Из архива Василия Аксенова. Составление, вступительный текст и комментарии В. Есипова

Настоящая публикация, как и предыдущая («Вопросы литературы», 2011, № 5), представляет американскую часть архива Василия Аксенова. Она включает переписку В. Аксенова с писателями и статью «Прогулка в калашный ряд».

Предполагалось, что откроет публикацию письмо Иосифа Бродского Василию Аксенову от 28 апреля 1973 года¹, но на это не удалось получить согласия правопреемников поэта. А жаль! Оно содержит ряд интересных суждений о творчестве:

Я хотел давно тебе сказать, но все как-то не было случая — а теперь из-за разницы во времени и в пространстве может приобрести излишнюю значительность, чего я не желаю и чего, надеюсь (зная тебя) не произойдет — что не —> пытаться обставить Зощенку, Набокова, Сэлинджера (как все про тебя говорят) или даже Джойса. Единственный человек, которого надо пытаться — это Беккет. Я думаю, он уже двадцать лет, как самый главный человек — в нашем общем деле. Но для этого надо отказаться от ритмической прозы и от остроумия, и вообще от всего того, что приятно делать. Я это говорю именно тебе, потому что у тебя есть необходимый для этого дела душевный опыт, который тебе же на мозги давит, потому что остается нереализованным, ибо ирония с душевным опытом (почти) ничего общего не имеет. Как сказал мой любимый Фрост: «ирония — это нисходящая метафора». То, что теперь называется абсурдом, есть вовсе не абсурд, а парадоксальность. Абсурд — это пост-философия, пост-жизнь. Это как избы на Севере, из серых бревен — цвета многих дождей, ветра, времени — не своего, деревянного, цвета, но деревянного цвета, на который повлиял цвет времени. Существование, перешедшее в другое качество. Когда смотришь на это, подойдя вплотную, острить уже не стоит. Это происходит с каждым почти из нас и, когда мы шутим, значит — отвернулись. Извини за этот пассаж; но он — главный, ради него, может, и все письмо.

Или суждение о заграничных вояжах:

Поэт, которого я жалел, а ты любил², но теперь ненавидишь, сказал мне перед отъездом, чтоб я побольше путешествовал. Что я и делаю, не потому что дорожу советом, а потому что ничего другого не остается, как взглянуть на все это, как на большой хэппенинг + способ заработать выступлениями. Но, видно, что-то со мной и впрямь не в порядке в связи с постоянным ощущением, что вижу одно и то же. Путешествия смысл имеют, когда есть, куда вернуться; для меня это была улица Пестеля³, а теперь я слишком стар, чтоб расцветать или пускать корни. Словом, был я в массе мест, и теперь там на карте белые пятна. Всякий раз, как вхожу в самолет, чувствую, как вся теория вероятности напрягается. Если замечаю малыша, то слегка отпускает, так как было бы несправедливо. Странно, Василий, что закон всемирного тяготения функционирует даже в вакууме. Ну — это уже красивые слова.

Есть в письме и воспоминания о первой встрече с Аксеновым:

Так как все равно в этом письме ностальгической ноты не избежать, то хочу тебе рассказать одну смешную вещь про наше первое знакомство. Не помню уж, в каком году это было, но осенью и вечером, и мы с Толяем⁴ и еще некоторые девушки провожали тебя из Октябрьской на вокзал в Москву, и Толяю одна девушка была очень интересна и он к ней тонко по-своему подбирался, но когда поезд тронулся (я вообще чаще видел тебя на вокзалах или в аэропорту, чем в четырех стенах), она обернулась к Толяю и сказала: «Да разве у тебя будет когда такое пальто, австралийское?» Речь шла о твоем черном кожаном пальто с белой, кажется, подкладкой на молнии. Как теперь: есть оно у него, или нет еще — или в 1973 году уже ни для кого из нас, включая чувиху, в этой вещи нет больше потребности?

В связи с невозможностью воспроизвести письмо Бродского публикация открывается письмом Василия Аксенова к нему, написанным спустя три с половиной года. Бродский за это время стал в США уже достаточно влиятельным человеком во всем, что было связано с публикацией книг на русском языке, своего рода экспертом по русской литературе. Его неблагоприятный отзыв стал причиной, по которой был отклонен в одном из крупнейших нью-йоркских издательств роман Василия Аксенова «Ожог». Этой теме, собственно, и посвящено все письмо Аксенова. Оно еще вполне дружеское и снисходительное по отношению к более молодому литературному коллеге, но в нем уже есть следы с усилием сдерживаемой обиды. Позднее, когда Аксенов тоже окажется в эмиграции, все это приведет к полному разрыву отношений между ними.

Тема писательских отношений оказывается сквозной нитью в данной подборке. Она вообще мучительно переживалась в это время Аксеновым. Так, в письме Белле Ахмадулиной и Борису Мессереру, написанном весной (?) 1986 года⁵, он сообщает свои эмигрантские наблюдения: «Поразительная чувствительность сейчас развивается в этом (писательском. — В. Е.) цеху при малейшем намеке на некоторую неполноценность репутации». И вспоминает в связи с этим ахмадулинские строки о «таинственной страсти» (из давнего стихотворения 1959 года), обращенные к друзьям литературной юности:

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх

вас, беззащитных, среди этой ночи.

К предательству таинственная страсть,

друзья мои, туманит ваши очи…

В июльском письме того же года к ним же Аксенов замечает: «Эта тема товарищества и предательства, тобой вздутая еще в 60-е, остается у нас, может быть, самой актуальной, несмотря на старение». Не случайно слова Ахмадулиной будут стоять и в названии последнего законченного Аксеновым романа — «Таинственная страсть».

Эта же тема завершает статью «Прогулка в калашный ряд» — о поэзии Ахмадулиной. Статья была напечатана в журнале «Грани» (1984, № 133), не печаталась в России, а потому остается здесь практически неизвестной. Она написана с характерным аксеновским блеском: серьезные размышления о современной поэзии перемежаются остроумными ироническими выпадами в адрес коллег. Позиция автора, быть может, покажется кому-то слишком восторженной, но не забудем: он пишет о творчестве литературной соратницы и ближайшего друга, в одном из своих ранних стихотворений провозгласившей: «Да будем мы к своим друзьям пристрастны…»

Василий Аксенов — Иосифу Бродскому

Дорогой Иосиф! Будучи на острове прочел твои стихи об острове⁶ и естественно вспомнил тебя. У меня сейчас протекает не вполне обычное путешествие, но, конечно же, не об этом, Joe⁷, я собираюсь тебе писать. Собственно говоря, не очень-то и хотелось писать, я все рассчитывал где-нибудь с тобой пересечься, в Западном ли Берлине, в Париже ли, так как разные друзья говорили, что ты где-то поблизости, но вот не удается и адрес твой мне неведом и так как близко уже возвращение на родину социализма, а на островах как ты знаешь особенно не —> делать, как только лишь качать права с бумагой, то оставляю тебе письмо в пространстве свободного мира.

Без дальнейших прелюдий, хотел бы тебе сказать, что довольно странные получаются дела. До меня и в Москве и здесь доходят твои пренебрежительные оценки моих писаний. То отшвыривание подаренной книжки, то какое-то маловразумительное, но враждебное бормотание по поводу профферовских публикаций⁸. Ты бы все-таки, Ося, был бы поаккуратнее в своих мегаломанических капризах. Настоящий гордый мегаломан, тому примеров передо мной много, достаточно сдержан и даже великодушен к товарищам. Может быть, ты все же не настоящий? Может быть, тебе стоит подумать о себе и с этой точки зрения? Может быть, тебе стоит подумать иногда и о своих товарищах по литературе, бывших или настоящих, это уж на твое усмотрение?

Народ говорит, что ты стал влиятельной фигурой в американском литературном мире. Дай Бог тебе всяких благ, но и с влиянием-то надо поэту обращаться, на мой взгляд, по-человечески. Между тем твою статью о Белле в бабском журнале⁹ я читал не без легкого отвращения. Зачем так уж обнаженно сводить старые счеты с Евтухом и Андрюшкой? Потом дошло до меня, что ты и к героине-то своей заметки относишься пренебрежительно, а хвалил ее (все это передается вроде бы с твоих собственных слов) только лишь потому, что этого хотел щедрый заказчик. Думаю, не стоит объяснять, что я на твои «влияния» просто положил и никогда не стал бы тебе писать, ища благоволения. И совсем не потому, что ты «подрываешь мне коммерцию» я начинаю здесь речь о твоей оценке.

В сентябре в Москве Нэнси Мейзелас¹⁰ сказала мне, что ты читаешь для Farrar Straus&Giroux¹¹. До этого я уже знал, что какой-то м—>, переводчик Войновича, завернул книгу в Random House¹². В ноябре в Западном Берлине я встретился с Эмкой Коржавиным и он мне рассказал, что хер этот, то ли Лурье то ли Лоренс — не запомнил — так зачитался настоящей диссидентской прозой, что и одолеть «Ожога» не сумел, а попросил Эмкину дочку прочесть и рассказать ему, «чем там кончилось». И наконец, там же в Берлине, я говорил по телефону с Карлом¹³ и он передал мне твои слова: «»Ожог» — это полное говно». Я сначала было и не совсем поверил (хотя учитывая выше сказанное и не совсем не поверил) — ну, мало ли что, не понравилось Иосифу, не согласен, ущемлен «греком из петербургской Иудеи», раздражен, взбешен, разочарован, наконец, но — «полное говно» — такое совершенное литературоведение! В скором времени однако пришло письмо от адвоката, в котором он мягко сообщил, что Нэнси полагает «Ожог» слабее других моих вещей. Тогда я понял, что это ты, Joe, сделал свой job.

«Ожог» для меня пока самая главная книга, в ней собран нравственный и мыслительный и поэтический и профессиональный потенциал за очень многие годы, и потому мне следует высказать тебе хотя бы как оценщику несколько соображений.

Прежде всего: в России эту книгу читали около 50 так или иначе близких мне людей¹⁴. Будем считать, что они не глупее тебя. Почему бы нам считать их глупее тебя, меня или какого-нибудь задроченного Random House?

Из этих пятидесяти один лишь Найман отозвался об «Ожоге» не вполне одобрительно, но и он был весьма далек от твоей тотальности. Остальные высоко оценили книгу и даже высказывали некоторые определения, повторить которые мне мешают гордость, сдержанность и великодушие, т. е. качества, предложенные тебе в начале этого письма, бэби.

С трудом, но все-таки допускаю, что ты ни шиша не понял в книге. Мегаломаническое токование оглушает. Сейчас задним числом вспоминаю твои суждения о разных прозах в Мичигане, с которыми спорить тогда не хотел, просто потому что радовался тебя видеть. Допускаю подобную глупую гадость по отношению к врагу, само существование которого ослепляет и затуманивает мозги, но ведь мы всегда были с тобой добрыми товарищами. Наглости подобной не допускаю, не допустил бы даже и у Бунина, у Набокова, а ведь ты, Иосиф, ни тот ни другой.

Так как ты еще не написал и половины «Ожога» и так как я старше тебя на восемь лет, беру на себя смелость дать тебе совет. Сейчас в мире идет очень серьезная борьба за корону русской прозы. Я в ней не участвую. Смеюсь со стороны. Люблю всех хороших, всегда их хвалю, аплодирую. Корона русской поэзии, по утверждению представителя двора в Москве М. Козакова, давно уже на достойнейшей голове. Сиди в ней спокойно, не шевелись, не будь смешным или сбрось ее на —>. «Русская литература родилась под звездой скандала», — сказал Мандельштам. Постарался бы ты хотя бы не быть источником мусорных самумов.

Заканчиваю это письмо, пораженный в какую чушь могут вылиться наши многолетние добрые отношения. Вспомни о прогулке с попугаем¹⁵ и постарайся подумать о том, что в той ночи жила не только твоя судьба, но и моя и М. Розовского и девочек, которые с нами были и самого попугая.

Бог тебя храни, Ося!

Обнимаю, Василий

29 ноября 1977, Ajaccio¹⁶

 

Из записей Майи Аксеновой

1980, Ann Arbor (Мичиган)

10 сентября прилетели из Милана в Н.-Й.

Десять дней жили в Н.-Й. вместе с Васей, Аленой¹⁷, Виталием¹⁸. Виделись с Бродским. Я раньше с ним никогда не встречалась, а Вася увидел его впервые после ссоры¹⁹. Живет он в страшной квартире, что-то вроде подвала, но с выходом в маленький садик, берлога гения. Чувствует себя неважно, но бутылка виски стоит рядом с ним и он понемногу потягивает. Курит, пьет кофе. Был очень внимателен, подробно старался объяснить, как надо вести дела, какие нужны документы, где лучше преподавать. Сам он числится в Мичиганском университете, но жить там не хочет. Любит Н.-Й. и Мичиган для него тяжелая нагрузка. Последние годы проводит там только один семестр.

Каждый день встречи. Видели Пат Блейк²⁰. Очень мне понравилась. Красивая, умная, прекрасный литературный вкус. Была очень внимательна. Приехала к нам с бутылкой водки, черным хлебом и солеными огурцами.

Айзик Клейнерман и Линда встретили нас замечательно. Мои ребята прилетели из Рима на день раньше нас и, конечно, этот засраный Хиас их не встретил, а когда после нескольких часов приехал их представитель, которого с трудом разыскали, он просто отказался их принимать и уехал, оставив семью с ребенком в чужом городе без денег на аэродроме. Алена в панике позвонила Айзику и тот немедленно приехал и забрал их к себе.

На следующий день они встречали нас, предлагали остановиться у них в доме, и все дни старались как-нибудь нам помочь.

Мила Лось²¹ — очень элегантна. Работает в Тэд Лапидус²². Сын учится, роман с каким-то богачом из Гаити. По-моему не очень счастлива.

Васин издатель Джонотан Галосси²³.

Парень тридцати лет, интеллигентный, собранный, никакой развязности (скорее застенчивый). Самое хорошее впечатление.

После Н.-Й. были два дня в Вашингтоне. Жили у Боба Кайзера²⁴. Милая, чуткая семья. Две девочки.

В основном деловые встречи.

Интервью на «Голосе» с Людмилой Фостер²⁵.

20-го сентября прилетели в Ann Arbor²⁶.

Встретил Карл. Эллендея где-то носилась и покупала нам матрас и необходимые для дома мелочи. Старались много и довольно нелепо. (Теперь, когда я к ним привыкла, меня это не удивляет.) Матрас не понадобился, телевизор работал плохо, квартира — полное дерьмо. Все-таки около месяца мы с Васятой прожили в этой квартире. Место новое, надо было оглядеться. Очень скоро мы поняли, что на Профферов рассчитывать не приходится (при полной их доброжелательности) и в один день сами нашли хорошую теплую квартиру, в самом центре, переехали, поставили телефон. Привели Профферов в дикое изумление, все сделали самостоятельно. Эллендея охала и ахала, говоря Васе, что русские сами ничего сделать не могут.

Немного о Профферах.

Огромный дом (бывший гольфклуб). Просторный, красивый, много техники, на каждом шагу телевизоры (все плохо работают). Издательство в полуподвальном большом помещении, все последнее современное оборудование — как говорит Ефимов²⁷, используются на одну треть.

В издательстве работают Игорь Ефимов и секретарь Марша (местная, по происхождению полька, хорошо говорит по-русски). Два раза в неделю приходит помогать студент Крег, тоже учит русский язык.

В семье Профферов четверо детей. Три взрослых парня от первой жены Карла, и маленькая замечательная девчушка — Арабелла. Ей два года.

Ложатся Профферы в пять-шесть часов утра, встают в два-три часа дня. Работают только ночью, мебель переставляют тоже ночью. Делают это довольно часто. Днем ходят разбитые, сонные. Иногда Эллендея просыпается и начинает носиться по дому. Что-то делает, едет в магазин, кормит свою большую семью. Карл всегда невозмутим. Маленькая Арабелла ведет точно такой же образ жизни. Только ночью еще пока не работает, а смотрит телевизор. Зато в два года знает уже все буквы. При этом ведут очень замкнутый образ жизни. В гости не ходят, в кино тоже, а о концертах и говорить нечего. Мы купили им билеты на джазовый концерт (Линды Рондстон), вытащили из дому и они радовались как дети.

У Карла курс в Университете, занятия, по-моему, два раза в неделю. Ходит, как отбывает повинность. Книги выпускают замечательные, но русские издания им не приносят дохода или очень маленький. Как говорят Профферы, издательство существует только за счет английских изданий. Но у меня сложилось такое впечатление, что они просто этого не знают, т.к. расходы по дому и издательские дела не разделяются. Расходы при таком доме и семье огромные, поэтому они периодически оказываются в очень тяжелом положении, но потом это как-то проскакивает, то ли займ, то ли очередной гонорар за перевод, в общем, пока существуют. Дай им Бог! Привыкла я к ним не сразу. Да и сейчас я с ними не близка, но все-таки относится стала лучше, пытаюсь понять их. Люди они добрые, к Василию относятся прекрасно, Эллендея всегда старается мне помочь.

20 ноября.

Позавчера позвонили из Госдепартамента и передали, что у Жоры Владимова инфаркт (задняя стенка). Наташа Владимова нас разыскивает, кажется, хочет, чтобы мы организовали им приглашение. Очень расстроились, я поплакала. Представляем, как эти сволочи давят всех; когда мы еще были в Москве, Жора если и собирался уезжать, но не раньше чем через год. Вечером позвонили в Москву и нас соединили с Наташей (очень странно), рассказала, что 4 ноября Жору вызвали в Лефортовскую тюрьму и продержали там целый день, как свидетеля по делу Татьяны Осиповой²⁸. На следующий день Жора попал в больницу с серьезным инфарктом. Сейчас он лежит в 71-ой Кунцевской больнице. Решили попытаться уехать, ждут приглашения. Позвонили Игорю Белоусовичу²⁹, еще кое-кому, Крегу Витни³⁰ (Н. Т.). Очевидно пошлем приглашение от Мичиганского Университета (формальное), а Крег попытается дать сообщение в газете.

Войнович прислал открытые письма (свое и Ирины). У него очень тяжелое положение. В этих письмах он излагает все подробно. Пока его не отпускают. Мы думаем, что «они» решили над ним поиздеваться. Человек болен, похоронил близких людей³¹ — самое подходящее время поизмываться.

Будем помогать, как сможем. Странно, что Лев Копелев, приехав в З. Германию 12-го ноября, ничего нам не сообщил. Может быть, он серьезно думает, что его пустят через год обратно?³²

В воскресенье (23-го) мы полетим в Н.-Й. Думаю, что там нам удастся более подробно обсудить все вопросы.

Васята работает очень много. К лекциям готовится серьезно, т.к. читает их на английском.

 

Письма Георгия и Наталии Владимовых

Дорогой Вася!

Будучи в больнице прочитал «Остров Крым» (принесла Наталья, уплатившая, как говорит, 50 рублей) — прочел, не отрываясь, лишь изредка бегал курить в сортир. Вещь замечательная, с чем позволь поздравить тебя от всей души. Много блеска, искрометности, провидения. Есть прямо-таки классические сцены (впрочем, ты сам знаешь, какие): в бане, на заседании политбюро и все вторжение. Мне сдается, единственная твоя здесь ошибка — что не сказано, как отнеслась эта географическая аномалия к оккупации 41-45 годов, отсюда ведь и должно было, по идее, начаться почти все движение Общей Судьбы. Думаю, критики на это укажут, но черт с ними, с критиками, важно, что удалось основное: изображение государственной уголовщины, которую никак не поймет этот всепроникающий, мудрый Запад. Обнимаю тебя и благодарю, поцелуй за меня Маечку.

Твой Жора

Декабрь 1980

Вася и Маечка, с Новым Годом, дорогие, с новым счастьем и со всеми остальными нашими праздниками!

Ну, сначала московские новости:

1. Очень плох Володя Корнилов — никакого заработка, считает, что в семье он — «лишний рот», даже дочь зарабатывает, а он — ничего. Жену, говорит, из красивой женщины — старухой сделал. Через 3 года ему будет 60. Устроился сначала гардеробщиком, а сейчас ночным сторожем за 80 р. Был у юриста — Софьи Вас. Калистратовой — та ему сказала, что с пенсией ничего не получится. Тут в издательстве у него есть деньги — обещали часть ему переслать в сов. рублях, ждут оказии. Выезжать он не хочет.

2. Инну Лиснянскую вызывали куда надо, провели с ней 2-часовую беседу. Семен Из.³³ ждал ее внизу — потом ему было плохо с сердцем. Никаких подписок, что не будет впредь печататься за рубежом, она не дала. Просит, чтоб о ней дали рецензию, не как о гражданине, а как о поэте, и чтоб писал не «Кублановский». Во, чего захотела! Заказали мы рецензию Ире Заборовой — дочери Бориса Корнилова, авось Инна будет довольна.

3. Сахаровы с 8 сент. вместе³⁴. Первый месяц он был совершенно невменяемый, сейчас уже работает. Были у него 2 физика из ФИАНа. У Гали Евтушенко есть генеральная доверенность от Люси³⁵ на все, но в квартиру, опечатанную, Галю не впускают и взять зимние вещи не дают.

4. Ну, про дачу Пастернаков вы знаете. Лев Зин.³⁶ говорит, что у Наташи Пастернак³⁷ есть уголовное дело (чистое), и когда милиция пришла, то ей пригрозили — будете шум поднимать, дадим ход делу. Вот так. Прав Синявский, все мы — блатные при этой власти.

У нас все ничего. Я вроде от депрессухи отошла маленько, вот только скучно здесь очень, выпить не с кем!

Представляю, сколько слов (и каких) произнесла Белла по поводу ордена. Журнал со статьей Васиной мы отправили через Кельн недели две назад.

Майка, ношу твою оранжевую двойку не снимая — и сплю в ней, и гостей принимаю, — спасибо! Когда Гладила поедет в Америку, передам тебе подарок — кружевную накидку из Москвы, полученную с оказией.

Ну, еще одолела³⁸ мистера Солжа. По своей неграмотности большой разницы с Кратким курсом##Краткий курс истории ВКП(б) (Всесоюзной коммунистической партии большевиков, вышел в 1938 году).

1. Написанное в самом начале эмигрантского периода жизни Бродского, письмо еще вполне дружественное, о чем можно судить по его начальным строкам: «Милый Василий, я гадом буду, ту волшебную ночь с гвинейским попугаем помню <…> Что я когда-нибудь тебе письмо из Мичиганска писать буду, этого, верно, ни тебе, ни мне в голову не приходило, что есть доказательство ограниченности суммы наших двух воображений, взятых хоть вместе, хоть порознь».[↩]
2. По-видимому, Евгений Евтушенко.[↩]
3. В Ленинграде, где была квартира родителей Бродского, его родной дом.[↩]
4. Анатолием Найманом. [↩]
5. Опубликовано: Октябрь. 2011. № 10. [↩]
6. Цикл стихотворений «В Англии» (1977): «Всякий живущий на острове догадывается, что рано / или поздно все это кончается, что вода из-под крана…» («IV. Ист Финчли»).[↩]
7. Уменьшительное от Joseph (имя Бродского по-английски). [↩]
8. Карл и Эллендея Профферы — американские слависты, организаторы и владельцы «Ардиса», одного из крупнейших издательств русской литературы за рубежом. Здесь начиная с 1971 года выходили запрещенные в СССР романы Владимира Набокова, Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Василия Аксенова, Андрея Битова, Владимира Войновича, Фазиля Искандера, поэтические книги Осипа Мандельштама, Иосифа Бродского, Семена Липкина, Инны Лиснянской, Владимира Сосноры и многих других прозаиков и поэтов.[↩]
9. В американском журнале женской моды «Vogue», 1977, № 7 — «Why Russian Poets» («Зачем российские поэты?»). Там Бродский, в частности, отмечал: «… достаточно сказать, что Ахмадулина куда более сильный поэт, нежели двое ее знаменитых соотечественников — Евтушенко и Вознесенский. Ее стихи, в отличие от первого, не банальны, и они менее претенциозны, нежели у второго». Не могло, по-видимому, устроить Аксенова и следующее место из статьи Бродского: «Несомненная наследница лермонтовско-пастернаковской линии в русской поэзии, Ахмадулина по природе поэт довольно нарциссический». [↩]
10. Нэнси Майселас — редактор в издательстве «Farrar, Straus and Giroux».[↩]
11. Известное, быть может, самое изысканное литературное издательство в Нью-Йорке, основанное в 1946 году Роджером Страусом. Иосиф Бродский пользовался особым расположением Страуса и имел в его глазах непререкаемый авторитет.[↩]
12. Одно из старейших и крупнейших в мире издательств.[↩]
13. Проффером. [↩]
14. См. ниже: Михаил Рощин — Василию Аксенову.[↩]
15. См. нашу публикацию: Вопросы литературы, 2011, № 5. [↩]
16. Аяччо — главный город и порт острова Корсика (Франция), родина Наполеона.[↩]
17. Дочь Майи Аксеновой от первого брака. [↩]
18. Зять Майи. [↩]
19. В связи с отрицательным отзывом Бродского об «Ожоге», в результате чего роман Аксенова был отвергнут американским издательством «Farrar, Straus and Girоuх».[↩]
20. Патриция Блейк — журналистка, литературный критик, редактор. В романе одиозного советского писателя-сталиниста Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?» (1970) выведена под именем Порции Браун как отрицательный персонаж (развратная американка, распространяющая в советском обществе «тлетворное влияние Запада»).[↩]
21. Советская эмигрантка, бывшая жена драматурга Юлиу Эдлиса.[↩]
22. Американское отделение известной французской дизайнерской фирмы, носящей имя своего основателя.[↩]
23. В то время редактор нью-йоркского издательства «Random House», в 1985 году перешел в издательство «Farrar, Straus and Giroux», президентом которого является в настоящее время; поэт и переводчик итальянской поэзии.[↩]
24. Роберт Кайзер — корреспондент (в частности, аккредитованный в Москве в 70-е годы), а позднее главный редактор газеты «Вашингтон пост».[↩]
25. Сотрудница «Голоса Америки», вела программу «Книги и люди».[↩]
26. Анн Арбор — «мичиганский «большой маленький городок», город-кампус с его университетской «так-сказать-готикой», ресторанчиками, лавками и копировальными мастерскими даун-тауна, ярко освещенными до глубокой ночи книжными магазинами, толпами «студяр», запашком марихуаны, символизирующим либеральное меньшинство, и пушистыми зверьками, снующими среди поселений стабильного большинства…», — так описал его Василий Аксенов в своей книге об Америке «В поисках грустного бэби» (New York: Liberty Publishing House, 1987, С. 200). Здесь располагалось первое американское издательство русской литературы «Ардис».[↩]
27. Игорь Маркович Ефимов (род. в 1937-м) — писатель, эмигрировал из Советского Союза в 1979 году. После работы в «Ардисе» основал в Анн Арборе русское издательство «Эрмитаж». [↩]
28. Татьяна Семеновна Осипова (род. в 1949-м) — правозащитница, член (секретарь) Московской Хельсинской группы, политзаключенная с 1980 по 1987 год. После освобождения эмигрировала в США.[↩]
29. Американский ветеран Второй мировой войны, участник встречи на Эльбе. [↩]
30. Крэг Уитни — корреспондент газеты «Нью-Йорк Таймс». [↩]
31. Родителей жены Ирины. [↩]
32. Лев Копелев и его жена Раиса Орлова были лишены советского гражданства.[↩]
33. Липкин — муж Инны Лиснянской. [↩]
34. В ссылке в Горьком (Нижнем Новгороде). [↩]
35. Елена Георгиевна Боннэр (1923-2011) — жена академика А.Д. Сахарова. [↩]
36. Лев Зиновьевич Копелев.[↩]
37. Наталья Анисимовна Пастернак, невестка Бориса Пастернака.[↩]
38. По-видимому, «Август четырнадцатого». [↩]