Кто же все-таки «поэт той чудной стороны»?

Начнем с пушкинского текста:

В прохладе сладостной фонтанов

И стен, обрызганных кругом,

Поэт, бывало, тешил ханов

Стихов гремучим жемчугом.

На нити праздного веселья

Низал он хитрою рукой

Прозрачной лести ожерелья

И четки мудрости златой.

Любили Крым сыны Саади,

Порой восточный краснобай

Здесь развивал свои тетради

И удивлял Бахчисарай.

Его рассказы расстилались,

Как эриванские ковры,

И ими ярко украшались

Гиреев ханские пиры.

Но ни один волшебник милый,

Владетель умственных даров,

Не вымышлял с такою силой,

Так хитро сказок и стихов,

Как прозорливый и крылатый

Поэт той чудной стороны,

Где мужи грозны и косматы,

А жены гуриям равны.

Стихотворение содержит загадку, как нередко бывает с пушкинскими текстами. Какого поэта имел в виду автор в последней строфе? Кто этот «прозорливый и крылатый», по пушкинской оценке, поэт?

Первым в 1911 году проблему обозначил П. Щеголев, нашедший автограф стихотворения и расшифровавший его, но не сумевший прокомментировать, в чем он честно признался.

В последующие годы было предпринято несколько попыток определить имя не названного Пушкиным поэта.

В 1938 году М. Азадовский в статье «Руставели в стихах Пушкина»¹ предположил, что это классик грузинской литературы Шота Руставели.

В 1952 году Н. Измайлов подверг версию М. Азадовского критике и предложил другую кандидатуру — современника и друга Пушкина Адама Мицкевича².

В 1965 году в статье «Пушкин и Саади» М. Нольман назвал имя Саади³.

Академической наукой версия Н. Измайлова была признана наиболее убедительной, и именно на его выводы ссылаются почти все комментированные издания Пушкина. И действительно, для этого имеется ряд оснований.

Во-первых, именно благодаря версии Н. Измайлова мы можем с большой долей вероятности предполагать, что поводом для написания рассматриваемого стихотворения Пушкину послужили «Крымские сонеты» Адама Мицкевича. Они были созданы в 1825 году, во время пребывания польского поэта в Крыму, вскоре изданы и получили большую известность и признание. В 1827 году в Петербурге уже публиковались прозаические переводы этих сонетов, сделанные П. Вяземским. То есть пушкинские стихи задумывались как своеобразный отклик на крымские творения Мицкевича, других откликов на это яркое поэтическое событие Пушкин не оставил.

В отличие от Н. Измайлова ни М. Азадовский, ни М. Нольман никак не объяснили неожиданный интерес Пушкина в конце 1820-х годов к Крыму и Бахчисараю. При том, что интерес его был в это время обращен как раз не к Крыму, а в сторону Кавказа.

Во-вторых, совершенно справедливо утверждение Н. Измайлова о двухчастном строении стихотворения «В прохладе сладостной фонтанов…»: «…первая «крымская» часть посвящена изображению восточных пиров при ханском дворе в Бахчисарае; она состоит из четырех строф; вторая часть посвящена изображению другого, неизвестного поэта, противопоставляемого первым, «сынам Саади», и состоит из двух строф»⁴.

Таким образом, тешившим крымскую знать своей искусностью придворным поэтам, чей облик очерчен Пушкиным с нескрываемой иронией («нити праздного веселья», «восточный краснобай», рассказы, расстилающиеся, как «эриванские ковры»), противопоставляется поэт истинный, «прозорливый и крылатый».

Это противопоставление играет в стихотворении очень важную роль.

Но при всех своих достоинствах версия Н. Измайлова плохо согласуется с пушкинским текстом, а именно с двумя последними строфами (то есть со второй частью стихотворения, как он сам ее обозначил).

Так, странным выглядит определение Литвы как «чудной стороны» (Мицкевич ведь поэт Литвы), а также определение литовцев как «грозных и косматых» мужей и уподобление литовских жен гуриям. Сама этимология слова «гурия» противоречит этому: оно происходит от арабского «хур» или персидского «хури» — черноокая.

Эти несоответствия версии Н. Измайлова пушкинскому тексту обстоятельно рассмотрены М. Нольманом:

Главное же, однако, в том, что для Пушкина Мицкевич — поэт не исторически-легендарной, а современной Литвы, да и описание «чудной стороны» выдержано в настоящем, а не в прошедшем времени, т. е. повествует о стране, где и сейчас «мужи грозны и косматы». Поэтому не приходится говорить о «грозных и косматых» предках Мицкевича; а к Литве времен поэта подобная характеристика явно не применима. К тому же примыкающее к России «Царство Польское» никогда не представлялось Пушкину «чудной стороной»; «Литва и Русь» в его восприятии соседние и настолько родственные славянские племена, что даже «вражда» между ними «семейная», а «спор» — «домашний». Сомнительно и сравнение польских красавиц с гуриями, так как подобное применение к миру католических представлений символов магометанской мифологии несовместимо с реалистической конкретностью пушкинского творчества## Нольман М. Л. Указ. соч.

1. Азадовский М. К. Руставели в стихах Пушкина // Звезда. 1938. № 5. [↩]
2. Окончательную редакцию его статьи см.: Измайлов Н. В. Мицкевич в стихах Пушкина (К интерпретации стихотворения «В прохладе сладостной фонтанов») // Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л.: Наука, 1975.[↩]
3. Нольман М. Л. Пушкин и Саади (К истолкованию стихотворения «В прохладе сладостной фонтанов») // Русская литература. 1965. № 1.[↩]
4. Измайлов Н. В. Мицкевич в стихах Пушкина. С. 139.[↩]