Карта контекстов. Роман Е. Водолазкина «Лавр»

После того как в 2013 году «Лавр» Евгения Водолазкина получил премию «Большая книга», появились многочисленные рецензии и отзывы литературных критиков, в которых роман настойчиво именовался постмодернистским. Однако сам Водолазкин, ученик академика Д. Лихачева, заявляет, что он не считает себя постмодернистом, а сознательно применяет в романе «Лавр» элементы средневековой поэтики:

Это действительно то, что перекликается с постмодернизмом и современной литературой, но я — не постмодернист, и пришел не оттуда. Я пришел к этим приемам из Средневековья…¹

В своих интервью писатель утверждает, что эпоха постмодернизма имеет много общего со Средневековьем: «Что мы видим сейчас? Провозглашенную Бартом смерть автора — центонный текст постмодернизма. Фейерверк стилевых и текстуальных заимствований, как в Средневековье, когда заимствовали не просто идеи, а всегда текст»².

Отношение Водолазкина к тем культурным контекстам, которыми он оперирует в романе, принципиально отличается от позиции писателя-постмодерниста: тексты предшествующих эпох важны для него; цитируя их, он скорее ставит задачу погрузить читателя в средневековый быт, познакомить с древнерусской словесностью, а постмодернистская ирония и восприятие мира как хаоса чужды ему. Тем более что интертекстуальность — вовсе не открытие постмодернизма. Она присутствует и в модернизме, но иначе: первоисточник имеет ценность, а не является лишь объектом литературной игры. Поэтому, на наш взгляд, целесообразно прочтение романа Водолазкина в модернистской парадигме, а именно как неомифологического романа — явления, зародившегося в лоне символизма.

По З. Минц, в неомифологическом тексте «план выражения задается картинами современной или исторической жизни или историей лирического «я»», а «миф <…> получает функцию «языка», «шифра-кода», проясняющего тайный смысл происходящего»³. Кроме того, одной из важнейших особенностей «неомифологического текста» Минц считает «сложную полигенетичность», «гетерогенность образов и сюжета», то есть в роли «шифра» сюжета выступают несколько мифов одновременно, при этом в качестве мифов рассматриваются и классические тексты мировой литературы. Конструирование нового мифа на основе уже известных образов и сюжетов подразумевает «создание альтернативной реальности, а точнее, альтернативной вечности — преодолевающей бессмыслицу, насилие, несвободу и кошмар современности»⁴. Думается, для «Лавра» характерно использование мифа именно в такой функции — в качестве своеобразной «подсветки» плана содержания.

Архитектоника романа четырехчастна: он открывается «Книгой познания», затем идут «Книга отречения» и «Книга пути», а завершает все «Книга покоя». Во всем романе важную роль играет древнерусский контекст: в «Лавре» присутствует огромное количество разнообразных аллюзий на агиографические тексты, хожения, повести и другие жанры древнерусской словесности — а, например, отрывки из «Александрии» и «Сказаний о Соломоне и Китоврасе» непосредственно цитируются в самом тексте. Однако помимо этого плана, в случае с Водолазкиным очевидного, проблематику романа углубляют и другие мифы (античные и литературные), подстилающие сюжетную канву.

Так, название «Книга познания» заставляет вспомнить миф о грехопадении: не случайно сюжет этой части связан с познанием женщины, после которого герой уходит из Рукиной слободки. Жизнь в ней была нелегка (от чумы — «черного мора» — скончались родные главного героя — Арсения), однако благодаря целому ряду значимых реминисценций она воспринимается как аналог райской жизни, жизни до грехопадения. Например, образ волка, которого встречают Арсений и его дед Христофор и которого они легко приручают, отсылает как к райскому существованию («До грехопадения звери были Адаму и Еве покорны. Можно сказать, любили людей. А теперь — только в редких случаях, как-то все разладилось. Христофор потрепал по загривку трусившего за ними волка»⁵), так и к биографии св. Франциска Ассизского, покровителя животных, который часто изображается в окружении птиц и зверей (а волк в ногах — один из его атрибутов).

В первой части Арсений сопоставляется с Адамом: «Каждый из нас повторяет путь Адама и с потерей невинности осознает, что смертен. Плачь и молись, Арсение. И не бойся смерти, потому что смерть — это не только горечь расставания. Это и радость освобождения». Пожалуй, главная философская проблема, свое видение которой предлагает Водолазкин в романе, — что представляет собой время. И в приведенной цитате дается ответ на вопрос, как движется история: по спирали — Арсений повторяет, на своем витке, судьбу Адама, и эти повторения бесконечны.

Мифологический пласт первой книги предполагает возможность прочесть ее как книгу познания мира, первый этап становления героя. С окружающим миром Арсения знакомит в первую очередь его дед Христофор, в портрете которого проступают черты древнего фавна: «Проводя большую часть времени в лесу, дед все охотнее растворялся в природе. Он становился похожим на собак и медведей. На травы и на пни. И говорил скрипучим древесным голосом».

1. Водолазкин Евгений. Человек в центре литературы // http://www.pravmir.ru/chelovek-v-centre-literatury/[↩]
2. Водолазкин Евгений. «История человека важнее истории человечества» // Новая газета. 2013. 30 сентября.[↩]
3. Минц З. Г. О некоторых «неомифологических» текстах в творчестве русских символистов // Минц З. Г.  Поэтика русского символизма. СПб.: Искусство-СПБ, 2004. С. 73.[↩]
4. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы. В 2 тт. Т. 2. М.: ИЦ «Академия», 2003. С. 379. [↩]
5. Здесь и далее роман цитируется по изданию: Водолазкин Е.  Лавр. М.: АСТ, 2014.[↩]