И. З. Сурат. Мандельштам и Пушкин

И. З. Сурат. Мандельштам и Пушкин. М.: ИМЛИ РАН, 2009. 384 с.

С середины 80-х пушкинские влияния у Мандельштама становятся одной из излюбленных тем у исследователей русской поэзии. Мимо нее не смогли пройти П. Нерлер, С. Бройтман, С. Кузьмина, Б. Гаспаров, В. Перельмутер, Е. Тоддес, А. Жолковский… Правда, все это были больше отдельные статьи — более-менее крупного исследования до сих пор не выходило.

Книга Ирины Сурат — первая серьезная заявка на такое исследование. Хотя издание состоит из уже публиковавшихся статей (см. http://magazines.russ.ru/authors/s/surat/), однако, собранные под одной обложкой, они дают довольно полный «свод» пушкинско-мандельштамовских параллелей и пересечений. Автор попыталась внести в это собрание статей определенную структурность и логику. Книгу открывает «Введение», затем идут три части. В первой части собраны наиболее крупные, развернутые исследования (петербургская тема, тема смерти поэта и символика «черного солнца» и т. д.). Во второй — более мелкие статьи о некоторых излюбленных образах у Мандельштама, в том числе и пушкинского происхождения. В третьей части книги отдельные стихотворения Пушкина и Мандельштама рассмотрены в большом контексте русской поэзии — от Державина до Заболоцкого и Бродского. В заключение — краткое послесловие, указатель цитированных произведений Мандельштама и именной указатель.

Остается пожалеть, что работа по превращению россыпи статей в целостное исследование кажется незавершенной. Так, «Введение» оказывается лишь сжатой компиляцией того, что затем изложено в самих очерках, и не содержит ни истории изучения вопроса, ни хотя бы каких-то методологических ориентиров (и вообще писалось не для этой книги, а для готовящейся Мандельштамовской энциклопедии). Из-за этого остается непроясненным, на основании каких критериев разбор того или иного пушкинского образа у Мандельштама в одном случае относится к «парадигмам» и «большим темам» и помещается в первую главу, в другом — к «лейтмотивам» и «излюбленным образам» и ставится во вторую.

Основная часть книги посвящена вычленению и подробному рассмотрению целого реестра образов, появление которых у Мандельштама автор связывает с Пушкиным. Например, «солнце», «жертва», «пророк», «море», «памятник», «петух», «лес», «казни», «бессонница»… Анализ интересный, но несложно заметить, что многие из этих образов носят универсально-архетипический характер и их появление у Мандельштама могло происходить и помимо влияния Пушкина либо под влиянием других поэтов. Более убедителен анализ тех образов, которые имеют вполне определенное пушкинское происхождение («пир во время чумы», «Моцарт и Сальери», отдельные петербургские темы). Особенно хочется отметить статью «Сальери и Моцарт» — единственную в книге, в которой рассмотрена не только рецепция этого сюжета Мандельштамом, но также и его формирование у самого Пушкина.

Вообще, определенный отпечаток на книгу накладывает то, что ее автором является не мандельштамовед, а пушкиновед. Точкой отсчета — не только исторической, но почти онтологической — для Сурат является Пушкин — и как автор, и как своего рода персонализированный миф. И Ирина Сурат убедительно демонстрирует связь основных моментов мандельштамовской биографии с биографией Пушкина.

В целом, книга интересна, написана ясным и легким языком и, безусловно, привлечет к себе внимание и профессионалов-филологов, и просто любителей словесности.

Что бы хотелось добавить — уже просто в виде пожеланий. Прежде всего, в будущем не ограничивать поле сравнения одними устойчивыми поэтическими образами. Пока «за бортом» остался такой немаловажный вопрос, как рецепция Мандельштамом тех или иных пушкинских мыслей, идей, которые в таком избытке содержатся в критических работах Пушкина, его прозе, исторических трудах. Например, известное высказывание Мандельштама об эллинистической основе русского языка: