Как же связать эстетику с жизнью?

Интенсивно должна развиваться исследовательская работа в области общественных наук, которые составляют научную основу руководства развитием общества. Главным в этой области является изучение и теоретическое обобщение практики коммунистического строительства…

(Из Программы КПСС)

Если бы кто-нибудь задался целью составить новый «Лексикон прописных истин», со словом «эстетика» у него не было бы никаких хлопок «Следует ругать: отстает от жизни», – таков неизменный рефрен всех толков – печатных и устных – о положении в эстетике. Мы прочно свыклись с этой мыслью и поэтому мало задумываемся над тем, что же, собственно, эстетика может и что она должна дать жизни.

Принято толковать эстетику как науку о «вечных вопросах». И нет ничего легче, как стать в позу умиления: де, еще при царе Горохе люди размышляли о сущности красоты и, любуясь зрелищем звездного неба или будучи потрясены созерцанием шедевров искусства, хотели проникнуть в тайну своих эстетических переживаний, осветить их разумом.

Эстетика – действительно древняя наука. Однако фиксация этого факта, ссылка на «вечность» эстетических проблем не более наполнена теоретическим смыслом, чем любая другая звонкая фраза.

Бели спросить, зачем дети ломают игрушки, ответ родится почти автоматически: чтобы узнать, как эти игрушки устроены. Однако ближайший, привычный ответ редко бывает наилучшим. И в данном случае – не превращает ли он каждого ребенка в вундеркинда? И не вернее ли будет сказать, что склонность заглянуть во внутренность вещи возникает не из любопытства только, а из неудовлетворенности: игрушка надоедает, и ребенок хочет извлечь из нее нечто такое, что не обеспечивается ее конструкцией?

В движении человечества по пути познания, как и в развитии ребенка, неугомонное любопытство играет гораздо менее существенную роль, чем это представляется поверхностному наблюдателю. Только неудовлетворенность наличным положением дела, противоречие между потребностью и существующими средствами ее удовлетворения толкает человеческую мысль вперед, делает ее беспокойной и ищущей. Если б человечество родилось в раю с его предустановленной гармонией, наш мозг едва ли ушел бы далеко от обезьяньего.

Эти азбучные истины, увы, слишком часто забываются, когда речь заходит об эстетике и её предмете, содержании и роли в человеческом бытии. Мы все против «искусства для Искусства», но не получается ли у нас иногда нечто вроде «эстетики для эстетики»?

Люди с древнейших времен задумывались о сущности красоты и искусства… Зачем? Почему это им было необходимо? И почему «задумываемся» над проблемами эстетики мы сами?

Взять, » примеру, хотя бы проблему «эстетического», которая стала яблоком раздора между различными точками зрения и концепциями, стала главной темой множества книг и статей. Ведь есть, вероятно, какая-то причина, вызвавшая к жизни эту проблему, причина того, что она, после целых десятилетий пренебрежения к ней, «вдруг» оказалась столь важной для науки и художественной практики!

К сожалению, большинство участников дискуссий о природе и сущности «эстетического» упускает из виду этот главный аспект проблемы. Послушать их, так получается, будто то, что занимает их сегодня, раньше не привлекало к себе внимания по простому недоразумению и будто проблема «эстетического» не есть острейшая проблема, выдвигаемая потребностями развития художественной культуры именно сегодняшнего дня, а некая извечная «тайна», пробуждающая неизбывное любопытство.

В итоге увлечение и азарт, вносимые в эту дискуссию, могут показаться любому занятому иным делом человеку наивными и беспочвенными, действительно напоминающими страсть детей ломать игрушки. И эстетика, несмотря на красоты стиля тех или иных авторов, приобретает удручающе схоластический вид, начинает походить на самоцельную игру праздных умов: как будто выдумать некую идею и более или менее правдоподобно подтянуть под нее известную сумму фактов – в этом и состоит цель науки! Чего можно ждать от эстетических построений, единственным методологическим ориентиром которых является лишь верность заранее, априорно, до исследования принятому тезису – будь это даже сам тезис об объективности красоты?

И снова раздается неумолкающий клич: «Эстетика отстает от жизни! Эстетика отстает от жизни!» Позвольте, в чем же именно она отстает, чего жизнь требует от эстетики?

Нельзя представлять себе связь нашей эстетики с жизнью наподобие «прикола» лодки к причалу. Действительно связанная с жизнью эстетика может только органически вырасти из самой жизни, из ее запросов и нужд, при четком осознании своего предназначения. Совершенно очевидно, что главной задачей советской эстетической науки является сейчас разработка всего комплекса проблем формирования эстетического сознания человека коммунистического общества. Но ведь такая же задача стоит и перед искусством, художественной критикой, педагогикой, психологией и т. д. Поэтому, естественно, одной общей формулы мало. Советской эстетике предстоит четко определить свое особое место в деле строительства коммунистической культуры. Это сейчас один из актуальнейших вопросов нашей эстетической теории.

«Зачем нужна людям эстетика?» – это пока еще не завлекательная тема для популярной брошюры. От правильного освещения ее целиком зависит методология, реальный прогресс эстетического знания.

* * *

А. Лебедев в статье «Теория и практика», открывшей данную дискуссию, полагает, что эстетика должна искать связи с жизнью на путях воссоединения с художественной критикой, на путях анализа и профессионально грамотной оценки практики современного советского искусства.

Разумеется, эстетика призвана анализировать современное состояние вашей художественной культуры, разумеется, этот анализ должен быть достаточно глубоким и не сводиться к ссылкам на общеизвестные примеры и еще менее того, к произвольному нанизыванию имен и названий. Все это бесспорно. Но ведь вся суть дела состоит в том, чтобы точно определить ракурс подхода эстетики к искусству, выявить специфически эстетическую проблематику, которая является подлинным предметом этой науки в отличие от художественной критики, искусствоведения и литературоведения.

На одном из недавних обсуждений известный наш поэт прямо сказал, что он в своем творчестве никогда не обращался к работам по эстетике и вообще не видит в этом никакого прока для художника. Специалистам-эстетикам, естественно, было «обидно. Но, если признаться честно, при всей парадоксальности такого выступления, в нем много правды. И беда здесь, думается, не в слабости и незрелости многих наших эстетических опусов, а в известной переоценке возможностей эстетической теории непосредственно влиять на художественную практику.

Например, мы часто злоупотребляем словом «теория», объясняя те или иные отклонения в нашей художественной практике то влиянием «теории бесконфликтности», то влиянием «теории иллюстративности». Но разве суть в теориях? «Теории» уже давно разбиты и отвергнуты, – даже критиковать-то их стало скучно, настолько всем ясна их несостоятельность, – а вот тенденции к бесконфликтности, да и к иллюстративности в самой (художественной практике, увы, еще не изжиты,

В мировой истории художественной культуры бывали величайшие эпохи, спокойно обходившиеся без всякого теоретического воззрения на художественное творчество, без всякой эстетики. Взять хотя бы народное искусство, средневековое ремесло, иконопись я т. д.: его творцы не знали даже, что искусство – нет кий особый, высший род эстетической деятельности, осуществляющейся по своим специфическим законам.

В наш научный век теоретическое знание, конечно, имеет для художника неизмеримо большее значение. Само художественное творчество становится все менее интуитивным, его связи со стихийно складывающимися в народном сознании эстетическими представлениями становятся более сложными и опосредствованными. Но очевидно все же, что ставить расцвет искусства в прямую связь с расцветом эстетической мысли было бы грубым упрощением и вульгаризацией.

Платон, например, создавший первую в истории развернутую эстетическую систему, очень дурно относился к современному ему искусству и предлагал даже изгнать художников из своего идеального государства, увенчав их на прощание шерстью. А много веков позднее Гегель завершил грандиозное здание своей эстетики выводом, что искусство перестало быть в новое время первостепенным фактором, формирующим сознание людей, что оно должно уступить это почетное место науке, философии.

Эти факты отнюдь не случайны. Потребность в теоретической эстетике возникала как раз в те периоды, когда под влиянием изменяющихся социальных условий эстетическое сознание переживало крутые переломы, когда рушились внушенные вековой привычкой представления и идеалы, когда уходили в прошлое целые эпохи художественного творчества и искусство испытывало трудности в своем развитии. «Сова Минервы начинает свой полет с наступлением сумерек», – писал Гегель.

Взаимоотношение эстетической теории с практикой искусства заключает в себе сложную историческую диалектику. Оно ничего не имеет общего с отношением врача и больного, один из которых прописывает оздоровительные пилюли, а другой – глотает их.

Факт и только факт, провозглашает А. Лебедев, «должен стать источником эстетического суждения, которое произносится с позиций эстетических вкусов передовой части общества, с позиций эстетического идеала народа, с позиций великих задач коммунистического строительства в нашей стране» ¹. Это же недоразумение! Как же «факт и только факт», если нужна еще и позиция, с которой следует к факту подходить? Понимание «позиций эстетических идеалов народа»- это ведь дело теории, а не личной интуиции критика! И эту теорию, очевидно, нужно хотя бы в общих чертах иметь, когда подходишь к оценке отдельных фактов искусства.

Мы целиком разделяем ‘критический пафос А. Лебедева. Все, что сказано в его статье относительно недостатков нашей теперешней эстетической теории, не вызывает никаких возражений. Но не показал ли сам А. Лебедев на анализе сочинений «очень продуктивно работающего исследователя В. Разумного», что один и тот же факт, взятый сам по себе, может быть истолкован совершенно произвольно?

Ведь, в сущности, В. Разумный весьма простодушно руководствуется той самой методологией, за которую ратует А. Лебедев. Правда, он делает это грубо, слишком одиозно выставляя напоказ все ее принципиальные изъяны. Но, может быть, это и лучше? Тем легче будет от них избавиться? Ведь теперь даже невооруженному глазу видно, что, когда теоретик исходит только из «фактов», неизбежно получается полный и бесконтрольный хаос. Эти «факты» связываются, тасуются и перетасовываются совершенно произвольно, «без руля и без ветрил». Ходячие, по каким-либо случайным причинам утвердившиеся оценки и мнения тут же становятся оценками и мнениями такого «теоретика». Конъюнктура выступает единственным содержанием исследования, и действительно, трудно становится ответить на иронически задаваемый А. Лебедевым вопрос: «А что потом?» Беда в том, что острые критические стрелы, которые пускает А. Лебедев, сражая противника, рикошетом попадают и в него самого, Он умело рисует карикатуру и делает это тем успешнее, что пользуется старым проверенным приемом: идет по живому предмету, описывает с натуры. Эта карикатура безжалостно развенчивает то, что должно уйти в прошлое.

1. «Вопросы литературы», 1960, N 11, стр. 158.[↩]