«Костер» (Материалы к творческой истории романа). Вступительная заметка, комментарии и публикация И. Фединой

Богом жанров называл роман Константин Федин, ощущая в нем неисчерпаемые возможности изображения жизни в диалектическом единстве ее противоречий, жгучей современности – в ее историческом разрезе.

Во всех своих романах Федин, прежде всего, ставит перед собой задачу найти наиболее естественный, органичный сюжет, который не путем внешних сдвигов, а внутренне закономерно, повинуясь правде жизни, раскрывает характеры героев, иными словами, человеческие судьбы в процессе их конкретно-исторического развития. В «Городах и годах», по его словам, он стремится «сдвинуть пласты общественного материала», найти такой сюжет, который, развивая индивидуальную судьбу героя, «склеивает людей в человечество». А спустя двадцать лет, когда был закончен «первый роман трилогии («Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер»), он пишет: «…Я стремлюсь наполнить романы движением, наделить их энергичным, но естественным сюжетом» ¹.

На мой вопрос, почему один из героев «Костра», умный и проницательный скептик драматург Пастухов (Федин тогда читал главу в рукописи, и роман еще находился в процессе работы), бросает любящую жену Асю и вступает в брак со злой мещанкой Юлией, Федин полушутя ответил:

– Я был против этого брака, но Пастухов не захотел меня послушаться. Мои герои сами слагают сюжеты.

Только спустя некоторое время, когда первая книга романа была закончена, мне стало ясно, что брак с Юлией вполне соответствовал характеру Пастухова.

Это умение найти органичный характерам сюжет делает Федина блестящим мастером композиции. Он никогда не повторяет композиционные приемы, которые уже были им использованы. Композиция каждого его романа сугубо индивидуальна, новаторски неожиданна, как и вся манера его письма, что отнюдь не означает, что оригинальный фединский стиль возник вне каких-либо традиций.

Федин был убежден, что качество, высота таланта во многом зависят от высоты и качества тех традиций, которым следует писатель.

Для Федина самыми дорогими были толстовские традиции.

«Лев Толстой – мировая школа литературного искусства, – пишет он. – Это русская литературная школа, вызвавшая небывало широкое течение художественной мысли на земном шаре. Это школа, в которой наша советская литература черпает познание искусства и вдохновение к своим новым трудам о новом человеке.

Толстой никогда не состарится. Он из тех гениев искусства, слово которых – живая вода. Источник бьет неиссякаемо. Мы снова и снова припадаем к нему, и нам кажется – мы еще ни разу в жизни не пили такой прозрачной, чистой, свежей воды» ².

С непревзойденным эстетическим тактом Федин превращает толстовские традиции в новаторство.

Так, в трилогии, подспудно споря с толстовским историческим фатализмом, он изображает людей, творящих Историю с большой буквы, в противовес тем, кто «валяется» в «обломках истории».

Последний роман трилогии («Костер») написан на самую тревожную тему современности, глубоко волнующую все прогрессивное человечество.

Одновременно с работой над начальными главами первой книги «Костра» Федин пишет новеллу «Преграда войне» (1955), которая начинается с рассказа о его посещении в 1914 году Цвингера – Дрезденской галереи.

Федин рассматривает жемчужину и славу Дрездена – «Сикстинскую мадонну». Неожиданно рядом с ним возникает человек, на бедре которого свешивается с пояса объемистый револьвер в коричневой кобуре.

«Два символа явились тогда передо мною, – пишет он, – выражающие трагический контраст между миром и войной: искусство и оружие. Я посещал потом Цвингер много раз. И всякий раз глубже и глубже видел в искусстве свидетельство интеллектуальной и душевной благородной силы человека, которая объединяет людей в человечество и – мне думалось – когда-нибудь станет одной из преград войне».

В этих словах символ веры – сокровеннейшие мысли Федина о роли искусства в судьбах человечества.

Война всегда – народная трагедия. «Костер» – роман о священной Отечественной войне советского народа – направлен против войны, в защиту человечества от угрозы новых войн.

«У войны должен быть вынут мозг, после того, как ей отрубят руки», – пишет Федин в дневнике. И эта запись непосредственно относится к темам второй книги «Костра», неопубликованные фрагменты которой частично и печатаются в этом номере журнала.

Гибнет замечательный революционер Петр Рагозин, известный читателю еще по романам «Первые радости» и «Необыкновенное лето»; гибнет любимая героиня Федина Аночка (в «Костре» она народная артистка Анна Улина) и талантливый артист Цветухин, тоже известные читателю по первым романам трилогии.

А сколько унесено войной молодых, только что раскрывшихся жизней – художник Иван Рагозин, сын Петра Рагозина, Алексей Пастухов, сын известного драматурга Александра Владимировича Пастухова, и много других людей, с которыми читатель впервые знакомится в «Костре».

Умирает и драматург Александр Пастухов, правда, своей смертью. В этой смерти раскрывается заветная тема Федина: искусство и революция, искусство и народ, искусство – свидетельство «благородной силы человека, которая объединяет людей в человечество». Поэтому драматург Пастухов – центральная фигура второй книги «Костра». Его судьбе, истории его жизни и смерти отведено самое большое место и в публикуемых тут фрагментах второй книги.

Пастухов, по словам Федина, характер «хитросплетенный». Ум, талант, тонкое понимание людей, чувство патриотизма и собственного достоинства хитро сплетены в нем с тщеславием, себялюбием, эгоизмом, скопидомством, с «пошловатым хозяйским запалом». Эти свои пороки Пастухов привык тщательно скрывать не только от окружающих, но и от самого себя, дабы не поколебать привычное, ставшее ему столь желанным, «верхнее» положение в жизни, неприкосновенность, особенность своей персоны. В первой книге «Костра» («Вторжение») Пастухов почувствовал, что с войной внезапно наступила жизнь, «совершенно не схожая с тем, что было прежде, что люди уже сменили все прежнее на что-то новое и переменились сами. Прежнего не стало, а новое было понятно только тем, что оно грозно».

Во второй книге «Костра» – трагический разговор Пастухова со своей совестью. Этот разговор неразрывно связан с темой Льва Толстого, которая лишь намечена в первом романе трилогии и в полной мере завершена в последнем.

В «Первых радостях» на какое-то мгновение и Пастухов, и его друг актер Цветухин, и другой актёр комик Мефодий почувствовали, в чем правда искусства и в чем истинный смысл слов: «За Толстого». Цветухин говорит: «Если мы станем учиться у жизни – будет толк. Как он учился… Если нет, то мы так и останемся завитушками… Вместе с нашим искусством!»

Потом после долгого застолья Пастухов возвращается домой и в приступе презрения к самому себе рвет на клочки рукопись своей пьесы. А на другой день все споры об искусстве забываются, и жизнь Пастухова идет прежней чередой.

Во второй книге «Костра» толстовская тема занимает центральное место.

В одной из лучших глав романа Пастухов посещает Ясную Поляну (названную им сердцем России) и там случайно встречает сына, ставшего бойцом Красной Армии.

Пастухов пришел в Ясную, чтобы, по словам сына, «упрочить себя прикосновением к самому драгоценному в своей жизни». И когда под знаменитым Деревом бедных Пастухов пожаловался сыну на боль свою за Родину, терзаемую врагом, то услышал в ответ, что это не только его боль, но и боль всех бойцов, всего советского народа, а также и Толстого, бессмертного яснополянского мудреца, к которому Пастухов решился пойти за советом.

Потом следует намеренно выдержанный в манере Толстого (по ритму, по интонации) внутренний монолог Пастухова. Он размышляет о том, что сказал бы ему Толстой (если бы был жив) теперь, в 1941 году. Толстой спросил бы: «…Зачем ты, Пастухов, ходишь и выспрашиваешь, когда сам знаешь, что сейчас человек должен делать… Срам тебе, Пастухов… И вот, зная все это, Пастухов не мог не прийти сюда, не сидеть здесь, не думать о передуманном. Он пришел, как приходят иногда на отцовскую могилу, которую забросили, чтобы поразмыслить о себе, чтобы почувствовать себя во всю силу своего сердца».

Пастухов идет просить прощения в Старый заказ на могилу Толстого.

И все же коренной, решающей перемены не произошло в его душе.

Глава кончается так:

«Он шел и чувствовал себя опять яснее, легче и даже спросил себя с обычной пастуховской улыбкой на серьезном лице:

– Интересно, между прочим, Александр Владимирович, где вы сегодня будете кушать?..»

В неопубликованных фрагментах наступает решающая перемена. Только смерть помешала Пастухову превратить ее в действие, слить свою жизнь, свое искусство с большой жизнью народа. Предсмертные его физические муки осложнились, усилились сознанием бессмысленно прожитой жизни, ненужности, забвенности того, что сделано им. Он всем своим нутром, до физической ощутимости, почувствовал, понял, что «верхнее» положение в жизни (над народом) губит талант, распыляет его на мелочи, непрочные и забвенные, что он «делал успех, когда надо было делать искусство».

Ему бесконечно горько, что он изменил своему призванию художника, что «мужество и возвышенность», которыми так богат борющийся народ и которые были заложены и в нем, он отстранил иронией и себялюбием.

В неопубликованных фрагментах действие по преимуществу происходит в Туле и Ясной Поляне.

Федин записал в дневнике, где он размышлял о темах второй книги «Костра»: «О звучании Ясной Поляны (как случилось, что словом этим так изумительно определилось содержание этого клочка земли?)».

Слово «Ясная» изумительно звучит не только для туляков и яснополянцев, не только для советского народа в целом, но и для всего мира.

«Искусство есть одно из средств единения людей» ³ – эти слова Толстого могли бы послужить одним из эпиграфов ко второй книге «Костра».

Федин намерен был закончить книгу «Час настал» обороной Тулы и Ясной Поляны и победой над врагом именно в этих священных местах.

Этим финалом завершается и толстовская тема романа, обращенная к единению людей, к большому народному искусству, которое должно стать преградой войне.

Б. БРАЙНИНА

* * *

Над романом «Костер», завершающим трилогию, К. А. Федин приступил к работе еще в начале 50-х годов. Роман состоит из двух книг: первая – «Вторжение» и вторая – «Час настал».

Действие второй книги происходит в Москве, Туле, Ясной Поляне, Васильсурске, Саратове и охватывает период с начала Великой Отечественной войны до дней героической обороны Тулы и нашей победы под Москвой.

В 1952 году Федин едет в Тулу и Ясную Поляну. Поездка эта, по его словам, нужна была, чтобы ясно представить себе композицию романа, где центральное место занимала тульская эпопея, как важнейший эпизод нашей первой победы: начало разгрома гитлеровцев под Москвой.

Здесь, в Туле и ее окрестностях, скрещиваются судьбы главных героев трилогии, и через эти судьбы Федин раскрывает «образ времени».

Рассказы участников обороны Тулы, служащих музея-усадьбы Л. Н. Толстого в Ясной Поляне, принимавших участие в эвакуации музея, а в дальнейшем в его восстановлении, подробное изучение фактов и свидетельств очевидцев, многолетняя переписка с туляками – все это послужило материалом, над которым Федин работал до последних лет жизни.

В письме к Н. П. Пузину (старшему научному сотруднику музея-усадьбы Л. Н. Толстого «Ясная Поляна») в 1971 году он, в частности, писал: «…Спасибо и за вырезку из «Коммунара» с заметкой об освобождении Ясной Поляны от гитлеровцев. Такого рода помощь туляков мне очень дорога: ежели судьба доведет меня до глав развязки «Костра» (дай-то бог, как говорится), то все такого рода заметки станут почвою, которая упрочит шаг мой к вожделенному концу романа…»

К сожалению, этому «вожделенному» концу не суждено было сбыться – вторая книга не закончена.

Сохранившиеся в архиве писателя многочисленные записи, заметки, конспекты и планы ко второй книге романа «Костер» дают представление о главной его теме, о судьбах его героев, о замысле автора.

В настоящей публикации использована часть записей, относящихся к судьбе писателя Пастухова.

АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ ПАСТУХОВ

ЭВАКУАЦИЯ ТУЛЫ

Мотивировка Ясной – как случилось, что Паст. major⁴ очутился в Ясной?

Идея Юлии⁵: место, где ничего не случится! Бомбить «не посмеют»… Если «придут», то тронуть «не посмеют»: национ. святыня…

Она едет первой, еще летом – на рекогносцировку. Со всеми шубами. Места ей знакомые: жили однажды на даче, с maman… Ее встреча с Кириллом: он «обвораживает» ее; она возвращается в Москву; рассказывает Пастухову} тот припоминает – тот ли Извеков? – разузнает: тот!.. Ну, от этого не жди добра… Но все-таки в сентябре они решают ехать в Тулу: мотив – «творческие задачи», нечто патриотическое («сейчас надо что-нибудь этакое», – сказал однажды Пастухов…).

За ней в Тулу прибывает «сам»… Все это довольно импозантно обставляется. Затем – в Ясную. Шубы в Туле… Потом бегство из Ясной, из Тулы…

И Васильсурская эпопея…

Какая-то орг-ция отправл. из Москвы детей с матерями, бабушками. Конопатый устроитель (сам не без расчетливой надежды унести подальше ноги от моек, бомбежек) бегал от вагона к вагону, упихивая все продолж. прибывать взбаламученных мамаш, свекровей, тещ, кричал в теплушку, на потеху носильщикам и всем, кто способен был в эту минуту потешаться:

– Товарищи тещи! На верхние полочки прошу забираться! Нижние для детей с мамашами, тт. тещи!

Многодетный папаша отправляет трех тещ – одну маман умершей супруги, другую от разведенной, третью от находящейся в счастливом супружестве.

– Невероятно, но факт! – говорит об этом конопатый.

Когда Паст, оказывается с Юл. П. в таком детском вагоне, с грузом в восемь чемоданов и без единого дитяти, он испытывает изжогу. Ему неловко от бесцеремонных разговоров женщин с Юл. П. протестующих, что барыня едет без детей, занимает детские места, что полка сплошь заставлена чемоданами etc. Его устроил в вагон нач. ж. д. клуба, в котором он читал свою комедию д/ж. дорожников (или администратор Театра Транспорта, где игралась комедия, или оба этих деятеля через знакомых путейских генералов)… ⁶

 

ТУЛА

В сумерки, по приезде к тетеньке, Ал-др Пастухов озирается в отведенной ему с женой комнате, останавливается перед окном, застывшим взором глядит на неубранные, хлыстами чернеющие на снежной клумбе георгины. Точно виноватая, становится у его плеча Юлия Павловна. Они молчат. Вдруг он тихо произносит:

 

 

Столетней давности столы,

Столетней давности комоды

И отмирающей породы

Дворян увядшие углы…

 

– Это цитата? – спрашивает Юленька.

– Нет. Оригинальное сочинение, – отвечает он серьезно. – Все чаще хочется теперь писать стихи.

Она кладет голову на его плечо.

– Грустно.

– Вот что, матушка, – взрывается он. – Не разводи мерихлюндию. Грусть, сумерки, стихи… Кончено! Разбирай чемоданы. Вот этот стол не занимай. Он для моей работы. И чтобы до него не долетало ни звука!

– Но это невозможно, в одной комнате!

– Такая комната в Москве бесценна. Жилплощадь на семерых. Разбирайся немедленно! И тихо!

– Пожалуйста, пожалуйста! – обиженно сказала она. – Но где мы будем кушать, если к столу нельзя подходить?

– Кушать на комоде. Стоя.

– Можно и в кухне, раз нас сюда занесло.

– Занесла меня сюда ты!

– А мерихлюндию разводишь ты. Своими стихами.

– В стихах ты ничего не смыслишь.

– Ну вот и первая ссора в коммунальной квартире, – сказала Ю. П. насмешливо.

– Коммунальные ссоры – специальность женщин.

– И стариков! – добавила она быстро.

– Я не оставила под кроватью свои шлепанцы? – спросила за дверью тетенька.

Юл. погрозила Пастухову: – Молчи! (шлепанцы у него на ногах).

Тетушка оставляла свет на ночь, чтобы не ушиблась кошка!

– Как же они ловят ночами мышей?

– Но ведь они часто ушибаются!

– Как быть, когда введено затемненье?

Паст.: – Я непременно подарю (вашей) кошечке ночничок…

–…Ах, у нас уже есть?!

П. считал ее помешанной.

Кошка драная, но с приятн. мордой. Она строила глазки. П. прозвал ее Моной Лизой.

Тетушка (утро начинается за столом).

– Ах, у меня болят надбровные дуги…

– Что вы! Цветная капуста мне противопоказана. Она вообще вредна. (Это она разводила ее на продажу!)

– Так вкусно пахнет чаем!

– Почему вы не выпьете чашечку?

– Что вы!.. Но я запрошу д-ра X. – м. б., он разрешит…

– Вам, вероятно, помогал ваш покойн. супруг?

– Что вы! Он всегда считал, что врачу не следует лечить родных: для них его авторитет недостаточен!

У тетушки маленьк. пенсия: заслуги доктора (Тула уважала покойника).

Прудик, наглухо затканный ряской. Лягушки особой породы, которые не квакали, а дули в глуховатую дудочку – гу-гу, гу-гу. Тембр был приятный.

Паст, (через неделю): – Я сойду от них с ума!

Тетушка поселяет Пастухова в комнате покойного мужа, доктора…

Вещи (!), которые безразличны к уходу, смерти своих владык: доктор развешивал сам картинки (непременно описание литографий изв. художн. – Васильевск. остров, головка, Детск.-сельск. дворец), – воспоминанье об Асе, сыне (с ним П. осматривал Детское.., а там уже гитлеровцы!)… его коллекция сов. фарфора нач. граждан, войны (гос. фарф. з-да)…

Покойныйд-р был любим за то, что (сам) был человеколюбцем. Это не мешало его практичности. М. проч., он взял жену с хорошим (по стар. вр.-ни) приданым из традиц. дворянск. семьи этой провинции…

Паст, и здесь (у тетушки в Туле) начал стариться – от неожид. перемены! – и началось с того, что он стал «приговаривать» вслух: повернется, увидит ч. н., и сейчас же пробурчит: – Вот оно как! Так-так… – и все в этом духе.

Это была потребность в уяснении каких-то мыслей (не новых вовсе, но как бы окончательных) – потребность вточках, – чтобы уж сказать о чем-то раз навсегда, и – точка…

ЯСНАЯ ПОЛЯНА

Паст, в 3-м классе, п. ч. нельзя дост. других билетов.

В поезде поет прощелыжка, увидев Пастухова… (между Тулой и Ясной). Пастухов слушает… сразу понимает, что это хитрец и пройдоха, спрашивает – откуда взял? (Пародия!), но певец виляет ( – народ поет!). П. дает ему на водку: – это совершенный тип пройдохи, а совершенство жаль не поощрить, – совершенство это искусство…

Певец даже к. б. подмигнул П-ву, – понимаю, мол, с кем имею дело!

Жил русский великий писатель

Граф Лев Николаич Толстой,

Он рыбы и мяса не кушал,

Ходил по аллеям босой.

 

Жена его Софья Андреевна

Любила обратно поесть,

Она босиком не ходила –

Хранила семейную честь.

 

Чрез это в толстовском семействе

Творилиси раздор и разлад:

Старик обвинялси в злодействе,

Но не был ни в чем виноват…

 

Бывал он в боях и сраженьях,

Медали оттеда принес,

А ро´ман его «Воскресенье»

Читать невозможно без слез.

 

– Граждане, посочувствуйте кто чем…

ПАСТУХОВ

В Ясную (Щекинск. поезд)

Есть ли местные поезда?

Ходили ли в 1941-м?

(Певец в вагоне)

– Это что же, вы сами сложили песню?

– Народ сложил, я только пою…

– Я и сам пишу стихи.

– Может, прочитаете?

– А вы разве любитель?

– Любитель.

– Ну, тогда пожалуй… (он подсел на уголок скамьи). Вот одно… немного любовное… Ничего? А то не все любят…

О юность, юность! Унесло

Тебя годов волной игривой,

А место густо поросло

То в жизни жесткою крапивой,

Где ты года свои вела,

Как лилия средь роз цвела.

Тогда я раб твой безрассудный

Не знал, что´ в жизни надо взять

И крепко до смерти держать…

 

– Ну, и так далее… Вижу, вы не сочувствуете?

– Очень сочувствую…

– Я, знаете, ходил… Есть у нас в Туле кружок поэтов, так я к ним ходил. Критиковать рады, конечно. А вот понять правильно мечту не могут. Так, – зубоскалы. А то, что они сами пишут – мне не подходит. Я им сказал: буду писать для себя, время моим стихам придет, народ поймет. А прожить – я и на пение проживу…

– Проживете!

– Лучше, чем на стихи! – подмигнул он Пастухову, как верному приятелю и, поднявшись и обращаясь лицом к проходу между скамьями, громко воззвал к пассажирам:

– Граждане, не откажите, кто сколько пожелает…

Его поселяет Щеголев в доме (Волконских) против конюшен; он подолгу смотрит на конюшни и вспом. свое переживание 1910 г., когда здесь закладывали наспех коней, чтобы ехать в Щекино, а Т[олстой] дожидался, дрожа от холода ночи и тревоги, что С[офья] А[ндреевна] сейчас прибежит и будет ужасн. истерика… (Как одет Т…. etc.)

Это было удивит. чистое пережив.: чужой П-ву человек бежал из дома, а он мучился за него и перед ним, перед его совестью.., когда это был уже только простой и чужой человек.., а не великий Т., уже давно вычеканенный в истории России гений…

В Ясной за дневниками молодого Толстого

Перед побегом из Ясной, – где остается молодежь… и сын?

П-в всегда задумывался над тем, почему же его волнует написанное о переживаниях людей и он видит в этих переживаниях так много возвышенно-прекрасного, но в жизни сам не переживает этого возвышенного? И, читая Толстого, он волновался правдою его слов об энтузиазме, возбужденном в русских войною почти вековой давности, а сам не находил в себе той гордости, которая дается участием в делах общественных, и, чувствуя в себе недостаток благородства и самопожертвования, никогда не боролся с этим недостатком?

(И тут П-ву хочется совершить что-то возвышенное!) И он бежит!

Как положительное у Л. Т. – необходимость защиты родн. земли, – можно как угодно спорить о Т., но вы замечали, что лучшие и любимые Л. Т-м герои – защитники родины… Это принимается всеми у нас, и отсюда вытекает потребность защитить самое дорогое – прежде всего. Защитить и самого Л. Т-го, его родной дом, его могилу, которая для нас вечная ценность.

Т. обр., – тема одобрения Т-ым борьбы за Ясную, за Тулу, за Москву: голос его – голос земли…

(Отец и сын в Ясной Поляне?)

Перед разрывом (оскорбительным для П-ва) с Алешей⁷ – долгий спор.

П-в – о нарушенном равновесии; о человеке, заглянувшем в тайну мира – разложение ядра, и угроза равновесию, сложившемуся в дни творения (Космос – это миллионы лет миллионов сочетаний, катаклизмов, бурь и ураганов – галактик, планет, солнц, земель, – и вот наконец, равновесие, миллионы лет относительного спокойствия миров после дней творения). Человек возмущает материю тем, что врывается в начало начал – в ядро! – насильственно создавая сочетания «вредные», «противные» природе, давно устраненные ею в процессе ее образования, в процессе поисков равновесия.

Что такое «естественность»? Ест-сть это условия, пригодные для жизни, для мирного обмена веществ, это равновесие. Противоестественно все, что исключает жизнь, т. е. возможность уравновешенного обмена веществ. Элементы искали своих друзей в дни творения, сталкивались с антиподами, разрушались, создавая новые сочетания, которые, пересилив все себе враждебное, сохранялись, как годные для бытия. В процессе поисков не было бытия, было вечное разрушение, пока поиски не увенчались успехом — друзья нашли друзей, создались элементы, способные для уравновешенной жизни, началось бытие. Человек теперь искусственно возвращает мир к дням творения, к разрушению. Ядро, будучи расщеплено, перестает быть, оно становится во вражду с законом бытия, оно (переходит в стадию разрушения) становится разрушителем….

Это и есть запрещенный законом мира плод, яблоко с древа познания – начало начал, которого человек не должен касаться, если не хочет уничтожить бытия.

Алеша – о страхе перед всезнанием и всемогуществом человека.

П-в – о том, что всякое изобрет. и открыт, человека обращается против него.

Алеша – знач., задача борьбы в том, чтобы верно направить действие человека на пользу, а не во вред.

П-в – История показывает, что это немыслимо etc….

Алеша – о двуличии отца: он лишь подчиняется необходимости и выгоде, поэтому «фигурирует»»сов. деятелем культуры», в душе же не верит в прогрессивн. развитие этой культуры, в ее «гуманизм».

П-в глубоко оскорблен. Брань!

ВАСИЛЬСУРСК

Как всегда случалось в этой всеобщей эвакуации, люди составляли какие-то планы, намечали новое местожительство, но сплошь и рядом выходило не по планам и наперекор наметкам.

Пастухов рассчитывал поселиться в культурном и благоустроенном городе, хорошо связан. с Москвой, лучше всего – в Горьком, но попал в N. Там ему не удалось устроиться, ему посоветовали добраться до NN и обещали помочь с помещением, он поехал, но в дороге все переменилось, и он вынужден был ехать именно на Горький, где – однако – его не приняли и «передислоцировали» в Васильсурск. Он был счастлив, что, наконец, где-то осел.

Юлия П., тоже довольная, что кончилось бродяжничество и что в кочевье пропал только один чемодан (правда, самый тяжелый, со столовым серебром и с коллекцией из 200 штук премьерных афиш П-ва, чемодан этот П-вы стали звать впоследствии «проклятым»: «трубка была в пр. чем….» и т. д. в этом духе), сказала:

– В этой дыре есть одно преимущество: ее никогда не будут бомбить.

– Это в зависимости от того, где пройдет фронт, – ск. Пастухов.

– Ты с ума сошел, Шурик! Ты допускаешь, немцы дойдут до Волги?

– Я не хотел бы допускать до этого немцев, – не без удовольствия скаламбурил П-в, – но это, в свою очередь, зависит от судьбы Москвы.

– Я не хочу такого слушать про Москву!..

– Зачем же было так торопиться из Москвы? Не ты ли сама поторопилась скорее убраться из Москвы?

– И как бы там ни было, зачем немцам бомбить Васильсурск? Тут нет никакой промышленности и совершенно отсталая экономика. (Юл. П. имела слабость к серьезным рассуждениям в области экономических проблем.)

– А вот, матушка, мы с тобой научимся подшивать валенки, образуется промышленность. Нас с тобой и разбомбят…

Ландшафт. Очень поэтичный, нежный. Акварель.

Сура, высокий берег, обрыв. Под ним недвижимое стекло воды и лодка рыбака на нем – черная, продолговатая, с тонкой реей на невидимой мачте. И лодка с этой реей, протянутой над ней, похожа издали на игрушечный утюжок…

Дом Озн-ных⁸. на обрыве, из него виден весь этот ласковый, немного сонный мир.

И в доме тоже немного сонно. Но нет поэтичности окрестного мира, нет ласки: на душе у Л. и на душе Озн-на смутно, даже уныло… Слишком долго живут они в неизменяющемся тихом мире, и он – если имел для них когда-то прелесть – давно утратил ее… Но это в картине!!

Сон Лизы.

К. ⁹ спокоен; очень ясный взор и добрый голос. Совсем такой, как был 30 лет назад… Она слушает его. Он сидит где-то близко. Он говорит… надо исправить ошибку нашей юности… соединить наши судьбы…

У ней стучит сильно сердце, она слышит, как удары его перебивают странную и приятную (?..) его речь… И ей хочется встать, пойти к нему. Но ее голос также тихо отвечает ему за нее, и она не может встать, не может остановить свой голос:

1. К. Федин, На красную горку, «Литературная газета», 25 ноября 1944 года.[↩]
2. К. Федин, Писатель. Искусство. Время, «Советский писатель», М. 1973, стр. 3.[↩]
3. Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч. (Юбилейное), т. 41, стр. 136.[↩]
4. Major – старший (лат.).[↩]
5. Юлия Павловна (Юленька) – вторая жена А. В. Пастухова.[↩]
6. Пастухов с женой эвакуируется к тетушке Юлии Павловны под Тулу.[↩]
7. Алеша – сын Александра Владимировича Пастухова.[↩]
8. Когда немцы приближаются к Туле, Пастухов с Юленькой эвакуируются в Васильсурск, где поселяются в доме у Лизы Мешковой и ее второго мужа Ознобишина.[↩]
9. Кирилл Извеков.[↩]