Кино для зрителей старше школьного возраста. О книге Антона Азаренкова «Детская синема»

Зачем писать о «Детской синема» (М.: Стеклограф, 2020) в 2023 году? За три года, прошедшие после публикации этой книги, свет увидели всего три рецензии. Это может показаться странным, учитывая, что Антон Азаренков все-таки лауреат «Лицея» (2019) и вообще достаточно заметная фигура в современной литературе. Возможно, это связано с бытующим мнением о сложности, «нагруженности» его поэтики? Но так ли она, в самом деле, сложна, как о ней говорят и пишут? Или же причина в чем-то другом?

Попробуем разобраться.

Этой книге есть чем оттолкнуть читателя: и достаточно сложно устроенной поэтикой, и шокирующим содержанием, и нестандартно воспринимающим этот шок-контент героем. «Детская синема» вообще не детская, скорее наоборот. Но — в том числе и благодаря внутренней неоднозначности — в ней обнаруживается очевидная прелесть. Вот цитата из стихотворения «Две ягоды»:

Жизнь — это бросок костей

с пятого этажа,

но счастье тому,

кто ее попробует.

То же можно сказать и об этой книге. Большой риск для читателя — случайно самому «пораниться» об одну из травм героя, сломаться о чужое колено во время чтения. Бросок кос­тей — бесспорно. Но и счастье пропорциональное.

Часто можно услышать о «сделанности» стихов Азаренкова. Как будто бы он часами редактирует стихи из десяти строк с трудами по лингвопоэтике в руках. На примере стихов из «Детской синема» легко убедиться, что это или не совсем так, или вообще не так. Подбор слов более исходит из интуитивного ощущения гармонии звуков, чем из сознательной работы с ними. Доказательством этого служат некоторые «шероховатости» стихов — например, употребление слова «кудеся» в стихотворении «Школьной подруге». Стилистически оно несколько выбивается из общего ряда:

Гравий на заброшенной «железке»

промерзал в лесопосадке, перелеске.

Здесь мы шли с тобою ровно десять

лет назад, целуясь и кудеся…

Фонетическую и грамматическую адекватность этой словоформы тоже отрицать нельзя: аллитерация на «сь» и причастный оборот диктуют именно такое слово, а не, допустим, его синоним «колдуя». Но в строках (пока еще) гимна юношеской вседозволенности оно выглядит достаточно экзотично. Значит, его постановка обусловлена стремлением не написать «гладкий» текст, а использовать слово, важное для автора в этом контексте.

Хочется подчеркнуть важную для понимания поэтики Азаренкова интуитивность, даже некоторую невыверенность «Детской синема». Это все еще не блуждание в лабиринтах филологического разума, а стремление на зов, может быть, и не души, но по крайней мере — эстетической гармонии, пусть это стремление и бывает отягощено сложно построенными рядами образов.

Говоря о рядах образов в стихах Азаренкова, я использую слово «сложный», потому что зачастую многочисленные элементы этих рядов видятся читателю практически не связанными логически и/или сюжетно. Это может быть похоже на поэтику перечисления, где группируются типологически сходные детали без какого-либо динамического развития действия. Например, вот строки из стихотворения с говорящим в нашем случае названием «Маленькие предметы фантастического восторга»:

это

всходы скороспелого ячменя

карпов можно ловить руками

это весна

стук

обледенелых снежинок

по прошлогодним листьям

как

неба раскрошенный пенопласт

Важно понимать, что череду довольно конкретных образов объединяет не динамический, а статический элемент — состояние, а не действие. Связующей в приведенном отрывке является строка «Это весна» — она задает общую характеристику происходящего. Подобное параллельное подчинение всех элементов образного ряда одному общему высказыванию позволяет Азаренкову углубить уникальность отображения чего-то в целом обычного, создать персональную весну.

Интересно, что сам по себе отдельный образ тоже многосоставен — тот же «неба раскрошенный пенопласт». По структуре пенопласт состоит из мелких шариков, поэтому внешне немного волнистый, особенно если его раскрошить и нарушить ровную линию поверхности. То есть небо неровное и белое. Для того, чтобы полностью визуализировать этот образ (сам по себе, пока что в отрыве от контекста, это важно), необходимо учитывать цвет и состав классического пенопласта, а также действия, которым его подвергли. При этом «неба раскрошенный пенопласт» — это все еще прямое сравнение со «стуком обледенелых снежинок по прошлогодним листьям». То есть фактура сравнивается со звуком, что само по себе труднопредставимо, да еще и накладывает дополнительную семантику: небо осыпается на землю подобно раздерганному куску пенопласта, из которого выпадают шарики. Что есть эта метафора? Результат ассоциативного мышления, полурандомной компиляции образов, связанных чем-то неконкретным.

Что касается цели построения подобных конструкций, то путем сочетания связанных между собой не логикой, а, допустим, эстетикой или настроением элементов Азаренков пытается поместить нас в состояние лирического героя. Что важного мы, читатели, можем там обнаружить? Эмоцию, конечно, которая никогда не будет названа напрямую — в «Детской синема» нет ничего про банальное «больно», «страшно», «весело» или «люблю». Зато есть очень много про то, совершенно конкретное, чувство, бывшее с определенным человеком в определенных обстоятельствах в определенное время. Его не выразить общими словами, поэтому Азаренков предлагает аутроспекцию: описывает детали, окружающие его на физическом, интеллектуальном, этическом уровнях. Предполагается, что, познав то, что вокруг героя, мы познаем и то, что внутри него, — и тогда это «внутри» нет нужды проговаривать. Интересно, что при описании эмоциональных моментов поэт часто использует прямоговорение, вообще отсекая от читателей самоанализ, который герой в это время не осуществлять не может:

«Бам тебе по губам, дебил!» —

и дальше, в стенном проломе —

далекий куст ирги…

Зачем, казалось бы, говорить о кусте ирги, когда над героем совершается насилие? Мы не узнаем из «Детской синема» о чувствах изнасилованного мальчика, зато узнаем о печали покинутого им игрушечного Оптимуса Прайма.