История литературы в контексте современной русской теоретической мысли

На первый взгляд сегодня несомненным является факт кризиса русского литературоведения в представлениях о том, какой была и какой должна быть история литературы. В современной критике, амбициозно ревизующей прошлое, все более явно укрепляется отождествление русской литературы с революционно-радикальной литературой; периоды литературы по-прежнему соотносятся с чисто политическими и идеологическими предпосылками; объем истории литературы в тоталитарном обществе искусственно сужается до понятия «тоталитарная литература» и т. д.

И хотя в последние годы вышло много фундаментально подготовленных изданий, немыслимых ранее по полноте и богатству новых фактов и комментариев, возникает впечатление, что науке о литературе не хватает новых интеллектуальных идей.

В перепечатанной недавно статье Яусса «История литературы как провокация литературоведения» утверждается, что фундаментальные основания для построения науки об истории литературы были даны только русским формализмом и марксизмом¹. Эту мысль можно объяснить только запоздалой публикацией статьи Яусса, вышедшей у себя на родине еще в 70-е годы.

В действительности картина методологических поисков в русской науке XX столетия, особенно второй его половины, выглядит иначе.

Возрождение оппозиции советскому представлению о литературном процессе стало заметным еще в 60 – 70-е годы с появлением трудов М. М. Бахтина (в частности, его идей о «большом времени», народной культуре, «чужом слове» и др.). Однако, к сожалению, и сам М. М. Бахтин как историк литературы остается непрочитанным, и уж тем более непрочитанными остаются идеи его коллег, выдающихся ученых, способные, как сегодня становится ясным, обновить самое представление о таком феномене, как история литературы.

Я имею в виду прежде всего труды Ю. М. Лотмана, Г. С. Кнабе, В. Н. Топорова, А. Я. Гуревича, идеи которых вписаны в контекст течения мировой культуры и потому являются, на мой взгляд, крайне современными.

Их общей особенностью является изменение временных и пространственных параметров, в которых исследуется литература, а также поиски синтеза имманентных и социально-исторических «механизмов», предопределяющих изменения в литературно-историческом процессе.

В этой связи не может не обратить на себя внимание одна из идей В. Н. Топорова, высказанная им в статье «К вопросу о циклах в истории русской литературы» ².Говоря о кризисе истории литературы как науки, Топоров видит его суть в понимании истории литературы как «причинно-разъясняющего комментария», а также в осознании того факта, что наиболее ценное в литературе часто оказывается наименее «историчным». Все это, по мысли Топорова, дискредитирует прежние принципы и подходы к построению истории литературы, ибо при таком способе мышления теряется феномен единства литературы.

Признавая значение конкретных фактографических исследований, Топоров, однако, ставит вопрос о необходимости «жестких самоограничений именно в сфере исторического и поисков того, что выступает как сверх- (или вне-) историческое». Он говорит о том, что история литературы имеет «свою онтологию и свою телеологию», и хотя поиски их – это «идеальная» задача, важнее всего обозначить то, что выступает как наибольший грех «против онтологического и телеологического планов литературы» (с. 4): ее обычно строят либо на «вершинных достижениях», либо на массовых («средних») явлениях. Грех первого подхода в том, что развитие исчезает, «т. е. отсутствует то, ради чего конституируется история как такое изменение, которое вскрывает новые и важные смыслы («вечность» великих текстов «не захватывается» инструментами исторического исследования)». Ущербность же второго подхода предопределена тем, что из нее исчезает «область высших («последних») смыслов», которая есть только в «вечных» текстах».

Какой же – в идеале – должна быть, по Топорову, история литературы?

В ней должен быть объем, считает исследователь. Сама ее структура должна быть такой, чтобы в ней стала возможной внутренняя игра, чтобы конструкция включала в себя «свободные места (информационные «провалы»), после заполнения которых (хотя бы одного) сама структура конструкции меняется кардинальным образом».

Мне кажется перспективной и другая идея Топорова – о том, что подступом к созданию истории литературы на новых началах можно считать понятие «циклизации», имеющее ряд преимуществ перед понятием «периодизации»: цикл в основе своей – в отличие от периода – предполагает феномен «гетерогенности, понимаемой как некое сверхъединство». Кроме того, циклизация понимается как «такой способ упорядочения материала, при котором, во-первых, не нарушаются естественные связи между фактами и, во-вторых, восстанавливаются («открываются») новые смыслы, не предусмотренные специально самим принципом циклизации» (с. 5).

Еще две стороны такого подхода привлекают внимание.

Во-первых, Топоров намечает механизмы историко-литературных процессов, протекающих внутри цикла: «…начало, действующие факторы, силы, тенденции, их соотношение, борьба, кристаллизация доминирующего направления, его торжество и высшие успехи, черты внутреннего кризиса, появление внешних «ослушников» и т. п.».

Во-вторых, он выделяет «главный нерв» понятия циклизации, имеющий самое тесное отношение к истории литературы, – «узел» цикла: это то звено в циклической цепи, где совмещаются «свертывание предыдущей структуры и завязь новой» и где можно увидеть, как осуществляется связь отдельных циклов. «Смысл этих «узлов» с точки зрения ИЛ в том, что они отсылают не столько к самим себе, сколько к тому, что вне их, – к предыдущему и последующему, и, следовательно, их роль заключается в исторической оценке и прогнозировании одновременно, в указании конца и начала и наметке путей, соединяющих их» (с. 6).

Суть предлагаемого здесь подхода, как его формулирует Топоров, – «в переакцентировке внимания с «законченных» и «самодовлеющих» периодов (состояний) в ИЛ как раз на переходные периоды («узлы») с их максимальной неустойчивостью, хаотичностью, кажущейся энтропичностью, объясняемыми прежде всего теми осмотическими процессами, которые ускоряют свой темп изнутри, исподволь перестраивают предыдущее состояние. В эти периоды соотношение предыдущего и последующего, макроструктур и микроструктур, сердцевины и периферии оказывается наиболее подвижным и диагностичным. Взятые под этим углом зрения «узлы» как бы выявляют в виде некоего антиномического единства определенные макроструктуры… историко-литературного процесса, в пределах которых реализуют себя кванты «сдвига» (с. 6 – 7).

В качестве примера циклов Топоров выдвигает стык XVII и XVIII веков: первый рубеж, отделивший «старую» Русь и древнерусскую литературу от новой словесности; «дней Александровых прекрасное начало»… – это второй рубеж, отделяющий XVIII век от XIX-го, и, наконец, третий рубеж приходится на стык XIX-XX веков, когда «пришло осознание исчерпанности основных линий, определивших развитие РЛ в XIX в., четко обозначились кризисные явления и быстрая смена вкусов, мод, пристрастий выдвинула на первый план писателей совсем иного круга».

Итак, завершает Топоров, «наиболее емкой и адекватной конструкцией, с помощью которой целесообразно строить историю русской литературы (ИРЛ), следует считать цепь из трех «узлов», заключающих между собой два примерно столетних цикла» (с. 8).

Наметив два цикла в историко-литературном развитии, Топоров, однако, отказался от описания структуры третьего, то есть от цикла, который начался на рубеже XIX-XX веков и продолжается поныне, приближаясь, вероятно, к концу. Признав, что прикрепление к столетней матрице условно, ученый, однако, заметил, что историко-литературные циклы – особенно в России – часто совпадают с решающими социально-историческими процессами, но могут и не совпадать с катаклизмами общества, как то, например, было в начале XIX века. Тем самым Топоров сделал то, что сделали Бахтин и Лотман: признал и взаимозависимость семиотической и внесемиотической реальности, и роль имманентного развития культуры.

По отношению к истории русской литературы это особенно важно. Социальные сдвиги в России XX века, привычно считающиеся решающими для развития русской культуры, не отменили ее внутреннего самодвижения. И в этом смысле лишенное органичности, на взгляд Топорова, развитие русской культуры XX века также было предопределено общими механизмами развития, характерными для «цикла».

Если признать, что каждая культура представляет собою некую общенациональную модель, имеющую свой семиотический код, нельзя будет не увидеть долговременного, длившегося почти весь XIX век, напряжения внутри русской культуры. На рубеже XIX-XX веков ее внутренние противоречия обострились.

Ощущение близости конца, гибели «старого мира», грядущей катастрофы усиливалось идеей справедливого, исторически оправданного и неизбежного возмездия. В статьях Вяч. Иванова, А. Блока, А. Белого, Дм. Мережковского, И. Эренбурга, Вл. Маяковского и других мы встречаем парадоксальное сосуществование абсолютизации культуры и стремления освободиться от нее. Последним годом уходящего XIX века, как известно, стал 1913 год. Наступала другая эпоха.

Вопреки широко распространенному мнению, будто период первой мировой войны оставил пробел в истории русской культуры, 1914 – 1917 годы были временем сублимации трагических противоречий русской истории, коренных изменений в общественном и художественном сознании русского общества, началом всемирного кризиса, разрешение которого заняло впоследствии почти весь XX век.

Предощущение исторического взрыва еще в предвоенные годы породило в русской культуре эсхатологические мотивы, накрепко связанные с пессимистическими оценками самодержавия, ожиданием возмездия со стороны народа, разочарованием в ценностях новой русской буржуазии.

Эти настроения отразились не только спустя много лет в «маскараде» и «карнавале»»Поэмы без героя» Анны Ахматовой:

1. Ханс Роберт Яусс, История литературы как провокация литературоведения. – «Новое литературное обозрение», N 12 (1995). ² В. Н. Топоров, К вопросу о циклах в истории русской литературы. – В кн.: «Литературный процесс и развитие русской культуры XVIII-XX вв. Тезисы научной конференции», Таллин, 1985. Далее ссылки на это издание даются в тексте. [↩]
2. Ханс Роберт Яусс, История литературы как провокация литературоведения. – «Новое литературное обозрение», N 12 (1995). ² В. Н. Топоров, К вопросу о циклах в истории русской литературы. – В кн.: «Литературный процесс и развитие русской культуры XVIII-XX вв. Тезисы научной конференции», Таллин, 1985. Далее ссылки на это издание даются в тексте.[↩]