Качание маятника или поиск истины?

Когда я прочел полемическую статью Игоря Шайтанова «»Бытовая» история» («Вопросы литературы», 2002, N 2), мне показалось, что время обратилось вспять и в голосах цитируемых автором оппонентов я слышу речи, давно умолкнувшие. Однако, имея привычку выслушивать обе стороны, я обратился к тем публикациям, которые дали повод для полемики, – статьям о «новом историзме» в журнале «НЛО»: 2000, N 2(42); 2001, N 1(47), 4(50). Эффект deja vu усилился многократно.

Говоря не без одобрения о «наших «новых истористах»» – А. Эткинде, А. Зорине и О. Проскурине – и пытаясь выявить при всем их различии то общее, что присуще работам этих авторов, С. Козлов выделяет (в том числе и курсивом) сакраментальную фразу: они «отказываются видеть в литературе самостоятельный предмет исследования» (50, 116) ¹.

Иными словами, речь идет о том, что произведение литературы рассматривается вне его художественной специфики, таким же образом, как любое иное письменное свидетельство. И в этой же статье демонстрируется обратный пример – влияния литературы на жизнь. Причем в качестве «произведения литературы», оказавшего такое влияние, С. Козловым приводится жанр – доноса. Логика такова: доносы писал Булгарин, литератор; уж наверное, они были написаны с точки зрения литературы профессионально и потому не могли не повлиять на действия Николая I, то есть на реальную жизнь (там же, 121).

Вспомнились организованные во время оно «суды» над Онегиным, Печориным и другими литературными персонажами. И стало грустно. В поздние «застойные» времена, 70-е и 80-е годы, много было сделано для того, чтобы понимание художественного творения как явления особого, в том числе и в искусстве слова, закрепилось в сознании думающих и пишущих о литературе людей.

Что же – «новые истористы» все это игнорируют? Не совсем. В статьях, вызвавших полемику, есть ссылки и на Тынянова, и на Лотмана, и на другие, не менее значимые имена. Но та реальность, которая стоит за трудами этих ученых, как говорит С. Козлов, «плохо совместима с сегодняшними гуманитарными задачами» (42, 8).

Оставим пока в стороне «сегодняшние гуманитарные задачи» (к ним мы еще вернемся). Обратимся к той самой «специфике», которая с позиции «нового историзма» видится несущественной, своего рода пережитком позитивизма, задержавшимся в литературоведческом сознании. Что же определяет специфическую природу художественного текста, насколько она существенна и, следовательно, насколько безболезненно с нею можно расстаться?

I

Ничто так не принижает достоинств английского гения (Шекспира. – М. Б.), ничто не вызывает в читателе большего раздражения или большей скуки, чем надерганные цитаты из его пьес… Процитировать отрывок, вырванный из шекспировского текста, означает почти наверняка извратить его смысл.

Г. К. Честертон. О литературе².

В попытке противопоставить нечто «новым истористам» Хейден Уайт ссылается на Р. Якобсона, выдвинувшего тезис о несовместимости языка поэтического и метаязыковых высказываний (42, 43-44). Ссылка безусловно корректная, но, будучи использована в гордом одиночестве, несколько теряющая в своей убедительности. Ведь главное, что было доказано Якобсоном и что нашло отражение в «Тезисах Пражского лингвистического кружка», это фиксация важнейшего факта: направленности поэтического сообщения на самого себя как важнейшей его функции³.

Еще ранее по этому поводу высказался один из крупнейших филологов предреволюционной эпохи А. Потебня: «Язык не только есть материал поэзии, как мрамор – ваяния, но сама поэзия…» ⁴⁴

В силу хорошо известных причин эта концепция получила развитие в нашей стране много позднее, и тогда уже Ю. Лотман вернулся к этому тезису: «Первоначально естественным казалось исходить из того, что текст – материализованная реализация кода… Логическими следствиями были представления о том, что… процесс коммуникации схематически может быть представлен так: некоторая информация («смысл») пропускается через кодирующее устройство и материализуется в тексте. <…> Пересмотр этих представлений начался с исследований в области художественного текста, т. к. именно здесь наиболее очевидна их схематичность» ⁵.

Поэтому ставить знак равенства между художественным и нехудожественным текстом – это игнорировать эстетическую функцию художественной речи ⁶.

Сравнение вербальной речи в ее художественной и нехудожественной формах приводит к целому ряду исключительно существенных выводов.

Основным свойством, которым художественная речь отличается от любой иной разновидности речевой деятельности, является ее тотальность, то есть такая организация всех ее компонентов в рамках законченного произведения искусства, которая делает это произведение единым целым, в котором, по известному выражению Б. Паскаля, нельзя узнать целое, не зная частей, и узнать части, не зная целого ⁷.Проницательно раскрывает действие механизма, лежащего в основе этого феномена, отец Ц. А. Флоренский:

«…Раз только произведение существует как таковое, т. е. как некоторое целое, раз оно не исчерпывается материалом, входящим в состав его, и обладает самостоятельною формою, то оно должно не пассивно составляться отдельными элементами, но – господствовать над ними, направлять их и делать их причастными своей целостности. <…> Все элементы, каковы бы они ни были, должны в целом произведении восприниматься и оцениваться иначе, нежели они же, эти самые элементы, воспринимаются и оцениваются каждый в отдельности, сам по себе». В искусстве «синтез восприятий есть все, а отдельные элементы, сами по себе, – ничто. Его значение именно связывание и взаимоподчинение отдельных элементов, чтобы сделать их телом целому» ⁸.

Такое свойство художественного произведения делает его сродни живой материи – не механизму, но организму, для которого подобная целостность в высшей степени характерна. На это обратил внимание еще Гегель, считавший, что «произведение искусства должно быть развито и завершено в качестве органической целостности» ⁹.

Однако, как уже говорилось, несмотря на все эти соображения, в процессе анализа произведения искусства существовала и существует тенденция разделять эстетическую и семантическую (то есть нехудожественную) информацию ¹⁰. Но совершенно ясно, что семантическая информация в художественном тексте не может не быть включена в эстетическую и, следовательно, полностью зависима от нее: она обусловлена общим (эстетическим) смыслом произведения, и не только ее уменьшение, но и ее увеличение в состоянии оказать убийственное воздействие на поэтический смысл, коль скоро речь идет о подлинно художественном произведении.

Только непониманием этого обстоятельства порождены требования к усилению познавательной ценности искусства: они бессмысленны и даже вредны, ибо познавательный фактор – это компонент эстетического смысла, и он не может быть по произволу ослаблен или усилен, но должен быть в полной гармонии и абсолютном единстве с остальными факторами художественного целого.

От произведения синкретического искусства и вплоть до сольного выступления пианиста нет мелочей, которые не играют роли в формировании смысла художественного целого, вплоть до атмосферы в зале, где происходит концерт (зал может оказаться «породистым», либо «наивным, но непосредственным», либо «закрытым и равнодушным», «чопорным» и т.

1. Здесь и далее ссылки на «НЛО» даны в тексте с указанием общепорядкового номера журнала и страницы. [↩]
2. Вопросы литературы. 1981. N 9. С. 221. [↩]
3. См.: Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. М., 1960. С. 75. [↩]
4. Потебня А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 198. [↩]
5. Лотман Ю. М. Об итогах и проблемах семиотических исследований. Ответ на вопросник редколлегии // Труды по знаковым системам. 20. 1987. С. 13. [↩]
6. Охотников до этого ремесла, в том числе и за рубежами СССР, всегда было достаточно много. Ср., например, с высказываниями «новых истористов» следующее замечание И. Беллерта: «…адекватная интерпретация высказывания… требует знания предшествующего контекста. Такое определение касается как конверсационного дискурса, так и лекции, а также литературных и научных текстов»(Беллерт И. Об одном условии связности текста // Новое в зарубежной лингвистике. VIII. М., 1978. С. 172), [↩]
7. Паскаль Б. Мысли/Библиотека всемирной литературы. Т. 42. М., 1974. С. 125. [↩]
8. Флоренский П. А. Закон иллюзий // Труды по знаковым системам. 5, 1971. С. 513, 514. Ср.: «Всякая попытка анализировать фрагменты, вырванные из целого, так же бессмысленна, как изучение отдельных кусков фрески в качестве целостных независимых картин»(Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987. С. 84). [↩]
9. Гегель Г. В. Ф. Эстетика. В 5 тт. Т. 3. М., 1971. С. 362. [↩]
10. См., например, нашумевшую в свое время и, как это очевидно, не потерявшую до сих пор актуальности работу А. Моля «Теория информации и эстетическое восприятие», М., 1966, с. 210-218, особенно: 207-208. ^[↩]