«Консонанс понятий» «бормочет — пророчит» в романе В. Набокова «Дар»

«Консонанс понятий» стал известен благодаря футуристу Василиску Гнедову, который сформулировал этот прием в своем манифесте «Глас о согласе и злогласе» (1914). Насколько мы можем судить по тексту Гнедова, под «консонансом понятий», или «рифмой понятий», подразумевается объединение различных слов по их общему, парадигматическому значению. Например, Гнедов допускает объединение таких разных слов, как «хрен», «горчица», «молочай», по признаку горького вкуса: в его формулировке это так называемые «вкусовые рифмы». Следует заметить, что Гнедов допускал «совпадение звуковой рифмы и понятий» типа «рог и лог» [Гнедов 1967: 137–138]. Однако он, в отличие от ведущего теоретика «зауми» В. Хлебникова, отнюдь не отводил омофонам решающей роли для определения семантики одинаково звучащих слов.

В нашей работе мы намереваемся показать реализацию приема «консонанс понятий» в романе В. Набокова «Дар» на примере понятий «бормочет — пророчит», установить их интертекстуальные связи, определить конструктивное значение этого приема в идейном замысле писателя.

Согласно словарю В. Даля, «бормотать» означает «говорить невнятно, скоро и себе под нос; ворчать, ворковать» [Даль 2002: I, 115]. В словаре Д. Ушакова содержится уточняющее определение: «невразумительно <…> произносить» [Толковый… 1935: 176]. Что касается понятия «пророчить», то для нас важна формулировка в словаре Даля однокоренного слова «пророк», в которой указывается на «бессознательный», то есть иррациональный, внеразумный, характер его предсказаний: «Пророк — кому дан свыше дар провиденья, или прямой дар бессознательного, но верного прорицания; озаренный Богом провозвестник, кому дано откровение будущего» [Даль 2002: III, 505].

В «Даре» понятия «бормочет» и «пророчит» прямо поставлены в отношение взаимозаменяющих в следующем эпизоде:

Когда однажды, в 55 году, расписавшись о Пушкине, он <Н. Чернышевский> захотел дать пример «бессмысленного сочетания слов», то привел мимоходом тут же выдуманное «синий звук», — на свою голову напророчив пробивший через полвека блоковский «звонко-синий час».

Приводя пример «бессмысленного сочетания слов» («синий звук»), Чернышевский сознательно пишет невразумительно, невнятно, то есть «бормочет», и одновременно, согласно Ф. Годунову-Чердынцеву, он «пророчит» «блоковский «звонко-синий час»».

Следует отметить, что контекст сопряжения понятий «бормочет — пророчит» является сугубо поэтическим, литературным и даже освященным именем А. Пушкина. На наш взгляд, для Набокова в рассматриваемом эпизоде важно было подчеркнуть поэтический характер контекста сопряженных понятий «бормочет — пророчит», поскольку его герой Федор Константинович Годунов-Чердынцев, автор «Жизнеописания Чернышевского», допускает указание на ложный источник приводимой им цитаты «синий звук». По словам А. Долинина, «Чернышевский приводит «синий звук» в качестве примера «выражений совершенно бессмысленных» не в статьях о Пушкине, а в работе «Антропологический принцип в философии»» [Долинин 2001: 721].

Однако, несмотря на очевидную взаимозамену понятий «бормочет — пророчит» в рассматриваемом эпизоде «Дара», все же одного примера для доказательства выдвигаемого нами положения о «консонансе» этих понятий в романе в целом, разумеется, недостаточно. Требуются повторяющиеся ситуации в тексте романа, чтобы подтвердить авторское намерение с большей степенью уверенности. Поэтому перейдем к рассмотрению следующего эпизода «Дара», в котором не столь очевидно, но все же, на наш взгляд, достаточно убедительно проявляется искомый консонанс понятий «бормочет — пророчит».

Имеется в виду эпизод из пятой главы романа, когда Федор Константинович в одних «купальных трусиках» выходит из Грюневальдского леса на городскую улицу и проходит мимо слепого нищего, который просит у него милостыню:

Когда он вышел из леса и стал переходить улицу, смоляное прикосновение асфальта к босой ступне оказалось приятной новинкой. Дальше, по панели, было тоже интересно идти. Легкость сновидения. Пожилой прохожий в черной фетровой шляпе остановился, глядя ему вслед, и грубо сказал что-то, — но тут же, в виде благого возмещения убытка, слепой, сидящий с гармоникой спиной к каменной ограде, пробормотал, как ни в чем не бывало, просьбу о малой милости, выжимая многоугольный звук (странно все же, — ведь он должен был слышать, что я бос). Два школьника с кормы трамвая окликнули голого мимоездом, и затем воробьи вернулись на газон, между рельсов, откуда их спугнул гремящий желтый вагон. Начал капать дождь, и это было так, словно кто-то прикладывал к разным частям его тела серебряную монету.

На этот раз «бормочет» слепой нищий. Его сугубо бытовая просьба о милостыне тем не менее производится на фоне какой-никакой, но музыки, то есть так же, как и псевдопушкинская критика Чернышевского, поневоле размещена, условно говоря, в творческом контексте.

Теперь самое главное: почему, собственно, Федор Константинович удивился, что слепой нищий попросил у него милостыню? В самом деле, логично заключить, что, поскольку он бос, то есть так же нищ, как и проситель, последнему просто нет смысла обращаться к нему за помощью. Почему же нищий это сделал? Вопрос кажется неразрешимым, если мы не увидим в этом reductio ad absurdum, указания на реминисценцию в предложении «я бос» футуристического манифеста «Труба марсиан» (1916). Приведем интересующий нас фрагмент манифеста, написанного Хлебниковым:

Мы верим в себя и с негодованием отталкиваем порочный шопот <sic!> людей прошлого, мечтающих уклюнуть нас в пяту. Ведь мы босы (Ошибка в согласной)¹. Но мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому, едва только оно вступило в возраст победы и в неуклонном бешенстве заноса очередного молота над земным шаром, уже начинающим дрожать от нашего топота.

Черные паруса времени, шумите!² [Хлебников 1967: 161]

Согласно комментарию В. Маркова, «»Ошибка в согласной» означает, что фразу «мы босы» следует читать «мы боги»» [Хлебников 1967: 163]. Таким образом, слепой нищий «пробормотал» свою просьбу о милостыне в присутствии босого Федора Константиновича, увидев в нем внутренним, «пророческим» взором бога. В таком случае его «видение» перекликается со сравнением Федора Константиновича с Христом в исполнении Б. Щеголева³.

В самом деле, Федор Константинович, говоря аллегорически, как бы в первый раз сошел на землю, в современный город. «Смоляное прикосновение асфальта к босой ступне» для него «приятная новинка». Он как бы в первый раз идет по городской панели и сравнивает свои ощущения с «легкостью сновидения». Он «сошел на землю», как Христос, в виде нищего. «Брань» «пожилого прохожего в черной фетровой шляпе» напоминает о преследовании Христа фарисеями. Федор Константинович воспринимает проявление человеческой грубости как «убыток» в духовном смысле, как испытавший духовное преображение герой рассказа А. Чехова «Скрипка Ротшильда». Наоборот, обращение к нему страждущего ближнего, в соответствии с евангельской традицией, он почитает как проявление истинной человечности##»Beati pauperes, — сказано в католическом Евангелии от Луки, — quia vestrum est regnum Dei» (Лк. 6:20) (блаженны нищие, ибо их есть царствие Бога). В русском переводе, видимо, отступление от греческого подлинника, то есть — «нищие духом». См. также обращение Христа к Фоме:

1. Здесь и далее курсив наш, если не указано иное. — В. Ч[↩]
2. Курсив дан в оригинале.[↩]
3. Подробнее см.: [Черкасов 2003].[↩]