«Круглый стол»: «Серебряная свадьба» А. Мишарина на сцене МХАТа

Одна из традиций журнала – рассматривать литературный процесс внутри общекультурного контекста, а следовательно, концентрировать внимание не только на творениях литературы, но и на крупных, заметных произведениях смежных искусств – театра, кинематографии. Можно напомнить о журнальных дискуссиях вокруг спектаклей «Человек со стороны» и «Сталевары».

В этом номере публикуются материалы обсуждения спектакля МХАТа «Серебряная свадьба» по пьесе А. Мишарина, который, наряду с такими сценическими работами, как «Диктатура совести» в Театре имени Ленинского комсомола, «Статья» в Центральном театре Советской Армии, «Говори…» в Московском театре имени М. Н. Ермоловой и другими, вызвал противоречивые оценки и споры, причем не только в профессионально-критической среде. Это понятно, ибо на театральной сцене идет разговор о проблемах, волнующих сегодня нас всех. Получился ли он, насколько убедительно воплотилась в спектакле атмосфера времени, как соотносятся в нем художественное и публицистическое начала – об этом размышляли за «круглым столом» редакции критики К. Щербаков и М. Синельников, публицист Ю. Апенченко, секретарь Пензенского обкома КПСС Г. Мясников, постановщик спектакля О. Ефремов, драматург А. Мишарин, заведующий литературной частью МХАТа, театровед А. Смелянский.

К. ЩЕРБАКОВ

Против того, что спектакль «Серебряная свадьба» стал серьезным общественным явлением, кажется, не возражает никто. И тем не менее довольно часто приходится слышать; «Да, но…» И говорится, что публицистика тут в ущерб художеству, что диалогам недостает психологической глубины, что открытая гражданственность подавляет и забивает все прочие компоненты спектакля.

Разумеется, спектаклю не хватает гармонии; нельзя сказать, что «Серебряная свадьба» – это совершенное художественное произведение. И если обращаться к истокам его, то их следует искать в раннем «Современнике», в театральных поисках конца 50-х-гначала 60-х годов, в таких работах, как «Два цвета», «В поисках радости» и некоторых других спектаклях той поры. Тогда тоже говорилось, что это -публицистика в ущерб художеству, и в известной степени это было правильно. Но что же в первую очередь осталось от театра тех лет, чем он запечатлелся в духовной жизни народа? Да вот этими «негармоничными» спектаклями «Современника». Спектаклями Г. Товстоногова, спектаклями А. Эфроса.

В упомянутых спектаклях жило время, его надежды, его духовный настрой, и потому эти спектакли Стали тем, чем они стали.

Именно тогда вырастали актеры с обостренным чувством социальности, на которое, может быть, потом и не всегда был спрос. Но сегодня этот спрос резко, обострился, и выяснилось, что Петр Щербаков и Олег Табаков по-прежнему способны обогащать живую социальную драматургию и к позиции режиссера добавлять собственную позицию актера и гражданина, участвующего в жизни своего времени, а не только играющего спектакли. Истоки актерских удач «Серебряной свадьбы» надо искать именно здесь.

Как известно, Олег Николаевич Ефремов стал главным режиссером МХАТа в 1970 году, в начале десятилетия, о котором в партийных документах сказано, что это было десятилетие, когда в экономике и в социальном развитии страны проступили негативные тенденции, возникло немало трудностей.

И вот когда сегодня обращаешься к спектаклям МХАТа начала 70-х, то смотришь на них несколько иными глазами. Для меня лично эти спектакли вырастают в цене. Социальное чутье руководителя Художественного театра было безошибочно, и возник феномен производственного спектакля, привлекающего внимание общества к тому больному, трудному, что происходило в душах людей, к общему понижению нравственного уровня, тесно связанному с застойными явлениями в экономике. Ведь если падает престиж честной работы, то может ли это не влиять на внутренний мир работника?

Когда на спектакле «Заседание парткома» слушаешь сегодня монолог бригадира Потапова о том, как его бригада в течение недели занималась черт знает чем, но только не тем, чем должна была заниматься, то не можешь воспринимать этот монолог как человек посторонний, поскольку его актуальность, к сожалению, не только сохранилась, но и усилилась. Театр нащупывал тип положительного героя, который вступал в противоборство с неблагоприятными обстоятельствами, порожденными тенденциями минувшего десятилетия. Потом, когда вышли спектакли «Обратная связь» и «Мы, нижеподписавшиеся…», МХАТ упрекали в том, что он уходит от положительного героя. Но театр видел, что нельзя тиражировать Потапова, и общественная ситуация такова, что люди, которые хотят сделать доброе, хорошее дело, почему-то вынуждены идти к этой благородной цели окольными путями. Затем на той же сцене появился Андрей Голубев из спектакля «Наедине со всеми», который как руководитель и человек был граждански, нравственно сломлен именно тем, что ему надо было ловчить и изворачиваться, чтобы просто выполнить свою работу.

И еще на сцене МХАТа был спектакль «Так победим!», истоки которого надо искать опять-таки в «Современнике», в спектакле «Большевики».

Спектакль, в сущности говоря, об ответственности власти перед народом, о том, что эта ответственность не может притупиться, снизиться. И искусство руководителя заключается в том, чтобы чувствовать реальные жизненные процессы и на них соответствующим образом реагировать.

Я это к чему говорю? К тому, что спектакль «Серебряная свадьба», еще не существуя, уже существовал. Он был подготовлен, за ним был некий моральный и социальный шлейф, за ним был путь, за ним была дорога, которая на каком-то витке нашего общественного развития должна была к этому спектаклю привести.

Я ни в коем случае не хочу умалить значения пьесы. Это очень серьезная пьеса, одна из серьезнейших по нынешним дням. И вообще, когда мне говорят, что из пьесы, в которой не хватает того-то и того-то, получился существенный спектакль, в котором всего хватает, я в это не верю, так не бывает. То, что есть на сцене, в пьесе изначально заложено. Другое дело, что опубликованный текст весьма существенно и значительно отличается от того, который играется сейчас на сцене МХАТа.

Мы знаем такие примеры работы театра с драматургом, когда пьеса и театру не нравится, и режиссеру не нравится, но надо галочку поставить, тематика подходит – и вот латаются дыры, как-то сводятся концы с концами. В результате выходит спектакль, который заполняет репертуарную рубрику, и все довольны, кроме зрителя и, естественно, актеров и режиссера, если они люди совестливые.

Сравнивая опубликованный вариант «Серебряной свадьбы» и вариант, идущий на сцене, я склонен предположить, что проделанная драматургом и театром работа была прямо противоположна по характеру той, о которой я только что говорил.

В «Серебряной свадьбе», в опубликованном варианте, мне кажется, изначально были заложены гражданские и нравственные идеи, которые нуждались в развитии, в уточнении каких-то акцентов. И не латание дыр, а именно развитие тех нравственных, гражданских идей, которые были в пьесе заложены и были созвучны времени, составляло суть репетиционной работы над «Серебряной свадьбой».

Казалось бы, так принято: академический театр, солидный, устоявшийся, на явления нашей быстротекущей реальности не должен откликаться раньше других. Пусть накопится опыт, а потом уже солидный академический театр скажет свое слово.

Я хочу обратить внимание, что спектакль «Серебряная свадьба» был первым в ряду театральных работ, талантливо и чутко ощутивших то, что происходит сегодня в стране.

Приходилось слышать: театр ничем не рисковал, «Серебряная свадьба» – это «разрешенная» смелость. Неправда. Никто не мог гарантировать, что театр пожнет лавры. Театр шел на риск, театр проявил гражданское мужество. А то, что это было оценено и признано, свидетельствует о благотворных переменах в общественном климате.

Помню, когда в «Современнике» шел спектакль «Восхождение на Фудзияму», по окончании его я услышал реплику одного известного драматурга: «Это Айтматов, ему разрешили! Если бы разрешили мне – я бы написал лучше!» Если мне разрешат, я напишу лучше, а если не разрешат, не напишу… Уверен, из такой позиции ничего путного родиться не может. То есть может получиться спектакль, напичканный «актуальными» словами и фразами, но отличить его от спектакля с духовной предысторией не составит труда.

Явления эти принципиально и диаметрально различны.

В спектакле «Серебряная свадьба» представлен разрез такого грозного явления, как отрыв управленческого аппарата от масс, когда он вольно или невольно начинает считать себя чем-то первичным, чем-то таким, вокруг чего движется остальная жизнь. Здесь все ставится с ног на голову. Это явление представлено и воплощено в человеческих характерах.

В некоторых газетных рецензиях приходилось читать: «эти важновы и голощаповы». Очень разные персонажи ставились на одну доску, что, по-моему, свидетельствует о непонимании происходящего на сцене. Фигуры Важнова и Голощапова настолько разные, что внимательному взгляду не заметить этого просто нельзя. Если Голощапов – один из тех, кто своими усилиями создал ситуацию, когда управленческий аппарат становится чем-то главным и самодовлеющим, то Важнов – человек, подмятый обстоятельствами, попавший в мясорубку. Но в нем пробуждается совесть, и это показано в пьесе. Важнов – это своего рода жертва, что, конечно, не снимает с него ответственности, вины, но заставляет посмотреть на эту фигуру другими глазами, чем на фигуру Голощапова. Я уже упоминал о Петре Щербакове и Олеге Табакове, которые безусловно принесли в спектакль свою жизненную позицию, показали героев, укорененных в реальности, вызывающих множество ассоциаций. Это относится и к Выборнову, который в исполнении Олега Борисова становится главным героем спектакля. В. представлен-, ной общественно-политической и нравственной ситуации Выборнов не является «человеком со стороны», он тоже ее создавал и находится внутри ее.

И трудно найти человека, который бы сейчас пришел и сказал: я был вне всего этого, я за все, что происходило, не несу ответственности, я – новенький, и я буду сейчас все переворачивать. Дело в том, что переворачивать надо тем же людям, которые были, которые участвовали, которые, может быть, в меру своих сил противостояли, а иногда не противостояли, иногда у них не было сил, иногда они заблуждались. Но сейчас именно тем людям, которые способны с кровью, с болью, с муками нечто существенное в себе переделать, переменить и посмотреть на жизнь иными, сегодняшними глазами, – сейчас именно им осуществлять то, что мы называем ускорением социально-экономического развития.

Нам показан тип человека, про которого мы после спектакля думаем, что он способен вырваться из пут, из проторенной колеи и работать так, как того требует время. Это представляется мне большим достоинством спектакля.

И Сирый в исполнении В. Невинного – узнаваемый персонаж. Что он, не шел на компромисс? Шел. Не лез на рожон, понимал, что плетью обуха не перешибешь, эта истина была ему ведома, и он жил в согласии с ней. Но ради чего компромисс? Ради того, чтобы колхозное дело, колхоз свой сохранить, сберечь, не дать растащить своим собственным ворам и голощаповым разных мастей и оттенков. Фигура из времени? Безусловно, фигура из времени.

Сегодня гадают о том, что будет с этим спектаклем через год, будет ли он нужен, интересен. Один мой знакомый, не театральный критик, но человек, для которого свои собственные концепции дороже реальных фактов, как-то в разговоре заметил: знаешь, через год этот спектакль постигнет судьба «Заседания парткома». Как так? Да так. Вышел спектакль, который был нужен на какой-то год-два. И дальше – кто помнит об этом «Заседании парткома»? Позвольте, говорю я, этот спектакль идет более десяти лет, собирает публику и сегодня обнаружил внутри себя некий новый нравственный, гражданский резерв. И когда Олег Николаевич Ефремов говорил, что на последних гастролях в Сибири это был самый популярный спектакль, я в это верю. И я понимаю, почему это так.

Не берусь предсказывать, но думаю, что «Серебряную свадьбу» действительно ожидает судьба таких спектаклей, как «Заседание парткома», то есть достойная и некороткая хорошая судьба.

М. СИНЕЛЬНИКОВ

Чем дорог мне пафос этого спектакля, этой пьесы? Тем прежде всего, что в нем отразилась напряженность раздумий о нашем переломном времени. «Серебряная свадьба» заостряет внимание на непростоте проблем. На том, что неблагополучные тенденции жизни, которые мы должны преодолеть, победить, имеют не поверхностное, а достаточно глубокое происхождение, уходят внутрь десятилетий, коренятся в душах людей, этими десятилетиями формировавшихся.

В этом смысле, безусловно, сценический вариант пьесы многое дополнил, уточнил, обосновал.

Как могло случиться, что руководящий пост в таком вот районном центре стал постом неконтролируемым? Как произошло, что люди, занимающие подобные посты, исповедуют особость своего положения, и прежде всего особость своих привилегий, находящихся где-то высоко над обязанностями, не зависящих от качества выполнения обязанностей?

Не могу утверждать, что театр и драматург отвечают на подобные вопросы со всей полнотой убедительности. Однако, повторяю, спектакль заставляет задумываться над серьезными, драматичными вещами, и в том его сила, его значение.

Очень важно, что в сценическом варианте появились эпизоды, публицистически остро напоминающие об истоках всей нашей жизни и борьбы – ленинских истоках и о тех тенденциях, которые, по сути, эти истоки замутняли, искажали. Я имею в виду, в частности, отличный эпизод с голубыми елями, посаженными у горкома («как на Красной площади»), – ассоциации, которые они вызывают у Важнова и Голощапова. Для одного это мысли об Ильиче, о его требовательной человечности, мысли неуютные, беспокоящие: так ли, праведно ли живем? Для другого это ностальгия по руководителю иного, «волевого» типа, который может взлететь (взорлить!) над людьми: «…одним махом от края и до края. По горным, так сказать, вершинам…».

Кстати, выявившееся в этом эпизоде серьезное несходство взглядов очень многое проясняет в самой сущности, человеческой и политической, Важнова и Голощапова. Они оба повинны в негодном состоянии дел в районе, в бюрократических извращениях, нарушениях принципа социальной справедливости. Однако душа Важнова не закрыта для внутренней очистительной работы, для критической самооценки. По ходу спектакля мы убеждаемся в этом: и когда Важнов, в общем достаточно спокойно, готов отказаться от дома, выстроенного с нарушением порядка, и когда он участливо, деликатно воспринимает трудную ситуацию, в которой оказался Выборное (тут, в этой линии отношений, П. Щербаков, играющий Важнова, особенно убеждает)… Что же до Голощапова, то в данном случае, как видно, болезнь зашла слишком далеко, никакой высоты душевных движений ждать не приходится.

Любопытно: не кто-нибудь, а Голощапов произносит слова о… ленинской скромности, призывает к ней. Еще одно проявление публицистической заостренности – публицистической, но глубоко обоснованной психологически, касающейся самой сути характера. Недаром так интересен, многогранен в этом эпизоде О. Табаков, в некоторых других случаях, мне кажется, несколько пережимающий в обнажении голощаповского циничного самодовольства.

Серьезная находка – ввод в сценический вариант пьесы Серафима Полетаева, не появляющегося на сцене персонажа, фигура которого и житейски связала целый ряд действующих лиц, и, главное, конкретизировала, сделала более осязаемой меру вины районных руководителей. А еще Полетаев, конечно же, усиливает позитивный потенциал спектакля, ибо, судя по всему, он при всех своих промахах и проявлениях нестойкости действительно был борцом с несправедливостью, не побоялся против людей из своего «командного» круга пойти.

Ну и, разумеется, велико значение в спектакле матери Выборнова, Марии Ивановны; о роли этой, о прекрасном исполнении А. Степановой много и заслуженно писали. Высокие начала, которые несет в себе образ Марии Ивановны, просматриваются еще в журнальном варианте пьесы: на неприятие ею всякого неравенства, на слова ее – «никаких привилегий» не можешь не обратить внимания. Превращение же матери в обобщающую, символическую, в известном смысле ключевую фигуру – свидетельство того, что создателей спектакля заботили способы выражения мысли об идеале, о тех действенных, нетленных ценностях, что лежат в основе нашего бытия. Для острокритического по своему пафосу спектакля это показалось важной – и совершенно естественной – задачей.

Добавлю еще о символике: точен, выразителен контраст между прочностью дома (сценический образ дома впечатляюще дан) и колеблющимся положением владельца его, всех других, кто так или иначе причастен к несправедливости.

О многом заставляет думать «Серебряная свадьба». Об образе Тони, в частности, о причудливом сочетании в ней доброты и холодного прагматизма, о минутах прозрения, которые, кажется, посещают все-таки это молодое существо.

Интересная пьеса, интересный остросовременный спектакль.

Вместе с тем не могу согласиться с волной захвала, буквально обрушившейся после некоторого первоначального молчания на эту работу МХАТа.

Странно получается: время новое, спектакль этому именно и посвящен, критик, пишущий о спектакле в очень ответственной центральной газете, новым временем клянется и к эстетической справедливости не устает призывать – а вот, поди ж ты, для «Серебряной свадьбы» приготовил, в конце сверхвосторгов, махонькие скороговорочные замечания самого неконкретного свойства!

Или другое, то, о чем сейчас говорил Константин Щербаков: можно в иных рецензиях прочитать, что Важнов и Голощапов суть нечто единое, через запятую, если не через тире существующее. Но ведь писать такое – значит не понимать социального расклада спектакля, не видеть и зоркости драматурга…

Выходит, для авторов глобальных захватов все это и впрямь позволительно не понимать и не видеть?

Мне не хватило в этом спектакле цельности, художественной выверенности разных его линий и частей.

Очень трудно в спектакль входишь, и, думаю, при всей большой и талантливой работе, которую театр провел, существуют все же огрехи, недоделки уже в самом использовании пространства сцены. Может быть, я наивный зритель, но, право же, искренний и не скрою, что в иных мизансценах хотел бы более скоро и более четко понимать, кому адресована Та или иная реплика, для чьего слуха предназначен тот или иной разговор, – при отсутствии-то перегородок между комнатами важновского дома, при наличии в этом доме, в одноплоскостном, так сказать, пространстве, множества персонажей. Местами возникает ощущение не многоголосия сложного, к которому театр, понятно, стремился, а какого-то гама…

Конечно, начала недостаточной цельности спектакля надо искать в самой пьесе. При всем, повторяю, интересном, что в ней есть, она уязвима вот в каком смысле: нет глубины, которая затрагивала бы корни характеров во взаимосвязи, взаимодействии, неоспоримо бы представляла историю отношений персонажей -и общественных, и человеческих, интимных. Несколько парадоксально даже получается: за каждым персонажем есть несомненное жизненное содержание, есть судьба – а судьбы взаимоотношений, если можно так выразиться, не ощущаешь, не дано это в пьесе, не накоплено, не выстроено драматургически.

Вот, скажем, лирический эпизод, островок, когда Калерия Голощапова подходит к Выборнову и становится ясно, что в прошлом они были близки. Ясно – однако тем более тут требуются объяснения! Ну, разумеется, не прямолинейные, не «отчетные» какие-то, но очень хотелось бы знать, догадываться, какова история отношений Калерии и Выборнова, как они влияли, а может, и поныне влияют на отношения других персонажей, какая, короче говоря, судьба отношений за этим скрыта. Ничего такого, к сожалению, узнать или предположить невозможно. В наличии лишь схема: дескать, вот Калерия, сверхпрактичная, дошлая баба, даже о «звериной хватке» ее кто-то говорит, – а надо же, и она любить умела…

Довелось прочитать об А. Мишарине, что он как драматург идет в русле традиций Горького и Леонова. По-видимому, так оно и есть. Но можно представить, в какой глубинный водоворот человеческих отношений, страстей могли бы мы заглянуть в подобной же ситуации, будь она в горьковской или леоновской пьесе.,.

Думаю, не до конца, не до глубин прописаны в пьесе и выражены в постановке сложные отношения, существующие между Выборновым и его земляками.

Конечно, ни драматург, ни театр не могут нести ответственности за автора одной из рецензий, – увидевшего в Выборнове положительнейшую фигуру и от души огорчившегося: мол, Выборнов, пойдя в центр, «доверил» своим преемникам Советскую власть в районе, а они ею плохо распорядились. Если бы все было так просто, тогда, глядишь, и поправить дела можно было бы в два счета. Между тем реальные связи центра и района складывались, как это хорошо известно, куда как сложнее, и слова Важнова, упрекающего Выборнова именно как деятеля, направлявшего, формировавшего политику на местах, имеют, понятно, под собой все основания. Заслуживают большого внимания, не могут не вызывать нашего зрительского отклика и ответные слова Выборнова, обращенные к Важнову, – слова о цене искренности, откровенности, правды («В чем, спрашиваешь, твоя новая свобода?.. А в том же, в чем и моя. Что ты мне в первый раз осмелился все сказать… А я тебя первый раз выслушал. До конца. И первый раз увидел. Человека…»). Эта сцена объяснения принадлежит к особо значимым сценам спектакля, к пикам его.

И все же… Хоть за рецензентские накладки, как уже сказано, создатели спектакля не отвечают, есть, есть в «Серебряной свадьбе» некая непроясненность, способная недоразумения питать.

Наверное, вот в чем тут дело. До конца ли служат идее, соображениям художественной целесообразности нынешние перипетии служебной карьеры и человеческой судьбы Выборнова? Его, как можно предположить, все-таки повышают в должности. За что, за какие достоинства и заслуги? С сочувствием ли нам к этому относиться? Есть ли уверенность или хотя бы надежда, что он действительно нужен тому переустройству, которое совершается в обществе?

Мало все-таки конкретного знаем мы о Выборнове, особенно о Выборнове сегодняшнем. Приезд его в районный город воистину случаен, не слишком работает на то, чтобы проявить время. По сути, мы и того не знаем, каково душевное самочувствие этого очень важного по замыслу персонажа в пору перемен. Другие персонажи, районные работники, в этом ясны, в поведении их ощущаешь, что все вокруг сдвинулось, что время пришло беспокойное, требовательное. А Выборное тут как-то на особицу, в стороне.

Мне не пришлось видеть Выборнова – О. Борисова. Но когда смотришь в этой роли Е. Евстигнеева, не можешь отделаться от впечатления бесперспективности Выборнова, что, вероятно, все-таки не входило в задачу создателей спектакля. Е. Евстигнеев играет человека, у которого все в прошлом, который устал безумно, из которого, что называется, пар вышел… Какой уж тут «переход на другую работу»!

Можно, пожалуй, упрекнуть прекрасного актера в однолинейной трактовке, но и изначальных недостатков роли нельзя, по-моему, не признать.

Вот еще о чем, о какой зависимости думаешь. Будь фигура Выборнова основательнее, будь глубже прочерчены корни отношений в изображаемой среде, не пришлось бы прибегать к поверхностной, репличной остроте, которая не обошла этот спектакль. Реплики насчет, допустим, того, что нынче «всех» снимают, или другие, похожие на них уровнем, вызывают, конечно, оживление в зрительном зале, но расходятся с серьезными задачами театра.

Впрочем, скажу точнее: и в настоящем своем виде, облике спектакль «Серебряная свадьба», конечно же, не нуждается во внешних эффектах – насущно его содержание, гражданственна художественная мысль.

Ю. АПЕНЧЕНКО

Испытываю некоторую неловкость на этом нашем обсуждении: я здесь действительно человек со стороны, и даже очень со стороны. Не потому только, что никогда не занимался театральной критикой и не участвовал в такого рода дискуссиях, но оттого, что, мягко говоря, – не театрал. В театр хожу только по настоятельным рекомендациям друзей: надо, мол, тебе эту вещь обязательно посмотреть. И случается такое, опять же – мягко говоря, не часто. Но вот слушая Константина Щербакова, вспомнил мелкую «деталь биографии». Недавно рылся в своих рабочих блокнотах конца 50-х – начала 60-х годов и с некоторым удивлением обнаружил обширные, за несколько лету выписки из московских и центральных газет – о всех тогдашних спектаклях «Современника». Повторяю: я никогда не был и не намеревался стать критиком, случайная находка напомнила мне о том лишь, что когда-то театр глубоко волновал меня, привлекал не только как зрителя, но и как журналиста.

Почему же со временем, постепенно этот интерес угас? И даже на пьесу знакомого автора по приглашению я иду, как бы себя преодолевая: лишь бы не обидеть товарища. Причину такого охлаждения объясняю себе так. По роду достаточно редкой профессии разъездного корреспондента, газетного очеркиста я с молодых лет столкнулся с настоящей живой жизнью, которая в каждой поездке, а они были непрерывны, ставила передо мной такие «спектакли», что, когда потом изредка я приходил в театр или даже кино, мне не хватало воздуха жизни, ее остроты. И, выходя из зала, часто я говорил: это, в общем-то, лишь бледное отражение действительности.

Кто-то произнес слова: разрешенная правда. А разве есть такая? Ведь если мы всерьез относимся к жизни, то должны понимать: разрешенной или неразрешенной правды нет. Есть просто правда. Когда речь заходит о разрешенной правде, то имеется в виду либо неправда, либа та правда, которая запоздало сказана вдогонку событиям. Спектакль «Серебряная свадьба» называли здесь общественным явлением. Общественным – понятно, но почему же – явлением? Не потому ли, кроме всего прочего, что постановки такого звучания редки, что искусство, литература достаточно заметно расходятся с окружающей нас жизнью?

М. Синельников.Простите, не могу не возразить вам. «Расходятся», да еще «заметно» – не слишком ли это сильно сказано? Насущные проблемы нашей социальной жизни, ее болевые точки были обозначены в целом ряде произведений 70 – 80-х годов, обозначены правдиво, с гражданской страстью. Мы как-то стали сегодня подзабывать об этом, а надо ли? Разве не факт; литература, искусство вместе с партийной публицистикой немало сделали для того, чтобы помочь обществу осознать остроту задач, психологически подготовить нынешний период перестройки.

Ю. Апенченко.Не могу согласиться со столь оптимистичной точкой зрения. Вот несколько примеров — что называется, прямо из жизни. Мой товарищ по редакции писатель Марк Горчаков в повести «Перекресток» коснулся некоторых отрицательных реалий общественной жизни одной из республик Средней Азии. Тех самых реалий, которые получили теперь резкую партийную оценку. Должен сказать, что, на мой взгляд, сегодня повесть, пожалуй, не назовешь сверхострой. Но она кочевала с одного редакторского стола на другой тринадцать лет и лишь недавно опубликована в «Звезде Востока» (1986, N 4). Я рад за товарища, но вот вопрос: почему журнал, издающийся в Ташкенте, напечатал повесть московского писателя? Другой пример.