Критики о критике

«Nuovi argomenti», Roma, 1960, magg.-ag., NN 44 – 45.

«Черное двадцатилетие», как называют итальянцы период фашистского господства, было едва ли не самым мрачным и бесплодным во всей истории итальянской культуры. Разительный контраст ему представляют послевоенные годы, ознаменованные таким подъемом литературы и искусства, каким не может похвалиться, пожалуй, ни одна другая страна Западной Европы. Духовные силы нации, не находившие выхода, но не иссякшие в годы фашизма, проявили себя после освобождения с необычайной силой. Это в значительной мере справедливо и применительно к итальянской эстетической мысли, на развитие которой оказало как нельзя более плодотворное воздействие распространение идей марксизма в среде демократической интеллигенции. Тому свидетельство – всеобщее признание, которое получило ныне в Италии поистине бесценное наследие Антонио Грамши, высокий теоретический уровень дискуссий о реализме, об «авангардизме» и т. д., проходивших в институте его имени и уже освещавшихся в нашей печати, глубокие, актуальные, проникнутые духом коммунистической партийности работы известных итальянских философов, искусствоведов, критиков – Гальвано делла Вольпе, Антонелло Тромбадори, Карло Салинари и др. И если сами итальянцы нередко склонны несколько пессимистически оценивать «тонус» культурной жизни Италии и останавливаться не столько на своих достоинствах и успехах, сколько на слабостях и болезнях, то как раз в этом и сказывается сила и здоровье итальянской демократической культуры, чуждой всякой апологетики и, если позволительно так выразиться, глубоко самокритичной. Не учитывая этого, читатель мог бы составить себе превратное представление об объективном значении дискуссии, которой посвящается настоящий обзор.

Что живо и что мертво в крочеанской критике¹, в чем состояло ее положительное и отрицательное влияние на развитие критической мысли в Италии? Укоренилась ли в Италии стилистическая критика, какими она чревата опасностями и каковы ее преимущества? Что вы думаете о марксистской критике в Италии? Существует ли в итальянской критике «формалистическая, академическая и консервативная тенденция», и если да, то чем она вызвана? Объясняется ли, по вашему мнению, традиционный страх перед новыми идеями, отличающий итальянскую критику, влиянием католицизма или провинциальной недоверчивостью и робостью? Каковы его глубокие причины? В чем, на ваш взгляд, состоит назначение критики?

Эти и некоторые другие сопутствующие вопросы редакция литературно-критического журнала «Нуови аргоменти» положила в основу своего рода симпозиума, в котором приняли участие известные итальянские писатели, критики и литературоведы – Чезаре Казес, Франко Фортини, Армандо Гвидуччи, Эудженио Монтале, Альберто Моравиа, Пьер Паоло Пазолини, Карло Салинари, Серджио Сольми, Элемира Дзолла.

При всем различии точек зрения и направлений, представленных участниками симпозиума, – а надо ли говорить, что между такими писателями и критиками, как Альберто Моравиа и Пьер Паоло Пазолини, Эудженио Монтале и Карло Салинари, не может не быть существенных расхождений во взглядах, – все они единодушны в признании того факта, что литературная критика в Италии не отвечает своему общественному призванию и что «формалистическая, академическая и консервативная тенденция» до сих пор сильна в ней.

Одна из глубоких причин этого кроется, без сомнения, в самом характере духовного производства при капитализме. Условия этого производства накладывают неизгладимый отпечаток на продукцию Целой армии «литературных пролетариев», фабрикующих рецензии, предисловия и критические статьи.

Сравнивая Буало, который при всей своей приверженности к формальным принципам классицизма сумел отличить Корнеля, Расина и Лафонтена от Шаплена, Прадона и других корифеев прециозной поэзии, с Сент-Бевом, который не оценил Бальзака, Стендаля и Бодлера, но превозносил третьеразрядных писателей, Чезаре Казес замечает: «Правда, Сент-Бева отчасти оправдывало то обстоятельство, что его деятельность протекала в совсем иных условиях, чем деятельность Буало, которому не приходилось нюхать книги, как нюхают табак (что ни час – то новая понюшка), и каждый понедельник чихать критической статьей на страницах «Конститюсьонель».

Со времен «Конститюсьонеля» много воды утекло и под мостами Сены, я под мостами По. В наши дни французский или итальянский литератор может лишь позавидовать условиям, которые «отчасти оправдывали» Сент-Бева. Товарное производство литературы, по выражению Чезаре Казеса, превращает литературоведение в отрасль товароведения и заставляет критика сознательно или бессознательно руководствоваться интересами сбыта и рыночной конъюнктурой. «Даже если предположить, – пишет Франко Фортини, – что все те, кто в качестве критиков обслуживает издательства и другие культурные учреждения, движимы самым бескорыстным стремлением по достоинству оценить литературные произведения, отданные на их суд, – а такое, предположение, конечно, таит в себе иронию, – они не могут не знать, что без той массы ненужных и плохих книг, которой завалены их столы, культурная промышленность (этот термин здесь употребляется в том же смысле, в каком говорят кожевенная или пищевая промышленность. —К. Н.) не просуществовала бы и одного дня, по крайней мере в ее нынешних формах».

Вынужденный сообразовываться с темпами массового производства книжной продукции, критик, не углубляясь в анализ художественного произведения, исходит в оценке его из субъективной, чисто вкусовой реакции, всецело полагаясь на свой «нюх», но, как замечает Чезаре Казес, именно вследствие непрестанного «нюхания и чихания» его нос утрачивает способность обонять. А поскольку ему все же необходимо мотивировать свои суждения, он прибегает к готовым схемам той или иной поэтики или этической концепции и механическим применением этих схем подкрепляет свои субъективистские оценки. Этот субъективизм в сочетании с мертвым схематизмом умозрительных построений дополняется характерной для капиталистического производства погоней за «новым», понимаемым в самом вульгарном смысле, – погоней, которая вносит дух сенсационности как в художественную литературу, так и в литературную критику. «При этом, – пишет Казес, – неизбежно упускается из виду главное – отношение между произведением искусства и кардинальными проблемами своей страны и своего времени, отношение, являющееся тем фокусом, в котором должны, как световые лучи, сходиться все моменты критического суждения.

«Худосочность» итальянской критики вызвана, как отмечают многие участники симпозиума, и особыми историческими причинами. «Черное двадцатилетие» не прошло бесследно для итальянской культуры; критическая мысль до сих пор не преодолела наследие фашизма. «Еще бы не существовать формалистической, академической и консервативной тенденции в итальянской критике! – пишет в этой связи Пьер Паоло Пазолини. Она объясняется тем фактом, что господствующий класс от монстров феодализма (который еще не изжит) до аграрной и промышленной олигархии всегда хотел одного – чтобы люди помалкивали. А поскольку литераторы, и в частности критики, все же должны говорить, они говорили – и говорят – так, чтобы ничего не сказать».

В своем ответе на анкету «Нуови аргоменти» Альберто Моравиа рассказывает о том, как после выхода в свет его первого романа «Равнодушные» он испытал чувство глубокого разочарования, читая появившиеся в печати многочисленные рецензии на этот роман. «Меня поражали, – пишет он, – их поверхностность, провинциальность, легковесность и убожество, прикрываемое самонадеянным тоном и внешним блеском, свойственным так называемой эстетической критике.

1. Имеются в виду критические принципы Кроче и его последователей.[↩]