Helena I f i l l. Creating сharacter: Theories of nature and nurture in Victorian sensation fiction. Manchester: Manchester U. P., 2018. 241 p.; Heidi L. P e n n i n g t o n. Creating identity in the Victorian fictional autobiography. Columbia: University of Missouri Press, 2018. 239 p.

Книга Хелены Айфилл «Сотворение характера: теории природы и воспитания в викторианском сенсационном романе» вышла в серии, озаглавленной «Переосмысление XIX века»; в сущности, это общая идея обеих книг, о которых пойдет речь. Попытки по-новому взглянуть на классические романы Ч. Диккенса, Ш. Бронте или У. Коллинза, стремление доказать, что о классике еще не все сказано, нельзя не приветствовать. Другой вопрос, что именно удалось сделать Х. Айфилл и Х. Пеннингтон: предложить новаторское прочтение романов или в очередной раз применить к ним модный метод?

В рецензируемых монографиях, изданных в одном и том же 2018 году и посвященных частным аспектам викторианского романа — формированию характера и идентичности, очевидно просматривается нечто общее — не только в структуре заглавия («Creating character…» / «Creating identity…»), но и в самом принципе подхода к литературе. Ученые рассматривают конкретные, сравнительно узко заявленные проблемы в широком историко-культурном контексте на материале известных текстов: популярных сенсационных романов и романов Диккенса и Бронте, написанных от первого лица и относимых автором к жанру «вымышленной автобиографии» (fictional autobiography). В сущности, обе заявленные задачи сводимы к общему знаменателю — становлению героя в романе. Такая постановка проблемы не может не вызывать самый живой интерес. Викторианский роман подобен домовому из известной фразы П. Вяземского: одна из самых непростых задач — «как обозначить его, как наткнуть на него палец» [Письмо… 1900: 193]. Более шести десятилетий викторианской эпохи, расцвет всевозможных разновидностей романа, которые когда-то тщетно пытались подогнать под законы реалистического направления, огромная дистанция между ранними и поздними викторианцами, самое определение эпохи, говорящее не столько о художественных закономерностях, сколько о хронологии и базирующееся на социологическом подходе, — все это свидетельствует о том, что ученые взялись за недостаточно освещенную теоретическую проблему.

Х. Айфилл рассматривает становление характера в романах У. Коллинза «Бэзил» (в русском переводе 1852 года — «Тайный брак»), «Без имени», «Армадель» и «Муж и жена» и М. Браддон «Наследство Джона Марчмонта», «Тайна индийских офицеров» и «Проигравший из-за любви». В обоих случаях выбор не самых знаменитых произведений не случаен: исследовательница стремится увидеть типологические особенности поэтики в развитии, что невозможно сделать, изучая лишь «Женщину в белом» или «Секрет леди Одли». Айфилл рассматривает такую особенность сенсационного романа, которая редко привлекает внимание ученых — роль природы и воспитания («nature and nurture», что можно трактовать как врожденное vs приобретенное. — Е. С.) в формировании характера; иными словами, проявления детерминизма, выражающегося во влиянии среды и наследственности.

Отталкиваясь от понимания душевных болезней как распущенности, Коллинз в романах «Бэзил» и «Без имени» подводит читателя к мысли о том, как трудно удержать в узде страсти в неблагоприятных обстоятельствах либо в отсутствие должного воспитания. В отличие от Коллинза, Браддон в романе «Наследство Джона Марчмонта» описывает персонажа, чья трагедия — результат несовпадения викторианских представлений о женской судьбе с конкретным человеком; характер, в значительной мере предопределенный средой, ею не исчерпывается. Оба писателя опираются на викторианскую идею о том, что безумие корректируется подобающим поведением, но в то же время сомневаются, до какой степени неидеальное общество имеет право предписывать эти нормы поведения. Предопределенность характера средой и наследственностью минимизирует возможность авторского произвола — неотъемлемой составляющей сенсационного романа. Однако анализ «Тайны индийских офицеров» и «Армаделя» приводит к неожиданному выводу: детерминизму противостоят случай и личный выбор персонажа. Логика сенсационного романа оставляет пространство для свободы.

Размышления о соотношении случайного и закономерного продолжаются в ходе сопоставительного анализа романов «Муж и жена» и «Проигравший из-за любви»: по мнению Айфилл, «викторианское общество стремилось объяснить любое девиантное поведение и социальные проблемы, такие как преступность или алкоголизм, наследственным вырождением, что уменьшало удельный вес личной ответственности человека» (с. 155; перевод с английского здесь и далее мой. — Е. С.). Анализируя роман «Муж и жена», автор отмечает, что Коллинз сосредоточивается на описании характера в соответствии с социально-критическими задачами романа. В известном смысле художественные поиски Коллинза сопоставимы с развитием реалистической поэтики, когда от идеи тотальной предопределенности метод приходит к персонажу, который, по выражению Л. Гинзбург, не равен сам себе. Это важно, ибо позволяет не вычленять сенсационный роман как массовую, развлекательную словесность из большой литературной традиции, а, напротив, увидеть их общие черты. В свою очередь Браддон в романе «Проигравший из-за любви» сосредоточивается на женском персонаже и настаивает, что объяснение ограниченности женщины с биологической точки зрения ущербно. Счастливая развязка возможна, когда героиня успешна и счастлива не только в браке, но и интеллектуально.

К несомненным достоинствам монографии Айфилл стоит отнести стремление рассмотреть викторианский роман как целостное литературное явление, обусловленное не только хронологией. При подобном подходе автоматически устраняется деление на первый, второй и прочие литературные ряды, противопоставление реалистического (а такового в рассматриваемую эпоху не так уж и много) и сенсационного или социально-криминального романа и т. п.; более того, автор описывает сущностные жанровые характеристики текстов, частью которых являются принципы формирования характера.

В том же 2018 году вышла книга Хейди Пеннингтон «Формирование идентичности в викторианской вымышленной автобиографии». По определению автора, «ретроспективный рассказ от первого лица об истории жизни вымышленного нарратора-протагониста <…> излагается с соблюдением нарративных условностей, общих с классической автобиографией» (с. 5); то есть это автобиография вымышленного персонажа. Центральная идея автора заключается в том, что формирование идентичности в реальном мире строится с опорой на те же нарративные и когнитивные процессы, что и в художественной литературе; следовательно, читатель узнает, как формируется личность в книге и в жизни.

С другой стороны, результатом вымышленной автобиографии становятся идентичности, которые воспринимаются как реальные. Иными словами, исследователь пытается решить вечную проблему XIX века — что есть реализм и до какой степени «реалистическое» равно «достоверному», что, на наш взгляд, составляет основную ценность рецензируемой монографии. Это новаторский подход, междисциплинарный, на стыке филологии, психологии и социологии; жаль только, что при подобном подходе не учитываются такие характерные и значимые свойства повествования от первого лица, как субъективность, недостоверность, внутренняя фокализация.

Становление идентичности Пеннингтон анализирует на примере таких романов, как «Джейн Эйр», «Дэвид Копперфилд», «Холодный дом» и «Городок»; выбор материала обу­словлен как структурой текстов, так и масштабом их авторов. Рассматривая «Джейн Эйр» и «Дэвида Копперфилда» как наиболее очевидные жанровые образцы, автор заключает, что героиня Бронте, преодолевая зазор между рассказчиком и персонажем, в большей степени вовлекает читателя в конструирование собственной идентичности, нежели герой Диккенса; читатель Бронте становится соавтором. «Холодный дом» анализируется частично: авторской задаче отвечают только главы, написанные от лица Эстер. Прочтение романа на основе сопоставления внутреннего мира частного «я» и мира дома выглядит новаторским, ибо позволяет уйти от сложившегося представления об Эстер как о викторианской женщине par excellence. Спорным кажется другое: можно ли считать вымышленной автобиографией произведение, не написанное целиком от первого лица? Обращаясь к «Холодному дому», Пеннингтон, как кажется, не вполне строга в отношении отбора репрезентативных текстов. Наконец, в «Городке» предметом анализа становится протагонист-нарратор не самого типичного викторианского романа, с нереализованным матримониальным сюжетом. По мысли автора, читатель вовлекается в сотворчество не только дискурса и идентичности персонажа, но и основополагающих событий романа; вымышленная идентичность оживает благодаря читателю.

Монография Х. Пеннингтон представляет несомненный интерес для исследователя: и потому, что автор анализирует известные тексты под новым углом зрения; и потому, что один из ключевых вопросов книги — как в жанре «вымышленной автобиографии» выстроить идентичность персонажа, соблюдая баланс правды и вымысла. Проблема в том, что избранный автором фокус несколько тенденциозный, что зачастую приводит к упрощению, как и любая другая идеологическая парадигма. Так, на наш взгляд, сама идея о том, что человек викторианской эпохи (а еще точнее — середины XIX века) был склонен видеть в автобиографиях реальных людей заведомо неполную правду и осознавал субъективность жанра, выглядит сомнительно. Пример романа «Джейн Эйр», сопровождаемого подзаголовком «автобиография» и посвящением У. Теккерею и воспринятого современниками как роман гувернантки Теккерея, говорит об обратном.

Несмотря на то, что рассматриваемые исследования посвящены разным частным аспектам викторианской литературы, в них просматривается нечто общее. И Айфилл, и Пеннингтон, используя различную методологию, исследуют один и тот же феномен — викторианский роман в аспекте формирования реалистического направления. Но этим черты сходства исчерпываются. Айфилл анализирует сенсационный роман сквозь призму реалистического метода, то есть применяет существующую схему к материалу, традиционно рассматриваемому иначе, и получает неожиданный результат: романы Коллинза и Браддон предстают гораздо более типологически близкими викторианской реалистической прозе, чем о них принято думать. Пеннингтон идет от оригинальной концепции и подверстывает под нее классические тексты (что бывает сплошь и рядом); это расширяет наше представление о формировании идентичности в романе XIX века в ракурсе достоверности, но и неминуемо спрямляет значимые аспекты повествования.

И тем не менее обе монографии представляют несомненную ценность не только для специалистов по викторианскому роману 1840–1860 годов, но и — шире — для исследователей реалистической литературы XIX века. А полемическая заост­ренность взгляда Пеннингтон лишний раз доказывает, что всем известные с детства викторианские романы по-прежнему в центре внимания современной филологической мысли.