Империя как путь России к европеизации

Работа подготовлена при финансовой поддержке научного фонда ГУ-ВШЭ (грант 06 – 01 – 0092).

Неожиданная актуальность имперской темы в сегодняшней России связана с неизжитыми советскими амбициями, с чувством государственной ущемленности и прочими социально-общественными мотивами, которые в исполнении газетчиков вроде бы не заслуживают особого внимания. Речь, однако, должна идти о проблеме, а не о том, чтобы потрафлять затеям политтехнологов, тем более – ностальгическим вздохам сочинений, где ненависть к интеллигенции удачно сочетается с тоской по сталинской тирании. Ибо есть некое распространенное, в общественное сознание вбитое представление об империи как абсолютно деспотическом образовании. Очевидно, имеет смысл увидеть реальность вместо мифа.
Это тем более важно, что несложно заметить, как имперская тема вытесняет недавние шумные споры коммунистов и либералов, почвенников и западников, указывая им их подчиненное место в разговоре о судьбе человечества, но прежде всего о судьбе европейской цивилизации. Сегодня обвинять кого-либо в либерализме также неактуально и глупо, как сравнительно недавно было дико слышать обвинения в жидомасонстве, а еще раньше в вольтерьянстве. Правда, послышались разговоры о возможности некоей «либеральной империи». Однако надо ясно понимать, что империя – это образование с достаточно жесткими законами, но именно законами.
На «идею либеральной империи» публицисты бойко отвечают, что либеральных империй не бывает (это правда: не путать с либеральными реформами, которые там могут проходить), что империя – всегда – насилие над личностью, что империя чужда европейской культуре. Процитирую весьма активного и популярного журналиста либерального лагеря: «Пока Рим был республикой – в нем жили граждане Рима. Когда Рим стал империей – в нем остались только подданные римского императора <…> Либеральное государство – это государство, которое служит обществу. Империя – это государство, которое служит императору. В либеральном государстве все решают граждане. В империи все решает император. В основе либерального государства – свобода. В основе империи – страх. Свобода, дающая людям иммунитет к страху, империи категорически противопоказана»¹.
Что есть либеральное государство? В новейшее время таковым считалась Великобритания. Все с этим согласны. Но почему-то забывается, что Великобритания была одновременно империей, считавшей себя самой реальной наследницей Рима. И в Великобритании все жители были подданные, но одновременно и граждане. Однако, на взгляд автора, в конечном счете настоящими наследниками Римской империи пытались стать Российская империя и Соединенные Штаты Америки. Сегодня возрождение имперских наднациональных принципов жизни можно видеть в Европейском Союзе. Неслучайно Европа становилась Европой с помощью имперской идеи, а разваливалась в эпоху становления национализма.
Для дальнейшего рассуждения оттолкнемся еще от одной цитаты из современной книги: «Для своего времени классическая империя была передозой формой государственной организации, которая стала изживать себя лишь к середине XIX века с появлением и утверждением новых, более жизнеспособных образцов государственного устройства. Однако в XX столетии появились «вторичные империи». Это особые (диктаторские) модификации империй, сохранившие их главную сущность – авторитаризм и производные от него свойства политики – экспансионизм и колониализм»². Я согласен с определением классической империи у Э. Паина, тем более с его утверждением, что «ксенофобия и этнонационализм в принципе не присущи классическим империям»³. Но, думаю, что он все же не прав, отождествляя нацистскую и сталинскую деспотию с имперской идеей (несмотря на самообольщения и самоназвания диктаторов), их генетическое родство с древними азиатскими деспотиями не раз отмечалось в западной литературе. Империя же – европейский продукт.

ИМПЕРИЯ КАК ЕВРОПЕЙСКАЯ ИДЕЯ
Почему империя – это европейская идея? Дело в том, Что сама Европа возникает, как некая случайная мутация, как маленький островок в огромном азиатском море. Антропологи, кстати, утверждают, что белый цвет – это тоже мутация, а не исходный окрас человеческой кожи. Праматерь человечества найдена в Африке. Но все эти вопросы – антропогенетикам. Я беру здесь некую данность, которая есть основа моих дальнейших рассуждений.
Каждое европейское открытие не что иное, как переформулированное, заново осмысленное уже бывшее в сокровищнице азиатской мудрости⁴. Начиная с естественнонаучных и технических открытий (возьмем наугад общеизвестное – порох, компас, календарь, чтение звездного неба) и кончая весьма серьезными религиозно-философскими понятиями-образами (потоп, античный политеизм, культурный герой, спаситель рода человеческого), все это имеет прасуществование в азиатских культурах. Так и империя есть не что иное, как мутация восточной деспотии.
Русский географ и философ истории Л. Мечников считал, что азиатские деспотии – просто ранние способы государственного объединения людей, собравшихся в районе великих рек, группирующихся вокруг проблемы орошения. Орошение с помощью ирригационных систем того времени требовало невероятного количества рабского труда. Как правило, деспотии, угнетающие и подчинившие разные народы, придерживаются системы изоляционистской. «Эти культуры, – писал Мечников, – характеризуются беспримерным развитием деспотизма и обоготворением угнетателей <…> Позднее деспотизм нигде не проявлялся в такой степени – ни в классических деспотиях Древней Греции, ни в абсолютных монархиях феодального и послефеодального периода в Европе. Наиболее жестокие цезари Рима, французский король Людовик XI, русский царь Иван Грозный лишь до некоторой степени, и то в исключительные моменты своей жестокости, приближаются к этим восточным деспотиям, под игом которых угнетенные племена считали себя за какой-то ненужный придаток, не имеющий никакой ценности и прав»⁵. Все же это не было простым этапом, ибо рецидив восточного деспотизма оказывался возможным в весьма цивилизованных странах Запада, возвращавшихся к принципам азиатских деспотий⁶. Можно без колебаний сказать, что ген восточного деспотизма существует в каждой культуре и при благоприятных для него обстоятельствах может проснуться и поглотить полностью тот культурный организм, в котором он существует.
Следующий этап, по Мечникову, – это уже средиземноморские цивилизации⁷, которые не отгорожены от мира. Но дело-то в том, что новые цивилизации существуют параллельно, и, скорее, это не этап, а преодоление, переструктурирование старых азиатских систем. Возникает новый тип великого государства, начиная с Александра Македонского, – это европейские империи. Дело в том, что с момента осмысленного своего существования, когда человечество начинает собираться в большие группы, возникает необходимость и сопутствующая ей идея собрать человечество «в едино стадо». Страдавший от раздробления Италии, великий Данте вполне отчетливо проговаривал эту идею: «Род человеческий тогда наиболее един, когда весь он объединяется в одном, а это может быть не иначе как тогда, когда он всецело подчинен единому правителю, что очевидно само собою. Следовательно, род человеческий, подчиненный единому правителю, в наибольшей степени уподобляется Богу, а потому в наибольшей степени отвечает Божественному намерению»⁸. Разумеется, Данте имел в виду не деспотический, а имперский принцип, именно за его пониманием империи следовали в России Тютчев и Вл. Соловьев. Стоит привести слова одного из крупнейших исследователей этой эпохи: «В условиях исторической реальности XIV в. Данте виделась лишь одна возможность объединения раздираемой внутренними распрями Италии – признание всеми итальянскими областями и коммунами единой власти императора Священной римской империи». Именно «заботой о судьбах Италии и Европы объясняется та жестокая казнь, которой он подверг Кассия и Брута, поднявших руку на создателя Римской империи⁹»¹⁰. Замечу еще, что Данте восхищался строками Боэция о размерах Римской империи:
…Народами повелевал, которых Феб
Не мог бы охватить единым взором <…>
Народами, что под семью звездами
В просторах обитали ледяных,
И теми, коих Нот сжигал в пустынях¹¹.

Но, как уже было выше сказано, первыми на этом пути стоят гигантские азиатские деспотии, строящиеся на «азиатском способе производства», то есть общинном, где все разрозненны и объединены не общим смыслом, а невиданным ни раньше, ни позже насилием, где правом думать и принимать решения обладает лишь один человек. Все остальные жители страны не имеют никаких прав, но и владыка подчинен сам своему произволу, который прямо противоположен свободе. Такова структура, вырастающая над общинным азиатским миром. Как полагал еще Гегель, в восточных деспотиях вроде бы свободен один человек – деспот, а в Греции и Риме число свободных увеличивается и расширяется: «Восточные народы <…> знают только, что один свободен, но именно поэтому такая свобода оказывается лишь произволом, дикостью <…> случайностью природы или произволом. Следовательно, – пояснял он, – этот один оказывается лишь деспотом, а не свободным человеком»¹².
Древняя Греция строилась на иных основаниях. Эти основания и послужили первопричиной указанной мутации. Там впервые появляется свободный самодостаточный человек, гражданин полиса, разные полисы составляют Грецию, не являясь единой политической системой. Именно на этой структуре вырастает первая европейская империя, имевшая очень краткие сроки существования, империя Александра Македонского. Но впервые в мире это образование несет идею не подавления, а примирения противоположных – азиатских и европейских – смыслов. Это была первая имперская попытка отличия от азиатских деспотий, она рождена античной культурой, лежащей в основе европейского проекта. Эта попытка не могла не восхищать мыслителей самых разных направлений. Так П. Савицкий, будущий идеолог евразийства, писал: «В античном мире можно указать несколько империалистических образований с подобным положительным всемирно-историческим значением: таковы римская империя и эллино-македонская держава Александра Великого, распавшаяся затем на царства его полководцев-преемников <…> «Империализующей» нацией были эллино-македонцы; эллины дали культуру, македонцы – политические средства к образованию новых империалистических целых. В результате создалась «эллинистическая» культура, игравшая в конце античной эпохи и в средние века для стран между Ассуаном и Владимиром такую же роль, как римская культура для стран Западной Европы»¹³.
На этой идее, как известно, вырастает культура всепримиряющего эллинизма, питательная почва христианства. Правда, Александр, хотя и намеревался идти в Индию, остановился в Персии, образовании, надо сказать, промежуточном между восточной деспотией и европейской империей. Древние греки даже пытались в персидском политическом устройстве найти некую идеальную модель, именно так прочел Персию в своей «Киропедии» Ксенофонт, второй знаменитый ученик Сократа.
Империя немыслима без правового сознания, немыслима при националистическом пафосе. Мы кусаем локти, говоря о гибели советской империи, называем сталинизм имперским, забывая, что на просторах истории всегда шла борьба западных империй и восточных деспотий. Чем же отличалась европейская империя от восточной деспотии? Реальный исторический пример – это Римская империя, просуществовавшая несколько столетий, родившая сотни продолжателей и сотни тысяч толкователей. В толкователи мы не пойдем, остановимся на принципах ее существования, важных для нашего рассуждения. Замечу, что рецидивы азиатского деспотизма бывали и в Риме (достаточно вспомнить Калигулу и Нерона). Но как им и не бывать, если Римская империя – это некая мутация восточной деспотии, которая, оставляя базовую основу власти одного, привносит некое добавление – закон, защищающий в лучшие годы империи права и собственность граждан. Именно проблемой Рима и Римской империи заканчивается античная цивилизация, этот первый акт европейской драмы. Как писал С. Аверинцев: «Историческим итогом античности, ее концом, ее пределом оказалась Римская империя <…> В пространстве рубежи империи совпадали с границами обширного культурного региона, но по идее они совпадали с границами человечества, чуть ли не с границами мироздания – того самого «Зевсова полиса», о котором говорил Марк Аврелий, глава империи и философ империи в одном лице»¹⁴.
Империя впервые вводит в единое целое государства три лучших принципа правления, указанных Аристотелем, соединяет их – монархию, аристократию и политию. Макиавелли, обращаясь к опыту Рима, именно это тройное разделение властей видел в основе римского правления. Хотя цари в Риме, – писал он, – утратили власть, «их преемники устранили из города скорее звание царя, а не образ правления, назначив вместо него двух консулов; республикой управляли консулы и Сенат, то есть налицо были два вида власти из трех вышеназванных, а именно принципат и оптиматы. Оставалось только уделить место народной власти, и когда заносчивость римской знати превысила всякую меру, о чем будет сказано ниже, народ восстал против нее, и знать, чтобы не утратить все, была вынуждена уступить народу его долю. В то же время Сенат и консулы оставались в такой силе, что сохраняли свое значение в республиканских органах власти. Так после введения должности народных трибунов римское государство упрочилось, соединяя в себе все три рода правления»¹⁵. Впоследствии консулов сменил император, но тем самым лишь ближе подойдя к формуле Аристотеля.
Европа имеет много идей. Идея империи – одна из них, и не самая плохая. Там, где деспотии сбивали народы в единое стадо, пытаясь преодолеть их первобытную жестокость жестокостью деспотической, империи пытались ввести молодые и дикие еще народы в правовое поле, приучали к неким цивилизованным нормам поведения. Попробуем сформулировать: империя – это политико-общественное структурное образование, предназначенное историей для введения в подзаконное и цивилизационное пространство разноплеменных и разноконфессиональных народов. И. Гердер писал об этнополитическом состоянии первоначальной Европы, как о бесконечном хаосе: «…Ведь некогда вся Северная Европа была ничем не лучше Сибири и Монголии, этой прародительницы монгольских орд; и здесь и там кочевым народам было присуще, было наследственно свойственно медленно, лениво передвигаться с места на место, управляться ханами. А если, сверх всего этого, Европа к северу от Альп, очевидно, представляет собою опустившуюся плоскую равнину, которая простирается от той самой населенной народами татарской возвышенности на Запад вплоть до океана, следовательно, представляет собою равнину, на которую должны были низвергаться, изгоняя отсюда других, находящиеся ближе к Западу орды, как только одни варварские орды начинали теснить другие, то тем самым длительное татарское состояние Европы было, так сказать, задано географически. Вот такая неприятная, на наш взгляд, картина заполняет на целую тысячу лет и долее того всю европейскую историю»¹⁶.
Но идея империи никогда не умирала в западноевропейском сознании. Пожалуй, именно она противостояла разнузданности варваров. Карл Великий строил империю, чтоб европеизировать германских варваров, убедить их, что они римляне. «…На Западе Римская империя, – писал Аверинцев, – перестала существовать «всего лишь» в действительности, в эмпирии – но не в идее. Окончив реальное существование, она получила взамен «семиотическое» существование <…> Знаком из знаков становится для Запада многократно разоренный варварами город Рим. Когда в 800 г. Запад впервые после падения Ромула Августула получает «вселенского» государя в лице Карла Великого, этот король франков коронуется в Риме римским императором и от руки римского папы. «Священная Римская империя германского народа» – это позднейшая формула отлично передающая сакральную знаковость имени города Рима. Это имя – драгоценная инсигния императоров и пап»¹⁷.
Тема Рима бесконечно преследовала русских мыслителей. Считая, что падение Рима было исторически закономерным и неизбежным, столь же неизбежным русские славянофилы считали «закат Европы». В связи с ранними, еще российскими, рассуждении о «закате Европы» и уподоблением этого процесса гибели «Древнего Рима» (у славянофилов и Герцена) Чернышевский предлагал свою схему исторического процесса, весьма независимую и отличную от гегелевской. Не вдаваясь в анализ общих положений этой концепции, отметим только, что Чернышевский весьма резко делит историю человечества на период цивилизованный и варварский. Варвары и цивилизованные люди, разумеется, могут сосуществовать во времени и пространстве, более того, варвары, которые отождествляются Чернышевским со стихийной природной силой (наподобие наводнения, потопа, урагана или землетрясения), вполне могут разгромить народ цивилизованный (как германцы Древний Рим), точно так же, как молния может убить человека. Но Чернышевский сомневался, могут ли варвары привнести новое, прогрессивное начало в историю. Так, повторяя Гегеля, даже славянофилы говорили о германцах, что с ними пришло в историю понятие свободной личности. Чернышевский в образе жизни германцев не видит разницы с аналогичными военными обычаями других варварских племен: «Вольные монголы и Чингиз-хан с Тамерланом, вольные гунны и Аттила; вольные франки и Хлодвиг, вольные флибустьеры и атаман их шайки – это все одно и то же: то есть каждый волен во всем, пока атаман не срубит ему головы, как вообще водится у разбойников. Какой тут зародыш Прогресса, мы не в силах понять; кажется, напротив, что подобные нравы – просто смесь анархии с деспотизмом»¹⁸. Отождествляя варварство с состоянием хаоса, разбоя, брожения, Чернышевский безусловно отрицал, чтобы это состояние общественной жизни могло выработать хотя бы самые отдаленные намеки на права отдельной личности, отдельного человека. Скорее, это заслуга народов цивилизованных и вне цивилизации право личности утвердить не удастся¹⁹. Не случайно только спустя тысячу лет после падения древнего мира в Европе, в эпоху Возрождения, пробуждается личность, и связан этот процесс не в последнюю очередь с воскрешением разрушенной варварами античной культуры. Отсюда мыслитель заключал, что не стоит хвалиться варварством, нецивилизованностью, «свежей кровью», а надобно прежде просветить и цивилизовать свой народ.
Почему я называю империю идеей? Потому что деспотии складывались спонтанно, стихийно, следуя первобытным инстинктам о праве на силу. Европейские мыслители задумывались о принципах государственного устройства: как устроить государственную жизнь, чтоб избежать не только деспотии, но и любого насилия над личностью, чтобы было невозможно убить Сократа, – вот проблема Платона в «Государстве». В результате получилась гигантская ошибка, интеллектуальная провокация: вместо идеального государства – модель тоталитарного политического устройства, где Сократов убивали сотнями. Аристотель был куда реалистичнее. Он составил описания 153 государственных устройств античности. Он был учителем великого Александра, участвовал в его походах и присутствовал при рождении первой европейской империи. Поэтому Аристотель исходил не из того, что должно (как Платон), а из того, что возможно. На его схемы равнялась политическая мысль Древнего Рима. Но оба великих грека сходились в необходимости, чтобы в основе политического устройства господствовал Закон. Свобода немыслима без закона. Пожалуй, это высшая точка в развитии европейской историософской мысли. Без закона наступает «война всех против всех»²⁰, то состояние дикости, в которое время от времени впадает человечество, уничтожая всякое представление о свободе отдельного человека. Поэтому нельзя не принять строгости Гегеля: «Свобода как идеальность непосредственного и природного не есть нечто непосредственное и природное, но, напротив того, сперва нужно заслужить и приобрести ее, а именно посредством бесконечного воспитания, дисциплинирующего знание и волю. Поэтому естественное состояние оказывается скорее состоянием бесправия, насилия, вызываемых необузданными естественными влечениями бесчеловечных поступков и ощущений»²¹.
И по справедливому соображению Н. Бердяева, не придумавшего, а только удачно сформулировавшего основной принцип империи, «лишь свободные граждане могут быть опорой империи. Большое количество бесправных, гонимых и всячески озлобляемых, представляет опасность»²². Иными словами, империя немыслима без правового сознания, немыслима при националистическом пафосе. США – истинный образец успешной империи. Триединое правление Рима, повторю еще раз, воплощает три лучшие формы правления по Аристотелю, император (монарх), сенат (аристократия), народные трибуны (политпия, правление граждан, выбираемых на основе избирательного ценза), затем та же структура понемногу утверждается в Западной Европе: король, высшая палата, низшая палата – далее на Западе президент сменяет короля. Именно этот принцип правового правления искал в империи Данте: «Коллегии и республиканские учреждения типа сената Данте вслед за Цицероном считал теми формами, посредством которых народ выявляет свое отношение к событиям и правителям. Они являются рупорами общественного мнения и призваны следить, чтобы правители и наместники управляли справедливо <…> «Государство», «республика», «империя» являются у Данте понятиями взаимозаменяемыми»²³.
Не случайно все последующие крупные европейские государственные структуры апеллировали к опыту Рима. Сошлюсь опять на Бердяева: «Мечта о всемирном соединении и всемирном владычестве – вековечная мечта человечества. Римская империя была величайшей попыткой такого соединения и такого владычества. И всякий универсализм связывается и доныне с Римом, как понятием духовным, а не географическим»²⁴. Апеллировала к нему и Россия. Можно сказать, что именно идеальное прочтение Римской империи позволяло искать в ее судьбе принцип европейской цивилизации. Если истоками европеизма мы называем Античность и Христианство, то встреча их произошла именно в Римской империи. Об этом основательнее и убедительнее многих писал Аверинцев: «Объединив все земли средиземноморской цивилизации, Римская империя и впрямь была в некотором смысле миром. Римские власти долго преследовали раннехристианских проповедников, но расходились эти проповедники по свету дорогами, проложенными римскими солдатами. Даже в те времена, когда христиан бросали на съедение львам, христиане верили, что римский порядок – заградительная стена против прихода Антихриста. А когда наконец римский император Константин принял христианскую веру под свое покровительство, был пережит опыт, который никогда не повторялся впоследствии, но который властно определил средневековое сознание вообще и навсегда сформировал византийское сознание. Географическая зона действия римских законов, распространения греко-римской культуры и свободного исповедания христианской веры была одна и та же. Все высшие духовные ценности, как религиозные, так и светские – Библия, передаваемая Церковью, и Гомер, передаваемый школой, греческая философия, римское право и прочая, – какие только знал человек христианского ареала, содержались в границах одного и того же государства, в его рамках, в его лоне. За его пределами – мир одновременно иноверный (неверный), инокультурный (варварский) и к тому же беззаконный, как бы и не мир, не космос, а хаос, «тьма внешняя». Двуединство Римской империи и христианской Церкви само себе мир»²⁵.
Но невероятное историческое влияние Римской империи связано было и с той, синхронной по времени ее существования, возможностью распространить свои принципы на всю внятную в ту эпоху Ойкумену. На империю ориентировались и окружавшие ее варвары, как и «галло-римляне», и сама империя не могла не чувствовать мощь энергичного излучения своего образа жизни, своей цивилизации, своего общественно-политического устройства. Как пишут современные исследователи (А. Филиппов), латинское Imperium происходит от глагола imperare (приказывать, господствовать) и означает повеления, власть, полномочия, а в римском праве – высшую распорядительную власть, включая военную, в пределах городских стен Рима ограниченную полномочиями других органов власти и политическими правами граждан.
Разумеется, имперская идея не есть нечто универсальное, не есть панацея, помогающая «здоровому» становлению человечества (это в принципе невозможно), иначе такая империя была бы создана раз и навсегда. Таковой не стала империя Александра Македонского, распавшаяся сразу после смерти великого полководца. Шанс на то, что такой могла стать Римская империя, к концу своего существования усвоившая великую наднациональную религию – христианство, был очевиден. Именно христианство после падения Римской империи сыграло роль одного из создателей Европы как целостной идеи, именно оно хранило эту уникальную идею имперскости, идею единства человеческого рода. Великий немецкий романтик Новалис писал: «Были прекрасные, блистательные времена, когда Европа была единой христианской страной, когда единое христианство обитало в этой части света, придавая ей стройную человечность; единый великий общий интерес объединял отдаленнейшие провинции этого пространного духовного царства»²⁶. Но универсальных лекарств человечество вообще не знает ни в какой области своей деятельности. Что немцу здорово, то русскому смерть, и наоборот. А. Тойнби даже считал, что универсальные государства являются как симптомами социального распада, так и одновременно попыткой взять его под контроль, предотвратить падение в пропасть. Универсальными государствами английский историк называл империи и относился к ним без большой симпатии, не очень-то делая различие между европейскими империями и азиатскими деспотиями. Но и он признавал, что «в истории Римской империи, бывшей универсальным государством эллинского общества, мы постоянно встречаемся со всеобщей верой в бессмертие Империи и Города <…> И даже после захвата и разграбления Рима Аларихом еще слышатся речения о вечности этого города»²⁷.
Тойнби словно не замечает, что речь здесь идет не об историческом факте, а об идее; которая преодолевает века, об отчаянной попытке человечества создать единый разумный мир, не безнациональный, а наднациональный. Не «без России и Латвии» (Маяковский), а с Россиями и Латвиями, но в некоем духовном общем единстве. Именно поэтому варварские государственные образования, пытаясь преодолеть свою варварскую природу, находили рано или поздно деятеля, своего рода «культурного героя», который пытался имперски структурировать окружающее пространство. На Западе таким стал Карл Великий, в России – Петр Великий. Необходимо было подняться до христианского взгляда на мир, по которому нет ни эллина, ни иудея, а есть просто люди перед Богом. Более мощного преодоления национализма история человечества не знает. Именно эту проблему и решал Петр, как полагал Вл. Соловьев: «Когда, забыв истинное христианство Святого Владимира, московское благочестие стало упорствовать в нелепых спорах об обрядовых мелочах и когда тысячи людей посылались на костры за излишнюю привязанность к типографским ошибкам в старых церковных книгах, – внезапно в этом хаосе варварства и бедствий подымается колоссальный и единственный в своем роде образ Петра Великого. Отбросив слепой национализм Москвы, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, он не останавливается ни перед чем, чтобы ввести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима»²⁸. По Соловьеву, русская идея – самая христианская, более, чем у других народов, ибо заключается в идее национального самоотречения. Пожалуй, в этом можно усомнится, если быть реалистами, но на тот момент, момент петровских преобразований, некая подобная идея действовала, ибо только с опорой на это свойство русских людей мог Петр строить свою наднациональную империю. Так он возвращался в Европу, откуда Русь была отторгнута монгольским нашествием.
Но почему для возвращения в Европу он нуждался в имперском строительстве?

КАК ИНАЧЕ МОГЛА РОССИЯ ВЕРНУТЬСЯ В ЕВРОПУ?
Любопытно, что прошедший европейскую школу первый самозванец явился в Московскую Русь с имперской идеей: «Стремясь закрепить успех, Лжедмитрий принял императорский титул. Отныне в официальных обращениях он именовал себя так: «Мы, непобедимейший монарх, Божьей милостью император и великий князь всея Руси, и многих земель государь, и царь самодержец, и прочая, и прочая, и прочая». Так мелкий галицкий дворянин Юрий (Григорий) Отрепьев, принявший имя Дмитрия, стал первым в русской истории императором»## Скрынников Р.

1. Вишневский Борис. Империализм как высшая стадия либерализма. Анатолий Чубайс против Иосифа Бродского // Вишневский Борис. К демократии и обратно. М.: ООО «Интеграл-Информ», 2004. С. 204- 205. [↩]
2. Паин Э. А. Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционистская альтернатива в национальной политике России. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2003. С. 9. [↩]
3. Там же. С. 10. [↩]
4. Ср. у Макса Вебера: «У Макиавелли есть предшественники в Индии. Однако ни в одном учении о государстве, возникшем в странах Азии, нет ни систематики, подобной Аристотелевой, ни рациональных понятий вообще. Несмотря на все то, что сделано в области права в Индии (школа Мимансы), несмотря на ряд обширных кодификаций, созданных преимущественно в Передней Азии, и на появившиеся в Индии и других странах сборники обычного права, здесь нет того, что позволило бы говорить о рациональной теории права, нет строго юридических схем и форм юридического мышления, присущих римскому и сложившемуся на его основе западному праву. Феномен, подобный каноническому праву, – также порождение Запада» (Вебер Макс. Предварительные замечания // Вебер Макс. Избранные произведения / Перевод с немецкого. М.: Прогресс, 1990. С. 45). [↩]
5. Мечников Л. И. Цивилизация и великие исторические реки. Статьи. М.: Прогресс, Пангея, 1995. С. 264. [↩]
6. См. об этом: Wittfogel Karl. Die orientalische Despotie. Eine vergleichende Untersuchung totaler Macht. Koln-Berlin: Kiepenheuer & Witsch, 1962 [↩]
7. Мечников вообще-то задолго до современных геополитиков говорил о трех фазисах исторического развития – речной эпохе, морской эпохе и эпохе океанической, или атлантической, которая, по его мнению, определит собой будущее человечества. [↩]
8. Данте Алигьери. Монархия // Данте Алигьери. Малые произведения. СПб.: Терра-Азбука, 1996. С. 356.
   [↩]
9. Они корчатся от мук в кровавых пастях Люцифера вместе с предавшим Христа Иудой Искариотом (Ад, XXXIV). [↩]
10. Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. М.: Наука, 1971. С. 71.[↩]
11. Цит. по: Боэций. «Утешение Философией» и другие трактаты. М.: Наука, 1990. [↩]
12. Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории / Перевод А. М. Водена. СПб.: Наука, 2000. С. 71. [↩]
13. Савицкий П. Н. Борьба за империю // Империя и нация в русской мысли начала XX века / Составление, вступ. статья и примеч. С. М. Сергеева. М.: Скименъ, Пренса, 2004. С. 268. [↩]
14. Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М.: CODA, 1997. С. 114.[↩]
15. Макиавелли Никколо. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Государь. М.: РОССПЭН, 2002. С. 18 – 19. [↩]
16. Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977. С. 475.[↩]
17. Аверинцев С. С. Указ. соч. С. 115 – 116.[↩]
18. Чернышевский Н. Г. О причинах падения Рима // Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. Т. VII. М.: ГИХЛ, 1950. С. 659.[↩]
19. »Средняя история», то есть история становления европейских государств, писал Чернышевский, «кончается заменением феодализма централизованною бюрократиею или чем-нибудь подобным. А достигла эта централизованная бюрократия полного господства над феодализмом не раньше как в XVII веке; а в Римской империи эта форма уже господствовала в III веке; значит, целые 14 веков были потрачены на то, чтобы поднялась история хоть до той высоты, с какой низвергли ее варвары. Вот теперь и рассуждайте о благодетельном влиянии завоевания римских провинции варварами. Вся благотворность этого события состояла в том, что передовые части человеческого рода низвергнуты были в глубочайшую бездну одичалости, из которой едва успели вылезть до прежнего положения после неимоверных 14-вековых усилий» (Чернышевский Н. Г. Там же. С. 661). [↩]
20. Об этом весьма убедительно писал Т. Гоббс, переживший английскую гражданскую войну: «Пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно войной всех против всех <…> Все, что характерно для времени войны, характерно также для того времени, когда люди живут без всякой другой гарантии безопасности, кроме той, которую им дают их собственная физическая сила и изобретательность. В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы, нет знания земной поверхности, исчисления времени, ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна» (Гоббс Томас. Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Томас. Сочинения в 2 тт. Т. 2. М.: Мысль, 1991. С. 96). [↩]
21. Гегель Г. В. Ф. Указ. соч. С. 91.[↩]
22. Бердяев Н. А. Национализм и империализм // Бердяев Н. А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М.: Изд. Г. А. Лемана и С. И. Сахарова, 1918. С. 116.[↩]
23. Голенищев-Кутузов И. М. Указ. соч. С. 70 – 71. [↩]
24. Бердяев Н. А. Конец Европы // Бердяев Н. А. Указ. изд. С. 117. [↩]
25. Аверинцев С. С. Другой Рим: Избранные статьи. СПб.: Амфора, 2005. С. 323. [↩]
26. Новалис. Христианство, или Европа // Новалис. Генрих фон Офтердинген. М.: Ладомир, Наука, 2003. С. 134. Как писал в словарной статье «Христианство» Сергей Аверинцев, «универсально-цивилизующий характер Римской империи был созвучен вселенскому духу X., обращающегося ко всем людям; раннехристианские общины, раскинутые по всей империи и за ее пределами, ощущали свое единство как члены «вселенской» Церкви, привыкшие думать о (мистически понятых) судьбах всего мира» (Аверинцев Сергей. София-Логос. Словарь. К.: ДУХ I ЛІТЕРА, 2006. С. 486). [↩]
27. Тойнби А. Дж. Постижение истории. Сборник. М.: Прогресс, 1991. С. 487.[↩]
28. Соловьев В. С. Русская идея // Соловьев В. С. Сочинения в 2 тт. Т. 2. М.: Правда, 1989. С. 225.[↩]