Испытание гласностью, или «Давайте говорить…»

Статьей В. Брюховецкого редакция продолжает обсуждение проблем современной литературной критики (см. статьи Н. Анастасьева, 1986, N 6; Ю. Суровцева, 1986, N 7 В. Кардина, 1986, N 8; Н. Худайберганова, 1987, N 1).

1.ВКЛЮЧЕНИЕ В ДИСКУССИЮ

Как трудно нам привыкнуть к гласности! Ведь еще совсем недавно в коридорах украинского республиканского Дома литераторов (думаю, такое случалось не только в Киеве…) можно было услышать, чаще всего сказанное шепотом: «Вот про это и об этом бы написать… Да только кто напечатает – там тема «труднопробиваемая», там автор «вне критики»…»

Сегодня мы, к счастью, освободились от этаких зловещих табу. «Давайте говорить искренне и откровенно», – слышится на каждом шагу.

И заговорили… Но порой оторопь берет от того, как мы заговорили. И начинаешь понимать, что нет более тяжкого испытания, чем испытание гласностью. Да, говорить теперь можно все, но, оказывается, мыслей значительных не так уж и много.

Можно ли было представить себе несколько лет назад, что кое-кто из критиков, ничтоже сумняшеся, будет воздавать хвалу молодому поэту за то, что у того «интеллектуальное начало ослаблено»? Ответ настолько очевиден, что сам вопрос мой звучит банально-риторически. А искушенный читатель устало заметит: «Опять война с призраками». Знаем мы, мол, это «кое-кто из критиков»…

И действительно, не кое-кто, а вполне конкретно – прочитайте хотя бы в харьковском журнале «Прапор» критические откровения Ярослава Мельника. Уже в который раз в украинской литературной периодике ломаются копья непонятно из-за чего. Надо признать, что активности, напористости этому критику не занимать. Удивляет другое – что ему удается спровоцировать многих коллег на серьезное обсуждение мнимых проблем.

Коротко суть дела состоит вот в чем. Я. Мельник предложил всю молодую украинскую поэзию разделить на «традиционалистов-исповедников» (это хорошо) и «метафористов-говорильников» (это уже плохо). По Я. Мельнику, «традиционалисты» (С. Чернилевский, М. Матиос, П. Гирнык, В. Герасимчук) говорят в открытую все, что думают, а «метафористы» (В. Герасимюк, И. Малкович, И. Рымарук, Ю. Буряк, Ю. Андрухович) просто играют метафорами, не думая ни о чем. Они усиленно эксплуатируют поэтические фигуры и тропы, от которых демонстративно отказываются «традиционалисты», отдавая предпочтение мысли, выраженной без «поэтических красивостей». То, что в реальности литературного процесса такого деления просто не существует, критика, по всей видимости, не особенно волнует. «Метафористы», настойчиво проводит свою идею Я. Мельник, сложностью своих стихов просто стремятся эпатировать читательскую публику, не более того.

Не будем вдаваться в подробности непростых процессов в развитии молодой украинской поэзии – о них убедительно рассказал Микола Ильницкий в статье «Перекличка через поколение» («Вопросы литературы», 1986, N 5). Лишь совсем недавно в украинской критике «откровения» Я. Мельника были точно названы «идеей-фикс», но тем не менее в течение нескольких лет критик не без успеха имитирует решение «дискуссионной» проблемы.

Как-то Лев Толстой отозвался о подобных «дискуссиях» как о самом большом зле для «людей мысли». Все время приходится спорить, говорит великий писатель, возражать, отрицать ошибочные суждения. Напрасное это занятие, а занимаешься им и начинаешь мнить, будто делаешь дело…

К сожалению, и украинской критике не так уже редко навязывается такое «дело». Просто удивительно, как Я. Мельник элементарную теоретико-литературную неграмотность камуфлирует псевдонаучными определениями типа: «В каждой теории существует понятие, которое является ее краеугольным камнем и через раскрытие которого теория развивается. Таким краеугольным понятием теоретической картины современной поэзии стало, как мы сейчас увидим, понятие «исповедь» («Прапор», 1986, N 3, стр. 140). Начинаешь вдумываться в такие пассажи (а их у Я. Мельника, «как мы сейчас увидим», предостаточно) и не можешь разгадать, чего здесь больше: пробелов вузовского образования или претенциозной самоуверенности. Как может «исповедь» (категория вовсе не литературоведческая) стать понятием, да еще краеугольным (!) «теоретической картины», – осознать невозможно. Но это напечатано в республиканском журнале, и волны разошлись… «Главное, – упрекает поэтов, своих сверстников, Я. Мельник (но увы! это больше относится к нему самому), – попасть в поле зрения, выделиться из сотен, из тысяч таких, как ты. А там…»

И пошли-поехали спорить – и на полном серьезе, и фельетонно, и горячо, и примирительно. А то, что искусственно разрывается поколение молодых поэтов (не говорю уже о том, что оно искусственно отрывается от общего развития поэзии), – это, похоже, Я. Мельника, а отчасти и его оппонентов не очень волнует. В настойчивом утверждении своей «классификации» Я. Мельник нередко вообще преступает грань логически доказуемого. Как весьма показательные для «традиционалистов» он цитирует строчки Павла Гирныка, поэта действительно по-своему интересного:

И я бы хотел ничем не отличаться

В кругу побратимов по перу —

Ни судьбой, ни болью, ни проклятием —

И верить в то, что, может, не умру

 

В одном слове – тихом и суровом,

На той земле, где сердце догорает,

Которой поэты светят, будто звезды.

Которая поэтам светит как звезда.

 

(Подстрочный перевод здесь и далее мой. – В. Б.)

Но какое за этой цитатой следует обобщение о молодых поэтах, авторах одной-двух небольших книжечек! «А они уже отличаются – прежде всего болью. А в недалеком будущем, вероятно, – и судьбой. А то единственное слово, в котором и с которым им жить, большинством из них уже сказано» («Прапор», 1986, N 7, стр. 164; подчеркнуто мною. – В. Б.). Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот тебе, читатель, и борьба критики с комплиментарностью, так страстно пропагандируемая журналом «Прапор»!..

Доходит до курьезов. Я. Мельник, к примеру, пишет об одном из поэтов: «струится в нем какое-то подростковое целомудрие». А в подтверждение приводит стихотворение, заканчивающееся такими строками:

Ночью будет дрожать, как рожь,

Трава с запахом жизни.

На ней мы будем любить друг друга,

На ней мы зачнем жизнь.

 

Не верите? Черным по белому написано – читайте «Прапор», N 7 за 1986 год, стр. 162!

Но, вероятно, более чем достаточно об этом. В данном случае не столько факт (подобные бесплодные дискуссии) опасен, сколько явление, которое можно назвать «валовой активизацией». Сущность этого явления, по-моему, без обиняков определил другой украинский критик, Микола Равлюк: «Считаю, следует демократизировать критику. Каждый критик имеет право и должен высказать свои мысли, суждения, аргументированно раскрывать идейно-художественное содержание произведения писателя, точно так же аргументированно полемизировать со своим коллегой» («Літературна Україна», 18 сентября 1986 года). Ах как мы ухватились за слово «демократизация»! Но только не ради ли красного словца?

Я не знаю, что понимает М. Равлюк под «недемократизированностью» критики предыдущих лет. Сам-то он, по-моему, печатался и регулярно, и во многих изданиях. А вот, к примеру, когда на одно из его выступлений в газете «Вечірній Київ» написали статью-ответ четыре члена Союза писателей – член-корреспондент АН УССР Д. Затонский, доктор филологических наук Н. Жулинский, критик А. Шевченко и автор этих строк, – то ее не только не поместили в газете, но редакция даже не сочла нужным, не сочла, наконец, своим долгом просто ответить авторам… Это что касается демократизации.

Теперь о том – каждый ли критик «должен высказать свои мысли…». На примере статей Я. Мельника мы легко убеждаемся в том, что не каждому, кто хочет сделать это, следует выделять газетную и журнальную площадь. Ведь и без того амбициозное любительство причинило литературной критике немало вреда.

Сказать откровенно, украинская литературная критика не имеет сегодня заинтересованного читателя. И в значительной мере из-за этого беспринципного, как правило, любительства. Можем ли мы утверждать, что кто-то с нетерпением ждет нашего суждения о новой повести или поэме? Ой как это маловероятно! А потому и получается, что наши очередные похвалы никому, кроме автора, не нужны.

Сейчас звучит много справедливых упреков в адрес литературной критики. И дело вовсе не в том, будто у нас нет критиков умных, высококвалифицированных, честных, с нестандартным мышлением. Есть, конечно. Но, во-первых, они как-то тонут в море критики, вяло пересказывающей сюжет и под видом «раскрытия идейно-художественного содержания произведения» уходящей от животрепещущих проблем, социально острых вопросов. Во-вторых, у нас мало критиков, которые бы честно и последовательно, открыто отстаивали свое гражданское кредо, которые в любой ситуации, видя любую литературно-критическую «несправедливость», не смогли бы промолчать.

Давайте присмотримся хотя бы к тому, как удручающе безлики статьи и рецензии на страницах нашей массовой прессы, И не удивительно, что читатель, если брать в целом, в массе, глух (хоть в этом и стыдно признаваться, хоть это и печально) к произведениям, высоко оцененным, признанным в литературной среде. Опрос почти четырехсот читателей киевской газеты «Молода гвардія», проведенный мною в конце 1985 года, заставил прийти к таким неутешительным выводам. Всего в ответах было названо 1272 книги, которые по тем или иным причинам запомнились читателям. Но как мизерно мало среди этих названий произведений Ч. Айтматова, В. Астафьева, В. Белова, В. Быкова, Л. Костенко, Г. Тютюнника, Г. Матевосяна, В. Распутина – всего сорок четыре (то есть 3,5 процента). А ведь это авторы вершинных достижений в современной советской литературе! Сегодняшний читатель растерянно стоит у книжных полок и не знает, на чем остановить свой выбор. А мы обслуживаем «авторские самолюбия и амбиции», считая, будто занимаемся литературно-художественной критикой. И при этом настаиваем на важности наших выступлений, вовсе не думая о жизненной важности мыслей, которые предлагаем своему читателю.

И потому так часто с наших уст срывается слово полуправды, особенно опасное из-за своей правдоподобности. Будто кое-что и есть в новой книге нашего знакомого писателя, есть даже свежий взгляд на острые проблемы жизни. А народной, выстраданной правды нет. Если же нет правды художественной – нет художественного обобщения. Да мы, глядишь, и за частности готовы воскурить фимиам. Мол, все это на пользу – накапливаются правдивые странички. А оно, это накопление, порой оборачивается тяжким грехом. Ведь и великая правда о солдатском подвиге становилась еще не так давно неправдой, когда, скажем, Малой землей подменялась едва ли не вся Великая Отечественная война. Вывод напрашивается только один: мы ничего не достигнем, если страх перед последствиями, страх, вызванный нашей социальной умиротворенностью, инертностью нашего гражданского темперамента и леностью мышления (а все это в той или иной степени поразило часть общества), будет сильнее любви к истине.

Мало смысла было бы в наших сегодняшних разговорах, если бы мы ограничились общими фразами об отставании критики, о важности ее перестройки. А такая словесная трескотня уже, похоже, наполнила некоторые критические выступления. Нет, необходимо детально и точно разобраться, в чем сущность наших просчетов и почему мы их допустили. И здесь без конкретного разговора не обойтись никак. Это еще раз подчеркнула партия на июньском (1986 г.) Пленуме ЦК КПСС: «Критический разговор в духе съезда мы должны усилить. Нам нужна принципиальная критика, имеющая точный адрес и выявляющая причины недостатков и упущений, способы их устранения, критика, поддерживающая дух беспокойства, здоровой неудовлетворенности достигнутым»¹.

Именно потому, хоть и пугает нас критик Виталий Коваль («Много говорим сейчас о недооцененном в свое время Григоре Тютюннике или о по-вульгаризаторски истолкованном «Соборе» Олеся Гончара. Но кто же недооценивал и неправильно истолковывал? Давайте назовем имена. Кое-что вспомним, процитируем…» – «Літературна Україна», 7 августа 1986 года), никому не страшно. Ибо все это безличностно, а это «давайте» обращено к «кому-то». А почему бы действительно и не назвать, не процитировать?!

Для примера вспомним хотя бы, каким гневом взорвался М. Равлюк (см. «Донбасс», 1971, N 5), когда Л. Новиченко в начале 70-х годов отметил, что без творчества Григора Тютюнника «уже невозможно рассмотрение литературного процесса». Сегодня М. Равлюк говорит: «Критика провинилась перед писателями – она своевременно не указала многим из них, на какие социально-нравственные, психологические вопросы автор должен направлять свою энергию». А вот в той же, 1971 года, статье в «Донбассе» он занимался «изобличениями»: как это В. Дончик «доказывает, будто в нашей литературе существует целое направление «с иллюстративными принципами художественного изображения». И как другой автор, Л. Новиченко, идет еще дальше и уверяет, что у нас слабо ведется «борьба за преодоление иллюстративности». Критика может и должна подвергать критическому рассмотрению любое произведение, любого автора, однако она призвана определять действительные, а не мнимые недостатки» (стр. 97)… Ныне все уже осознали, какой ущерб украинской прозе нанесла та пресловутая «иллюстратура», которую так горячо защищал в 1971 году М. Равлюк.

…Поэтому давайте не огулом самобичеваться. А то уподобимся критику, о котором не так давно писал В. Коротич: «Была ситуация, когда один критик, обрушившийся на меня лет пятнадцать назад, пришел недавно, каясь, что его принудили такие-то и такие, а он всю жизнь думал иначе… О чем тут говорить?!» («Литературная газета», 13 августа 1986 года).

А я помню, как тот же критик, после выступления в защиту В. Коротича «Комсомольской правды», предлагал мне, тогда сотруднику отдела критики «Літературної України», положительную рецензию на следующую после разгромленных им книгу В. Коротича. Когда же я заметил, что это, пожалуй, неэтично, он, ничтоже сумняшеся, ответил, будто раскрывает в своей рецензии, как поэт, прислушавшись к его замечаниям, исправляется… Какие метаморфозы! И об этой беспринципности также следует говорить откровенно.

А теперь о принципиальности. В последнее время в литературной периодике появилось несколько статей украинских критиков – Людмилы Скирды и Натальи Костенко, в которых резко отрицательно оценивается творчество М. Воробьева, В. Кордуна и ряда других молодых украинских поэтов. Отдавая должное решительности критиков, все-таки никак не могу согласиться с их суждениями по крайней мере в двух моментах. Удивления достойно прямолинейно-запретительное: как такие стихи вообще могли быть напечатаны? И это в то время, когда, действительно, издательства выплескивают поток явной серятины! Совсем не все принимая в поисках названных поэтов, я все-таки присоединюсь к Платону Воронько, который о поэзии М. Воробьева сказал лаконично и точно: «Впечатляют глубина и чистота чувств». Думаю, что произведения обоих писателей заслуживают серьезного, взыскательного разговора (да его уже и повели в украинских литературно-художественных журналах А. Макаров и М. Рябчук; в «Вопросах литературы» об этом же писал Н. Ильницкий), а не огульного недоброжелательного отрицания.

Н. Костенко полностью отбрасывает «сложность поэтического мышления», «условную ассоциативность», что считает положительной чертой молодой украинской современной поэзии Н. Ильницкий в статье «Перекличка через поколение». Я соглашусь с Н. Костенко в том, что всегда хочется духа преобразования, а не просто духа эксперимента. Но ведь он и чувствуется, этот дух преобразования, в поэзии молодых, пусть он не всегда еще пробивается сквозь напластования сверхусложненности. Однако не запретить, а показать, вскрыть причины – призвание критики. Она, эта поэзия, недекларативно-человечна, в ней отражается неоднозначность, неодномерность наших дней. Поэты эти призывают (и к тому же каждый по-своему) к осмыслению бытийно важного в нашем взбудораженном сегодня, когда ценности призрачные набрали угрожающую для цивилизации силу. Эта поэзия, при всей своей сложности (да, порой и чрезмерной), обращается к самому сокровенному. «Остановись, человек, – призывает она. – Остановись и подумай о себе и о мире.

1. »Материалы Пленума ЦК КПСС. 16 июня 1986 г.», М., 1986, с. 41 – 42.[↩]