двух видов словесного творчества. Во всяком случае, вложив огромный труд в первую часть своей «Риторики», он не стал завершать вторую и третью книги, которые должны были быть посвящены специально «оратории и поэзии».

Следует подчеркнуть, что Ломоносов не собирался ограничивать свое «наставление к сочинению речей в прозе» жанрами, непосредственно предназначенными для публичного чтения. В его представлении, ведению риторики подлежали и «учебные книги», и «истории», и «приватные» письма, и вообще все виды текстов, претендующих на какую-либо значимость. Его же собственные произведения, написанные в соответствии с правилами науки красноречия, должны были служить образцами и оставались таковыми до тех пор, пока между литературой и риторикой не произошло окончательного разрыва.

Как показывает В. Дмитриев, в истории отечественной культуры поэзия Ломоносова ценилась выше, чем его проза. Приведенные в статье высказывания Пушкина, Белинского, Гоголя, Достоевского подтверждают эту оценку. Вместе с тем важно иметь в виду, что такая дифференциация сложилась далеко не сразу.

В глазах читателей XVIII века Ломоносов-прозаик не уступал Ломоносову-поэту. В принадлежавшем перу С. Домашнева первом очерке истории русской поэзии, появившемся при жизни Ломоносова, подчеркивалось, что он не меньше, чем стихами, «прославился своими сочинениями в прозе» ². «Он создал новое русское стихотворство, и новой русской прозе он первый дал свойственную ей силу и выразительность» ³, – отзывался впоследствии о Ломоносове такой его противник, как А. -Л. Шлёцер. Характерно, что даже М. Н. Муравьев, предвосхитивший в своих опытах реформу Карамзина, восхищался литературной стороной разнообразных прозаических произведений Ломоносова: «Сладостным выражением своим облекал он попеременно искусство писания, отечественную Историю и откровения свои в природе… Везде образец языка, властитель слушателей своих, согласием слова и благородством изображения, он сообщает соотечественникам своим соревнование мыслить и чувствовать» ⁴.

Суждение Муравьева подтверждает правоту В. Дмитриева, включившего в сборник произведения самых несхожих жанров: официальные «доношения» и «репорты», письма, исторические трактаты, речи, посвященные различным естественнонаучным проблемам.

Задачей составителя было охватить как можно более широкий круг материалов, и благодаря такому подходу сборник дает представление как об исключительном разнообразии ломоносовской прозы, так и о ее несомненном единстве. Возможно, стоило бы, однако, пожертвовать некоторыми текстами, чтобы полней представить остальные. Конечно, в рамках однотомника, особенно учитывая значительный объем многих произведений Ломоносова, не обойтись без «фрагментов», но все же нельзя не отметить, что публикация памятника в извлечениях неизбежно ослабляет и ощущение его исторической достоверности, и его художественное воздействие, В особенности это относится к произведениям ораторского жанра. Речь, по словам В. Дмитриева, «должна быть воспринята сразу вся» (стр. 14), она рассчитана на целостное впечатление, и потому ее композиция имеет огромное, если не решающее, значение. Впрочем, то же можно сказать и о других опытах Ломоносова, поскольку все они были практической реализацией норм, сформулированных в «Риторике». Ярче всего представляют в сборнике ломоносовскую прозу тексты, напечатанные полностью: «Слово о явлениях воздушных…», «Краткая история… Академической канцелярии…», «О сохранении и размножении российского народа», некоторые письма Шувалову и др. Читая их, можно понять, каким образом сочинения, находящиеся, в строгом смысле слова, за пределами изящной словесности, сумели воздействовать на всю русскую прозу, включая беллетристические жанры, к которым сам Ломоносов относился в целом отрицательно.

Радищев, полагавший, что Ломоносов не имел «последователя в витийстве гражданском», исключительно высоко оценивал влияние его красноречия «на общий образ письма». «Сравни то, что писано до Ломоносова, и то, что писано после его, – действие его прозы будет всем внятно» ⁵, – указывал он в «Путешествии из Петербурга в Москву». Для его собственного творчества, включая даже такое интимное по содержанию произведение, как «Дневник одной недели», ломоносовские принципы разработки фразы и периода, ритмико-синтаксической и композиционной организации речевых единиц, безусловно, были в высшей степени значимы.

Еще в начале XIX века проза Ломоносова не утратила своего обаяния. В 1817 году Мерзляков в «Разборе осьмой Оды Ломоносова» подчеркнул, что тот «утвердил… свои правила собственными образцами сочинений неподражаемыми, как в стихах, так и в прозе» ⁶. А издатели «Собрания новых русских сочинений и переводов в прозе» в 1825 году мотивировали включение в книгу известных произведений тем, что «стихи князя Кантемира и Петрова и теперь еще имеют свою цену; проза Ломоносова, Хераскова, Козицкого, Гамаллея, Подшивалова и теперь еще обвораживает слух, пленяет воображение и убеждает разум» ⁷.

Авторы этих высказываний стояли во взглядах на литературу XVIII века на архаических позициях. Но сходные суждения можно обнаружить и у Батюшкова, особо ценившего, вслед за своим наставником Муравьевым, научно-ораторскую прозу Ломоносова и, как указывает в примечаниях В. Дмитриев, прежде всего «Слово о пользе Химии…». Выписав оттуда в свою записную книжку большой фрагмент, которого, к сожалению, мы не находим в сборнике, Батюшков удивлялся, «первое, красоте и точности сравнения, второе – порядку всех мыслей и потому всех членов периода, третье – точности и приличию эпитетов» ⁸.

Впрочем, источниками достоинств ломоносовской прозы были для Батюшкова исключительно природные дарования и познания автора. Образцовое следование законам риторики уже не имело для него никакой цены. «Подражатели Ломоносова полагают, что его красноречие заключается в долготе периодов, в изобилии слов и в знании языка славенского. Нет, оно проистекает из души, напитанной чтением древних, беспрестанным размышлением о науках и созерцанием чудес природы, его первой наставницы. Да здравствует наш Михайло, рыбак холмогорский!» ⁹ – продолжал он свою запись.

Отметим, кстати, что интерпретация творчества Ломоносова, которую дает В. Дмитриев, находится в русле традиции, заложенной Батюшковым. Знаменательно, что имя автора обозначено в сборнике как Михайло Ломоносов. Во вступительной статье, в комментариях внимание обращается прежде всего на отражение в прозе личности автора, биографические обстоятельства создания тех или иных произведений. В. Дмитриев стремится донести до читателя обаяние Ломоносова и потому, вероятно, склонен порой принимать на веру некоторые его пристрастные суждения. Так, например, деятельность Г. -Ф. Миллера или А. -Л. Шлёцера едва ли заслуживает однозначно негативной оценки.

Думается, что тема «Ломоносов и Батюшков» вообще достойна тщательного изучения. Пушкин, безусловно, имел основания назвать Батюшкова «счастливым сподвижником Ломоносова» ¹⁰. Посредствующим звеном между ними был, вероятно, Муравьев, связь творчества которого с наследием Ломоносова обычно также недооценивается¹¹. Причем эта линия литературной преемственности прослеживается не только в поэзии, о которой говорил Пушкин, но я в прозе. Так, в частности, те, кто прочтет в сборнике фрагмент из «Слова благодарственного… на освящение Академии художеств…», возможно, обратят внимание на параллели между этим произведением и «Прогулкой в Академию художеств» Батюшкова. Отметим, кстати, что реминисценции из батюшковского очерка давно обнаружены во вступлении к «Медному всаднику». Таким образом, выявляется еще одна нить, связывающая пушкинскую поэму с русской литературой XVIII века.

Батюшковские заметки о Ломоносове, относящиеся к 1817 году, особенно интересны, потому что их автор был убежденным последователем Карамзина, за четверть века до того осознавшего, что ломоносовский слог устарел, и изгнавшего из своих произведений риторические конструкции. Однако, при всей ориентации карамзинистов на разговорную речь образованного общества, в строе их прозы часто заметны еще, хотя бы в качестве преодоленного фона, следы традиции ораторского красноречия. Как верно заметил В. Дмитриев, эти традиции окончательно сходят на нет в 20 – 30-е годы XIX века. Пушкин, требовавший от прозы «точности и краткости», порицал «схоластическую величавость»»однообразных и стеснительных форм», в которые Ломоносов «отливал свои мысли» ¹².

И уже очень резко отзывался о ломоносовской прозе Белинский¹³. Именно риторический характер и дискредитировал ее в глазах критика. По словам Белинского, «риторика, в том значении, какое дают ей, как науке научающей красно писать, сделалась исключительным достоянием педантов, глупцов» ¹⁴, – и произведениям, сообразовывавшим себя с правилами этой науки, он решительно отказывал во всех достоинствах. Это был вчерашний день литературы, уже давно исчерпавший себя, но еще упорно цеплявшийся за жизнь и потому требовавший полемической реакции. Для многих поколений читателей риторика становится обозначением худших черт литературы, синонимом холодной аффектации и многословной высокопарности.

Филологическая мысль нашего столетия проявляет к риторике все возрастающий интерес. Еще в 20-е годы Ю. Тынянов и Г. Гуковский выявили связь между учением Ломоносова о красноречии и его поэзией, увидели в лирическом восторге од не стихийный порыв гения, поднявшегося над ложной системой, но блистательную реализацию принципов, тщательно продуманных автором. Настоятельно требует анализа с этих позиций и ломоносовская проза, место которой в истории отечественной литературы еще необходимо осмыслить и оценить. Сборник, подготовленный В. Дмитриевым, напоминает об актуальности этой задачи.

1. Одна из немногочисленных работ на эту тему – статья А. Оришина «О стиле научной и публицистической прозы М. В. Ломоносова». – В кн.: «Русская литература XVIII в. Эпоха классицизма». М. – Л., «Наука». 1964[↩]
2. «Полезное увеселение на месяц июнь 1762 года», с. 237.[↩]
3. «Сборник ОРЯС АН», т. XIII, СПб., 1875, с. 200.[↩]
4. »Полное собрание сочинений М. Н. Муравьева», т. 3, СПб., 1820, с. 138 – 139. [↩]
5. А. Н. Радищев, Избранные философские сочинения, М., Госполитиздат, 1949, с. 197.[↩]
6. »Труды Общества любителей российской словесности», ч. 7. 1817. с. 30. [↩]
7. «Собрание новых русских сочинений и переводов в прозе…», СПб., 1825. От издателей. Этот интереснейший перечень сам по себе может стать предметом специального исследования.[↩]
8. »Сочинения К. Н. Батюшкова», т. 2, СПб., 1885, с. 344 – 345. [↩]
9. »Сочинения К. Н. Батюшкова», т. 2, с. 345. [↩]
10. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. VII, М., Изд. АН СССР, 1958. с. 19.[↩]
11. Причина этой недооценки лежит, думается, в расширительном толковании категории литературного направления. Общераспространенные представления о Муравьеве только как о предшественнике сентиментализма мешают увидеть ломоносовские традиции в его творчестве.[↩]
12. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. VII, с. 15, 277 – 278.[↩]
13. См.: В. Г. Белинский, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 1, М., «Художественная литература», 1976, с. 70.[↩]
14. Там же, стр. 499.[↩]