Издательская модель и поведение писателя

Достаточно много уже было сказано о том, что сейчас все изменилось, совсем изменилось, полностью изменилось. Но мир, как известно, вообще изменчив, и с учетом этого возникает вполне естественный вопрос: а что изменилось?

Рассуждения в терминах «лучше» и «хуже» или «хорошо» и «плохо» тут неуместны, хотя – на первый взгляд – общепонятны. Если говорить о литераторах – писателях, критиках, исследователях, то и раньше не всем было хорошо, и теперь не всем стало хуже. Да, какие-то изменения произошли, потому следует точно определить, где искать их начало. Мне кажется, что удобнее всего – на уровне литературного процесса, литературного быта. Бытовые изменения всего заметнее.

Известно, что литературный процесс, литературный быт связаны с издательской моделью. Речь в данном случае идет о системе взаимоотношений «писатель – издатель – читатель». Система эта строится на том, что текст существует не сам по себе, но в качестве полиграфического изделия, товара, который продают и покупают. Процедуры же купли и продажи «увязаны» с законодательством.

Понятие издательской модели давно уже игнорируется большинством литературоведов. На то есть две основные причины. Во-первых, для литературоведа изучать законодательство – занятие не слишком зажигательное: область эта вроде бы внеэстетическая и внебиографическая. Во-вторых, действует своего рода инерция: влияние законов на литературу опосредовано и заметным оно становится лишь при радикальных преобразованиях законодательства, а для стабильных социумов это редкость.

Однако в истории советского литературного процесса и быта фактор законодательства – едва ли не важнейший, причем в аспектах именно биографическом и (отчасти) эстетическом. С 1917 года правовая основа литературного рынка многократно и радикально реформировалась, причем на каждом этапе реформ все юридические новации непосредственно проецировались в быт, меняя поведенческие модели литераторов, отражаясь в текстах.

Рассмотрим – в самых общих чертах – дооктябрьский литературный процесс. Что здесь характерно? Существовал писатель, продающий рукопись и право на ее тиражирование. Существовал издатель, скажем так, с ненулевыми литературными пристрастиями. Которые он и пытался навязать писателю. Однако произвол издателя был жестко ограничен читательским произволом, поскольку читатель «голосовал рублем».