Лица, судьбы, история…

Пятый том биографического словаря «Русские писатели. 1800 – 1917», ¹уже получившего широкую известность, вышел после долгой паузы, объясняемой, увы, не только трудоемкостью его подготовки, но и столь горестно типичными для нашего времени «недохватками средств» на это полезнейшее издание.

С болью думаешь, что этого тома заждались, да так и не дождались, ни многолетний главный редактор словаря П. Николаев, ни один из его заместителей и верных помощников В. Вацуро, ни активные члены редакционной коллегии В. Топоров, В. Туниманов, М. Хитров, А. Чудаков, ни бессменный рецензент издания М. Гаспаров.

Ну, а за пятнадцать-то лет, миновавшие со времени выхода первого тома, словарный коллектив (да простится мне сие не слишком популярное ныне слово) недосчитался и Д. Лихачева с Ю. Лотманом, и И. Ямпольского, и С. Залыгина, В. Баскакова, К. Муратовой, Ю. Буртина, Л. Клименюк.

Разумеется, минувшие годы были для словаря порой не только горьких потерь, но и обретения куда большей, по сравнению с ушедшей эпохой, свободы. Листая его тома, невозможно не ощутить, как отражалось в них нараставшее оживление, раскрепощение общественной и, в частности, исследовательской, литературоведческой мысли, влекшее за собой все большую объективность

оценок и пересмотр еще недавно казавшихся прочными и незыблемыми репутаций, были ли то осанна или обвинительный вердикт.

В свое время случалось отмечать, что если в статье о Белинском, при всех ее несомненных достоинствах, его правота в споре с Гоголем не подвергалась сомнению, а о тревожном предупреждении оппонента: «Вы сгорите, как свеча, и других сожжете», даже не упоминалось, то уже Добролюбов в следующем томе характеризуется без умолчаний о его «слабой стороне» – опасности утилитарного подхода к литературе, и о полемических возражениях ему Герцена, Достоевского и Аполлона Григорьева.

В первом томе скуповатое упоминание о неприятии Горьким Октября сменялось не то патетической, не то канцелярской аттестацией: «После Окт. революции Г. – активный участник строительства социалистич. культуры, организатор сов. печати, признанный руководитель лит. процесса (?!), инициатор создания Союза сов. писателей».

В третьем же подобный сложнейший период жизни и творчества другого канонизированного «основоположника» освещен несравненно многостороннее: не скрадывается ни то, что Маяковский был всецело захвачен «видимой простотой и ясностью марксист, «чертежа», по к-му социальная утопия внедрялась в жизнь», ни то, что он «по существу становился гос. поэтом», но одновременно говорится, что «оптимистич., солнечная, открытая тональность его произ.» отвечала действительно существовавшим умонастроениям, пока не наступил «кризис утопич. сознания М.», в конце концов приведший к «точке пули».

Замысел издания состоял в том, чтобы представить по возможности всех отечественных литераторов, в том числе филологов, мемуаристов, переводчиков, частично – историков, независимо от известности, степени дарования, политических взглядов.

В словаре возникли такие фигуры, для которых в Краткой Литературной энциклопедии советских лет места вообще не предусматривалось. Иной читатель, прежде довольствовавшийся блоковскими строчками о том, что «Победоносцев над Россией простер совиные крыла», обнаруживает, какая это была неоднозначная фигура: участник зарубежных герценовских изданий, первоначально – сторонник освободительных реформ, человек, близкий Достоевскому, ценитель поэзии Тютчева и Фета, покровитель Чайковского и Римского-Корсакова…

А в пятом томе перед нами предстает не кто иной, как Владимир Пуришкевич, не только одиозный парламентский скандалист и рьяный юдофоб, но и разносторонний литератор – поэт, прозаик, памфлетист, отчаянный (чтобы не сказать – отважный) в отстаивании своих убеждений человек.

Уже при знакомстве с предыдущими томами припоминалисьслова поэта о «куще сплетенных ветвей» – столь велико множество прослеженных здесь писательских судеб, от самых знаменитых до почти, а то и просто неизвестных (не раз и не два заметки о таковых, в отличие от прочих, не сопровождаются портретами: не обнаружены, если вообще существовали). Многие «персонажи» хронологически весьма далеко отстоят друг от друга, но сколькие же близко соседствуют во времени, и какие при этом возникают «сплетения», будь то дружба, братство, сотрудничество или, напротив, споры, противостояние, борьба!

Характерно и вполне естественно, что ряд крупных специалистов по жизни и творчеству какого-либо классика отечественной литературы не ограничились тем, что написали для словаря статьи о нем самом, но и посвятили статьи его друзьям, сподвижникам или современникам.

Перу замечательного исследователя пушкинской эпохи Вацуро принадлежат мини-монография о Лермонтове, статьи об А. Дельвиге, Иване Козлове и многих других, а в новом томе – об А. Подолинском, бароне Е. Розене, колоритнейшей фигуре А. Родзянко (о нем – в соавторстве с Н. Розиным и О. Супронюк). По материалам покойного Вацуро составлена и заметка о короткой жизни С. Пономаревой, «петерб. Аспазии», вдохновительнице стихов Баратынского, Дельвига и других постоянных посетителей ее салона, вечера в котором, по свидетельству современника, превращались в «изящную <…> художественную оргию».

Ю. Манн (кроме статьи о Гоголе) написал о Д. Веневитинове, И. Киреевском, Н. Надеждине; Б. Егоров – о Белинском, В. Боткине, Ап. Григорьеве, М. Петрашевском, Ал. Майкове, А. Дружинине.

В. Катаев знакомит читателей с людьми, близкими «облюбованному» им Чехову, – Н. Лейкиным, В. Билибиным, Л. Авиловой.

Признанный знаток символизма А. Лавров сопроводил свои большие «полотна» (в масштабах словаря) о Белом, Брюсове, Мережковском россыпью портретов их современников – Р. Иванова-Разумника, П. Перцова, С. Маковского, поэтов С. Соловьева, И. Коневского, В. Гофмана и других, а также портретами блоковской бабушки Е. Бекетовой и его же теток Е. и М. Бекетовых, всех причастных «изящной словесности».

Р. Тименчик – автор статей об И. Анненском, А. Ахматовой, Н. Гумилеве, Георгии Иванове, Сергее Городецком, Георгии Адамовиче, М. Зенкевиче, Вл. Нарбуте. Н. Богомолов написал об Игоре Северянине (совместно с К. Петросовым), Давиде Бурлюке, Николае Асееве; К. Азадовский – о К. Бальмонте, С. Есенине, Н. Клюеве, С. Клычкове.

Подобные же комплекты сюжетов-судеб складываются из написанного А. Рейнблатом (Ф. Булгарин – в соавторстве с В. Мещеряковым, О. Сенковский, П. Свиньин – при участии В. Бочковаи многие-многие другие) и М. Михайловой: Плеханов, Луначарский (совместно с А. Ермаковым), лефовский теоретик М. Максимович-Чужак, А. Серафимович, Л. Каменев и А. Потресов (оба – один как бывший «враг народа», другой в силу своего меньшевизма в КЛЭ упоминания не удостоившиеся)…

Примеры, как говорится, можно и умножать.

Ко многим персонажам словаря можно отнести сказанное П. Вяземским об одном своем современнике: «Заслуга, оказанные им отечественной литературе, не кидаются в глаза с первого раза. Но они отыщутся и по достоинству оценятся при позднейшей разработке и приведении в порядок и ясность действий и явлений <…> эпохи» (т. 4, с. 641).

Таков, к примеру, Василий Тимофеевич Плаксин, в чьих статьях еще Кюхельбекер находил «мысли новые, справедливые, резкие». Аркадий Родзянко был автором антидеспотической оды, предварявшей пушкинскую «Вольность», а его «На смерть Пушкина» перекликается со знаменитыми лермонтовскими стихами. Любопытно, что Пушкин по пути в Михайловскую ссылку не поленился наведаться к этому своему собрату – «верхом, без седла, на почтовой лошади»!

И не колоритна ли фигура В. Родиславского – малоталантливого драматурга, но «большого хлопотуна», чьими стараниями авторы стали получать вознаграждения в частных театрах, и создателя первой в истории русского театра режиссерской партитуры (при постановке «Горя от ума»)?

Можно представить, сколько трудов положили авторы и редакция этого уникального издания, где в статьях помимо привычных ссылок на печатные источники находишь и подробнейшие указания на материалы, хранящиеся в архивах! Справедливо замечено, что в процессе этой многолетней работы создался своего рода историко-литературный научно-исследовательский институт.

Плоды его деятельности таковы, что уже наличествующий пятитомник как-то несправедливо числить в справочных изданиях. На язык просится что-то иное – вроде «книги для чтения».

Начать с того, что многие страницы просто превосходно написаны. При всем изобилии нашей пушкинистики статья о «первом лице» пятого тома, да и всей нашей литературы (авторы И. Сурат и С. Бочаров) представляется особой удачей. Как по необычно свободной речевой манере («Путешествие по Сев. Кавказу <…> и по Крыму <…> дало гроздь «южных поэм»»; образ Радищева в известном очерке «освещен <…> с пронзительной жалостью и прикровенным уважением» и т. п.), так и по свежести мыслей – например, об «утопич. эскалации человечности» (от Пугачева до царицы), происходящей в «Капитанской дочке» и «выдающей» мечту поэта о «возведении человечности в гос. принцип».

Главное же – сами судьбы представленных в словаре людей и по своей «содержательности», а часто и по драматизму способны вызвать живейший интерес, в «сумме» своей складываясь в яркую картину отечественной истории и заставляя вновь и вновь задумываться над ее течением, стремнинами и водоворотами.

Тут есть к чему прислушаться, чем поверить свои собственные взгляды или те, что ныне в ходу у представителей самых разных лагерей.

Интересно, что вздыхающие о «России, которую мы потеряли», не найдут себе поддержки у иных своих, казалось бы, единомышленников, несомненных монархистов. Даже упомянутый Пуришкевич признавал после революции, что династия Романовых дискредитировала себя, а известный нововременский публицист М. Меньшиков, которого Ленин честил «верным сторожевым псом царской черной сотни», писал, что «старый порядок рухнул от неуважения к свободе». Многовековой деспотизм самодержавия винил в событиях семнадцатого года и духовный писатель, протоиерей В. Свенцицкий.

«Неуважение к свободе» самолично испытали многие из тех, кто фигурирует в словаре.

Не говоря уже о таких известных историях, как, например, происшедшая с поэтом А. Полежаевым, горестна судьба и герценовского знакомца Николая Сатина, беспричинно арестованного, вышедшего из заключения тяжело больным да так и не оправившегося. Позже «арест свел в преждевременную могилу» известного писателя Василия Слепцова. В 1901 году двадцатисемилетняя Ольга Негрескул (печатавшаяся под псевдонимом О. Миртов) была при печально известном разгоне демонстрации у петербургского Казанского собора так избита казаками, что это привело к легочной болезни.

Аресты, ссылки, исключения из университетов за участие в «студенческих беспорядках», увольнения за политическую «неблагонадежность», пребывание под полицейским надзором «за вредный образ мыслей» – нередкие «частности» литераторских биографий в те «добрые старые времена».

Но оказалось, то были еще цветочки по сравнению с вожделенным светлым социалистическим будущим.

Впрочем, заметим, что кое у кого налицо полное отсутствие наивных иллюзий и, напротив, самые тревожные предчувствия.

Неудивительно, когда Меньшиков мрачно «каркает» по адресу победителей-большевиков: «…много шансов, что они скомпрометируют свою систему. Как монархию сделали бездарной и преступной, так, пожалуй, ухитрятся сделать и с социализмом».

Но известны также и давние опасения и предостережения, прозвучавшие в герценовских письмах «К старому товарищу» (по твердому убеждению покойного С. Макашина, не дочитанных Лениным до конца). А в статье о В. Слепцове приведены слова весьма радикально настроенного героя повести «Трудное время» о «Марсельезе», что в ней – «какой бы он там ни был, а все-таки марш; следовательно, рано или поздно будет «стой – равняйсь» и «смир-ррно» будет; и это никогда не нужно забывать».

Отголосок этих «рано», сразу же после революции зазвучавших (а с годами все громче!), команд ощутим во множестве запечатленных в словаре судеб.

Тут и вынужденная эмиграция, и постепенное вытеснение из литературы, молчание целыми десятилетиями («Если век стремится в бездну, лучше отстать от него», – ставит эпиграфом к своему дневнику ютящийся в церковном подвале поэт Б. Садовской слова митрополита Филарета), и – даже при внешнем благополучии (как, например, у Пришвина) – невозможность опубликовать некоторые основные (!) произведения, и робкие попытки приспособиться к новой действительности, наконец – полная капитуляция.

И бесконечная череда арестов, ссылок, расстрелов. В первом томе, готовившемся в последние годы советского режима, об этом повествуется еще крайне скупо: «Незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно» – даже без дат, появляющихся только позже, когда стало возможным «входить в подробности», часто чрезвычайно характеризующие и времена, и нравы, и «приемы» эпохи.

Вот финал статьи о критике и публицисте, меньшевике Р. Григорьеве-Крахмальникове: «…после судебного процесса т<ак> н<азываемого> Союзного бюро меньшевиков в ж. «На лит. посту» (1931, N 14) появилась статья Г. Александрова (уж не будущего ли крупного партийного деятеля, аж министра культуры, чья карьера увенчалась знаменитым позорным скандалом? – А. Т.) «Меньшевистская оценка Горького и Короленко», посвященная книгам Г., который тогда же был репрессирован и сослан в Архангельскую обл., потом в Сибирь» (т. 2, с. 41).

В иных случаях проявилась все пуще расцветавшая фантазия заплечных дел мастеров, изготовителей «сложносочиненных» обвинений. Так, писатель Ю. Деген, живший в Баку, «расстрелян за то, что «создал орден пылающего сердца», орг-цию, поджигавшую промысла за солидный гонорар».

Расстрелян… десять лет политизолятора… десять лет без права переписки (более поздняя известная формула смертного приговора, этакий «псевдоним»)… Умер в заключении… в ссылке… в Севлаге… в Карлаге… в Озерлаге… Умер скоропостижно после необоснованного ареста двух (!) сыновей…

Пресловутые «повторники» – вроде известного литературоведа В. Переверзева, побывавшего «в местах, не столь отдаленных» и в 1938 – 1948, и в 1948 – 1956 годах…

Драматичнейшая история не то что литературы – времени – запечатлена в этих, во многих случаях фактически воскрешенных из забвения и небытия лицах и судьбах. Строго научное издание приобретает еще и столь несомненную этическую и гражданскую значимость, что с тем большей тревогой воспринимаешь все затруднения, которые стоят на его пути.

Возникали и возникают конфликтные ситуации во взаимоотношениях редакции с издательством «Большая Российская энциклопедия». И работники редакции, существующие при нем на каких-то птичьих, зыбких правах и оплачиваемые совершенно нищенски, справедливо считают, что «гвоздь» всех проблем состоит в отсутствии институций, которые финансировали бы такие масштабные проекты в течение длительного времени, необходимого для их осуществления.

В нынешней же реальности в прошлом году издательство вообще распустило редакцию и библиографические службы со ссылкой на все те же финансовые причины, и работа самоотверженного многострадального «НИИ» затормозилась, чтобы не сказать резче.

Эпическое спокойствие издательского руководства в этих обстоятельствах просто поражает: невозможно не понимать, какие фатальные последствия может иметь существующее положение для качества оставшихся двух томов, если не для самого их появления на свет.

1. Русские писатели. 1800 – 1917. Биографический словарь. Т. 5. П – С. М.: Большая Российская энциклопедия, 2007. 800 с.^[↩]