Исследование романтизма продолжается

Создание учебников известными литературоведами уже стало хорошей традицией, и в этом отношении участие Ю. Манна в подобном проекте можно только приветствовать. ¹Надо признать, что в настоящее время вряд ли можно найти более полное монографическое исследование на заявленную тему, а уж тем более указать на вузовский учебник, способный конкурировать с этим. Представляется продуктивной и сама идея издавать учебники по разделам, а не векам истории литературы. В этом случае «учебник-раздел», написанный специалистом, может оказать действительно профессиональную, а не формально-справочную помощь будущим филологам.

Издание учебного пособия об эпохе романтизма, в основе которого лежит концепция, разрабатываемая исследователем на протяжении многих лет, наводит на размышление и о тенденции другого свойства. В определенном смысле научные работы, как и художественные произведения, получившие общее читательское признание, тоже подвержены переходу «в детскую», как заметил Пушкин о романах В. Скотта. Произведения самого Пушкина, «спустились в детскую» едва ли не раньше всех. Это, кроме прочего, общее свойство эталона, образца, а в отношении научного исследования – свойство фундаментального и общепризнанного труда, чей авторитет в науке не был поколеблен модой и не подвергался пересмотру, а потому осваивается учениками с полным доверием. Другими словами, именно статус классического исследования обеспечивает естественный переход в статус классического учебника. Надо заметить, что исследование Манна о романтизме, да и не только оно, не дожидалось перемены издательского формата, чтобы знакомство с ним стало обязательным для студента-филолога.

Однако гавань учебной литературы в современном литературоведческом контексте оказывается не столь уж тихой и безмятежной. Я имею в виду не утихающие на конференциях и продолжающиеся на страницах научных изданий дискуссии о принципах построения и обновления истории литературы. История литературы в равной степени затрагивает как интересы академической науки, так и вузовского преподавания. Пожалуй, наиболее часто, в диагностическом смысле, используется суждение Х. Р. Яусса, прозвучавшее в статье «История литературы как провокация литературоведения»: «История литературы пользуется сегодня чаще всего дурной славой, причем заслуженно». О необходимости обновления подходов к построению истории русской литературы, вероятно впервые так представительно, литературоведы высказались на конференции, инициированной ведущими академическими институтами обеих столиц еще в 1992 году. Несколько позже на основе прочитанных докладов был издан сборник с выразительным «говорящим» названием «Освобождение от догм». Спустя почти десять лет проблема методологического кризиса истории литературы была радикально и не без эпатажа заявлена «Новым литературным обозрением», никогда не зависящим от «догм», разве что только собственного узаконения. В этом контексте книга Манна по-своему отвечает на серьезный научный запрос о подходах к построению истории литературы.

Выход крупной исследовательской работы (пусть и в формате учебника), основной корпус принципиальных идей которой определился давно, неизбежно помещает ее в новый научный контекст и тем самым заставляет читателя взглянуть на нее по-новому. Тенденцию, характеризующую современное состояние гуманитарного знания, очень точно обозначил В. Маркович: «…отсутствие безусловно господствующего учения, воспринимаемого научным сообществом как образец решения различных проблем, и, напротив, наличие сразу многих альтернативных или взаимодополнительных теоретико-методологических гипотез, свободно и равноправно конкурирующих между собой» ². В контексте размышлений Марковича эта тенденция оценивается исключительно в положительном смысле. Но, безусловно, в целом ее проявления не всегда столь уж безупречны в научном смысле. С этой точки зрения концепция Манна, хотя свободно и равноправно существует в обновленном научном контексте, но конкурировать ей особенно не с чем. Затруднительно назвать работы о поэтике большого стиля, романтизма в частности, выполненные на соответствующем уровне.

Суждение о том, что у нас мало изучается развитие литературных эпох как художественных комплексов, высказанное впервые еще в 70-х годах прошлого века и повторенное в новом издании, не утратило актуальности. Однако тогда и сейчас за этим фактом, как мне представляется, усматриваются разные научные тенденции. Если в 70-х годах поэтика, а именно об этом языке описания художественных структур идет речь в книге, еще не определяла магистральный интерес литературоведения, то сегодня – уже не определяет. Имеется в виду то обстоятельство, что в 70-х годах поэтика, редуцирующая социологические подходы к материалу и акцентирующая его формально-содержательные стороны, неизбежно ассоциировалась с нежелательным формализмом. Теперь же «альтернативное» литературоведение, в пределе стремящееся к маргинальности научного языка описания, составляет довольно ощутимый полемический фон традиционного литературоведения, в лоно которого со временем переместилась поэтика.

Между тем, предпринятая Манном разработка поэтики «большого стиля», концептуально генерализованная на большом массиве литературного материала и развернутая в рамках строгой и упорядоченной системы инструментальных понятий, выявила историко-литературную перспективность продемонстрированного подхода. Что, собственно, и сделало работу едва ли не самым авторитетным исследованием по русскому романтизму.

Расширяя литературный материал от исследования к исследованию, в этом, учебном, формате автор посчитал необходимым эксплицировать теоретические принципы, лежащие в основе его научного подхода к поэтике целой литературной эпохи. Теоретическая рефлексия в данном случае не выглядит данью учебной дидактике. Напротив, она привлекает внимание, поскольку подробные концептуальные высказывания теоретического характера не так часто встретишь в работах Манна. Хотелось бы отметить особенность и другого рода, уже в плане общей практики научных переизданий: не часто автор готов засвидетельствовать свои научные принципы спустя десятилетия, не подвергая их правке или корректирующему автокомментарию.

Вряд ли концепция поэтики романтизма, представленная в книге Манна, нуждается сегодня в рецензионной оценке или в широком представлении. Манн зарекомендовал себя как приверженец академического литературоведения и в своих методах исследования опирается «на хорошо известные и апробированные категории поэтики, такие как образ автора, организация повествования, характерология персонажей, жанровое своеобразие и т. д.» (с. 24). Может показаться, что речь идет о послойном описании структурных уровней поэтики или, например, об иерархическом соподчинении структурных уровней. Но это не вполне так. Ядром концепции исследователя является положение о том, что особенно значимым для романтизма следует считать конфликт, коллизию. Мотивируя подобное предпочтение, Манн пишет: «Художественный конфликт, во-первых, в полном смысле структурная (т. е. смысловая и формальная) категория, ведущая нас в глубь художественного строя произведения или системы произведений. И, во-вторых, эта категория находится в особых соотношениях с указанными выше уровнями, или слоями, художественной структуры. Дело в том, что слой, или уровень, есть явление, распространяющееся в определенной плоскости, горизонтально. Конфликт же (если бы его можно было представить графически в системе целого) выстраивается вертикально. Художественный конфликт не остается в довлеющей самой себе сфере (плоскости), но как бы прорезает, пронизывает другие слои» (там же). Именно «вертикальный» срез поэтики позволяет исследователю описать системные свойства романтизма как культурного мышления первой трети XIX века. Можно сказать, что романтизм описан здесь и как язык, и как речь.

Раздел «В силовом поле романтизма» как нельзя лучше подтверждает перспективность «вертикального» принципа поэтики романтизма. В него включены исследования «внеромантических» произведений литературы первой трети XIX века, авторы которых (Пушкин, Лермонтов, Гоголь), за исключением Грибоедова и К. Аксакова, представлены в других разделах образцовыми романтическими произведениями. Комедии Грибоедова «Горе от ума» и К. Аксакова «Князь Луповицкий, или Приезд в деревню» (1851) не составляют исключения в контексте общей для раздела мысли о том, что в силовом поле романтизма русская литература оставалась на протяжении всего классического периода и после него.

Названный раздел воспринимается как вторая часть книги, хотя в композиционном отношении он, конечно, составляет меньшую часть. Различие заключается в целеполагании, а также в подходах к материалу. Несколько меняется и местонахождение «наблюдателя», от которого, как замечает исследователь, существенно зависит взгляд на произведение. Перед «наблюдателем» этого раздела простирается вся классическая русская и европейская литература – теперь не в качестве потенциальной, но воплощенной. Если основная часть книги о поэтике романтизма написана в манере, условно говоря, констатирующей поэтики, то эта демонстрирует возможности интерпретационной поэтики («как теперь говорят», заметил бы Юрий Владимирович, прибегающий к таким оговоркам в своей книге при употреблении неблизкого ему термина). Взаимодействие с романтизмом таких произведений, как «Горе от ума», «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Моцарт и Сальери», «Герой нашего времени», «Мертвые души», становится областью аналитического истолкования текстов на микро- и макроуровнях: выделяются различные элементы романтической структуры, трансформированные сообразно художественной природе того или иного произведения. Собственно, специфика художественной трансформации нередко и делает узнавание затрудненным, провоцирует различные читательские и исследовательские аберрации. В данном случае именно внимание к художественному выражению коллизии позволяет исследователю увидеть и показать «отдельность» как часть целого, идет ли речь о романтических корнях отчуждения Чацкого и совмещении чувственного и рассудочного в натуре Сальери (от которого верный шаг к «двойному состоянию» героев Достоевского) или о метаморфозах героев и автора в преломлении через повествовательную оптику романтизма в «Евгении Онегине» и о семантическом сдвиге в традиционных романтических оппозициях лень, праздность – труд, деятельность в «Моцарте и Сальери».

Не менее интересны наблюдения, позволяющие говорить о сходном, внеиндивидуальном способе трансформации элементов романтической поэтики на пути к другому большому стилю, который Манн традиционно называет реалистическим. Так, скажем, не вполне очевидное на первый взгляд сходство автора-повествователя в «Герое нашего времени» и «Мертвых душах» оказывается таковым в предлагаемой трактовке: движение от жанрового свойства автора в романтической поэме к универсалиям «авторского присутствия», закрепившимся позднее в русском романе. На оптике ретро- и перспективы литературного развития строится интерпретация комедии Аксакова «Князь Луповицкий, или Приезд в деревню». Здесь в центре внимания сюжетная ситуация приезд в деревню, истоки которой находятся еще в предромантизме. Смысловое многообразие этой сюжетной ситуации (оппозиционный дублет 40-х годов – приезд в столицу) прослеживается в различных контекстах произведений Карамзина, Баратынского, Пушкина, Гоголя, далее Тургенева и Толстого. В типологическом аспекте речь идет о роли и значимости романтической коллизии в формировании сюжетного «репертуара» русской литературы.

Область компетенции обсуждаемого исследования оказывается чрезвычайно широкой, явно выходящей за тематические рамки. Это происходит благодаря тому, что романтизм рассматривается как подвижное, саморазвивающееся явление литературы, как феномен художественного мышления, оперирующего универсалиями человеческого сознания и бытия. И в этом смысле романтизм, хотя и реализовался в формах, заданных историческими параметрами литературно-эстетических возможностей, ими вовсе не исчерпывается. Другими словами, неустранимость романтизма из литературы и культуры как его онтологическое свойство – основной итог и одновременно перспектива исследования, представленного в рассматриваемом издании.

г. Новороссийск

1. Манн Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. М.: РГГУ, 2007. 518 с.[↩]
2. ¹аркович В. Н. Литературоведение в космосе культуры // Виролайнен М. Исторические метаморфозы русской словесности. СПб.: Амфора, ТИД Амфора, 2007. С. 13.^[↩]