Гуманизм абстрактный и гуманизм социалистический

О чем бы ни была написана книга, она посвящена человеку, ведет бой за или против него. Искусство – тот передний край, на котором развертывается упорная идейная борьба вокруг понимания человека и человечности.

Кто же он такой – герой нашей литературы? Обязательно ли передовой человек духовно богатый, морально цельный или также тот, кто идет к идеалу нелегкой дорогой поисков? Так ставится вопрос во многих критических статьях, появившихся за последнее время в связи с обсуждением книг М. Шолохова, В. Пановой, Ю. Бондарева, пьес А. Арбузова, В. Розова, кинопоэмы о море А. Довженко… Этот вопрос занимает молодых талантливых художников и опытных мастеров. Да оно и понятно. Спор о герое советской литературы неразрывно связан с решением вопроса о новом человеке, его месте в жизни, смысле его дел, о его счастье.

В десятом тезисе К. Маркса о Фейербахе прямо сказано, что диалектический материализм имеет целью не «гражданское», а человеческое общество, или обобществившееся человечество. Появление лагеря социализма, которое означает практическое осуществление Марксовой посылки, привело к коренному преобразованию мирового климата, широчайшему распространению гуманистического сознания¹. Оно становится реальной силой, оформляясь в могучее движение сторонников мира. И сейчас все меньшим успехом пользуются человеконенавистнические проповеди. Теряют былую распространенность безысходный пессимизм, причитания о том, что людям не остается ничего другого, кроме как «наслаждаться запахом собственного гниения» (Рандольф Стоу).

Капитализм и гуманизм – силы в самой основе своей враждебные друг другу. Капитализм верен собственной природе, которая была определена более ста лет назад Марксом и Энгельсом это формация, отчуждающая человеческое от человека, расчеловечивающая личность, ставящая во враждебные отношения свободу и исторически необходимое, общество и индивидуум.

Но идеал гуманизма, свободы и мира в наше время – такая общественная сила, мимо которой не в состоянии уже пройти ни один здравомыслящий политик. Вынужденная заигрывать с гуманистическим сознанием миллионов простых людей, буржуазия в то же время стремится воздействовать на него, подчинить своему влиянию, отвратить от стихийного влечения к социализму, противопоставляя социалистическому гуманизму свои демагогические подделки под «гуманизм», которому тем не менее приписывается общечеловеческий характер.

Западноевропейские и американские политики все больше задумываются о слабости своего лагеря в идеологической борьбе. «Критическая слабость нашего общества заключается в том, – считает Липпман, – что наш народ не имеет перед собой вдохновляющей цели, ради которой народ был бы объединен».

Идеологами капитализма остро ощущается нехватка в идеалах, которые бы помогли им убедить человека в необходимости существующего порядка. И вот они настойчиво твердят о чудесном превращении современного капитализма в общество, построенное на началах экономического гуманизма, где единственно возможен расцвет личности.

Идеологи типа Гертера и Лоджа готовы вообще отказаться от ненавистного народам термина «капитализм» с тем, чтобы скрыть под стыдливой этикеткой «экономического гуманизма» подлинную, сущность империализма. Такая подтасовка свидетельствует, что буржуазным идеологам приходится считаться с настроениями простых людей и играть на этих настроениях, прибегая к мистификации: завоеванное народом выдается за следствие поступательного – развития капитализма, вынужденные уступки преподносятся как закономерные блага. Маститый философ Ж. Фюрстенберг признает: «Нет ничего хитроумнее, чем открытие, что для того, чтобы удалось подчинить народные массы, они должны воображать, будто сами управляют. Именно в этом смысл политических концепций «свободы» и «общественного мнения» ².

Буржуазные идеологи ратуют за эгоцентрическую личность во имя компрометации идеи борьбы, стремясь примирить человека с существующими классовыми противоречиями. Часто это делается Довольно тонко, в замаскированных формах, поэтизируется скромное человеческое счастье, семейный уют, трогательность переживаний «маленького» человека. Они абсолютизируют самоотчуждение человека и выдают изуродованную разделением труда, ограниченную рамками существующего строя личность за единственную и вечную меру всех вещей, вводят нормы буржуазной морали в ранг всеобщей добродетели. Им важно доказать: чем ты меньше, тем лучше.

Нам пришлось видеть иностранный фильм: обычный, добрый человек хочет устроить личную жизнь, обзавестись семьей, добиться скромного счастья. Таков круг интересов и духовных запросов, составляющих содержание жизни героя. Вместо того, чтобы предъявить человеку высокие требования, дающие права на большое счастье, авторы фильма ограничиваются сочувствием герою и ему подобным, идеал которых несложен: довольствуйся малым, лишь бы как-нибудь скрасить «одиночное заключение в собственной шкуре». Личное счастье добродетельного одиночки противопоставляется неприглядным сторонам действительности в качестве «философии» американского образа жизни. Именно поэтому микропроблемы бытия, разрастаясь до непомерных размеров, заслоняют и вытесняют проблемы общечеловеческого значения. Вернее, авторы фильма по-своему пытаются решить проблему, но дают совершенно ложный ответ на вопрос, в чем же следует видеть общечеловеческое. Вы мечтаете о счастье миллионов и не видите человека, говорят они нам, для нас же не существует человечества, это фикция, неправильное употребление слова. Нет человечества, нет общечеловеческого счастья, нет общечеловеческих интересов, – есть только отдельный человек и его личное счастье, которое он может найти, оставаясь в границах существующего строя. В такой интерпретации общечеловеческое выступает как простая арифметическая сумма миллионов разобщенных индивидуумов, каждый из которых подчинен извечным законам бытия, ищет счастье только для себя одного.

Упреки в антигуманизме – излюбленный аргумент всех оппонентов марксизма, которые «обвиняют» его в том, что он относит к сфере случайности жизнь человека, интересы личности и якобы возводит все свои обобщения на «абстрактном остове всеобщности». Нападки на «сторонников всеобщего счастья» служат лазейкой для проповеди снисхождения и жалости к несовершенному человеку, а по сути дела прикрывают неверие в творческие возможности личности. Экзистенциализм, претендующий на роль самой гуманистической философии современности, принимает жизнь как хаос, стихию, не подвластную контролю (Альбер Камю), узаконивает бесконечное одиночество личности, которая призвана быть в мире ради самой себя (М. Хайдеггер, К. Ясперс). Гуманизм превращается в индивидуализм, который выдается за свободу личности. Так буржуазный гуманизм отрицает себя. В результате перед нами предстает человек, выключенный из общественных отношений, ставший игралищем темных сил подсознательного, обреченный на анархическое своеволие плоти. Когда индивидуум лишается социального содержания, он тем самым теряет и человеческое содержание. Делая героем одиночку-индивидуалиста, экзистенциалисты пытаются говорить от имени человека вообще, не замечая, что культ беспомощного одиночки враждебен общечеловеческим интересам и оказывается подчас как бы изнанкой ницшеанства. Они устрашают человека «челюстями коллектива», перемалывающего «я», и, устрашаясь собственными призраками, цинически выворачивают героя наизнанку либо уводят его в нравственное подполье. Самые ультрасовременные течения буржуазной мысли кончают старым, как мир, пессимистическим выводом, еще раз энергично повторенным К. Ясперсом: «Никакие идеалы невозможны для человека, ибо человек несовершенен».

Кризис официального буржуазного гуманизма заставил активизироваться церковников. Подновив библейские проповеди всеобщей любви и смирения на современный лад, они выдают их за христианский гуманизм, призванный спасти и обновить мир, погрязший в грехах. Они считают, что гуманистические идеалы Возрождения, французской революции, а затем социализма исчерпали себя, оказались несостоятельными и настала пора противопоставить им свой идеал человека-богоносца. Как свидетельствует сочинение аббата Биго «Марксизм и гуманизм», христианский человек – не более, чем идеализированный буржуа со всеми присущими ему атрибутами частной собственности в ее первозданном виде.

Идеологи капитализма и воинствующие церковники едины в стремлении дискредитировать идеи революционного переустройства мира. «Не борьба является основным законом общественной жизни… как того хочет марксистская социология, основывающаяся на диалектическом материализме, а сотрудничество на базе человеческой солидарности, усовершенствованное христианским милосердием, из которого проистекает мир» ³, – вот последнее слово христианских пастырей, которое так любо сердцу буржуа.

Осознавая невозможность реалистического воплощения своего идеала в конкретном жизненном образе, христианские наставники благословляют модернизм. В западногерманских и испанских реакционных журналах настойчиво повторяются рассуждения о том, что литературе вообще не дано рассказать о гармонической личности, и поэтому надлежит довольствоваться отвлеченными символами человека, абстракционистскими намеками о нем. (Воистину: «Чем больше человек вверяется богу, тем меньше он принадлежит самому себе».)

Христианский гуманизм эксплуатирует популярность социалистических идей. Э. Решив в сочинении «Антихрист» утверждал, что «Ветхий завет» – это творение экзальтированных утопистов, увлеченных могучим социалистическим идеалом».

Представители передовой зарубежной интеллигенции все острее и болезненнее ощущают пропасть между красивыми словами о любви к человеку и практикой сильных мира сего. Перед лицом опасности атомной смерти они выступают в защиту человечества и его будущего, но неопределенность идеалов, неясность положительной программы мешают дать глубокий анализ существующих противоречий. Показательным примером служит американский фильм «На берегу», в котором с большой художественной выразительностью переданы ужасные последствия разразившейся над миром атомной войны. Зритель глубоко сочувствует героям, последним представителям обреченного человечества, но по существу так и не может понять, что привело людей к страшной катастрофе и что надо сделать, чтобы предотвратить ее. Война, о которой говорится в фильме, разразилась в результате случайного недоразумения. В ней нет ни правых, ни виноватых. Такая трактовка проблемы обезоруживает и обескураживает всякого, кто хочет найти ответ на волнующие вопросы о судьбах мира. Несправедливость буржуазного общественного устройства осуждается – хотя и с позиции абстрактного гуманизма, но все же, несомненно, осуждается. Поэтому было бы серьезной ошибкой не видеть коренного различия между апологетами капитализма, для которых гуманизм- род ширмы, и писателями, берущими сторону человека.

«Капитализм вообще и империализм в особенности превращает демократию в иллюзию – и в то же время капитализм порождает демократические стремления в массах, создает демократические учреждения, обостряет антагонизм между отрицающим демократию империализмом и стремящимися к демократии массами» ⁴.

Абстрактный гуманизм при всех своих слабостях – одна из ступеней развития демократического сознания, форма морального протеста и этической оппозиции официальному «гуманизму» по рецептам Лоджа и Гертера, В конечном счете абстрактный гуманизм – наш союзник в борьбе за человека, в схватке с искусством, принижающим личность. Он приходит в столкновение с господством чистогана, превращением личного достоинства в меновую стоимость.

Писатели-реалисты с огромным гуманистическим пафосом, противопоставляя доброго, человечного героя дурному, бесчеловечному буржуазному обществу, учат видеть в человеке человеческое, провозглашают его бесконечной ценностью, видят в нем прекрасное начало, призывают дорожить этой ценностью. И все же ограничиваться этим – значит сказать лишь половину правды. Отрицая античеловечность эксплуататорского общества, они ведут критику его изнутри, мыслят категориями и понятиями, не выводящими за рамки буржуазного мира. В результате художники обрекают себя на социальную близорукость, сужающую их кругозор. Законы, управляющие буржуазным миром, приобретают в их представлении всеобщий и абсолютный характер.

Наиболее уязвима в творчестве зарубежных критических реалистов их положительная программа. Писатель, как известно, не обязан давать ответ на все поставленные им вопросы, но и утверждение и отрицание неразрывно связаны в искусстве с высотой и истинностью общественно-эстетических идеалов,

«Рассерженные молодые люди», как их называют в Англии, создали ряд критических произведений: «Счастливчик Джим» Эмиса, «Оглянись во гневе» Осборна, «Спеши вниз» Д. Уэйна. Герои этих интересных книг находятся во власти смелых и благородных порывов, но лишены четких идеалов, ради которых стоило бы начинать борьбу. Их эмоциональная неудовлетворенность так и не подводит к выработке осознанной жизненной цели. Герой Осборна прямо говорит об этом. В том же признается герой романа Керуака «На дороге», который мечется по Америке и на вопрос одного из своих спутников о цели скитаний отвечает: «Не знаю, куда и зачем, просто мы должны двигаться».

Рассерженные молодые люди, так же как и их герои, понимают убожество буржуазного уклада жизни, тоскуют о порыве свежего ветра, мечтают куда-то прийти, что-то найти, – но не больше.

Позиция, сформулированная американским писателем Джоном Клейтоном: «…я на стороне неприметных, безъязыких, нежеланных, всех, кто страдает, где бы они ни находились», – весьма симптоматична для многих современных зарубежных реалистов. Итальянец Монтелла посвятил один из своих последних романов «всем Акакиям Акакиевичам Башмачкиным всех времен и народов». Славные гоголевские традиции, из которых, по словам Достоевского, вышла вся русская литература, до сих пор остаются не мертвым наследством, а живыми заветами для прогрессивной европейской литературы. Но, отталкиваясь от официальной буржуазной доктрины, современные критические реалисты провозглашают нередко сочувствие, жалость вместо борьбы, Их гуманизм, призывающий верить в человека, невольно утверждает неверие в созидательные силы и трагическую невозможность преобразования жизни. Так рождается ощущение внутреннего надлома. Даже мужественного героя разъедает яд пессимизма, отчаяния.

Такие разные художники, как Ремарк, Фолкнер, Стейнбек, отрицая окружающую действительность, ищут и вместе с тем не могут найти выхода из создавшегося положения. Они, выступая против фашистского насилия и бесправия народа, в то же время не принимают революционного преобразования жизни, чураясь коммунизма.

Принимая существующий порядок как зло, критические реалисты видят в исторических изменениях подобие стихийных геологических катаклизмов, которые несут человеку только бедствие.

Робинзон Крузо терпит кораблекрушение, но, даже выкинутый на необитаемый остров, обретает твердую почву под ногами, – мир улыбается ему. Он выходит из столкновения с жизненными невзгодами победителем. В романе Дефо отразилась оптимистичность буржуазного гуманизма, впоследствии им утерянная. Жизнь показала, что герой, превративший необитаемый остров в благоустроенный уголок земли, по злой иронии истории весь мир обращает в капиталистические джунгли. Писатели критического реализма создали целую галерею цивилизованных хищников вроде драйзеровского Каупервуда, роллановского Тимона или Ноэля Шудлера у М. Дрюона. Эти сильные, решительные и властные натуры тем не менее отталкивают. Они приносят беды и несчастья всем, кто так или иначе попадет в сферу их деятельности, начиная от Шудлера-младшего и кончая безвестным ловцом жемчуга Кино из повести Стейнбека «Жемчужина».

Сочувствие критических реалистов целиком на стороне страждущего человека, на стороне этого самого Кино, которому, казалось бы, наконец, улыбнулось счастье, но найденное сокровище становится для него источником страшной беды. И в повести Хемингуэя «Старик и море» поэтизируются воля простого человека, его многострадальные руки труженика, стихийная сила жизни. Монументальный героический характер старого рыбака как бы олицетворяет собой неистребимое народное начало. Он уверен, что «человек не для того создан, чтобы терпеть поражения… человека можно уничтожить, но его нельзя победить».

Перед нами жизненная программа, которой в свое время руководствовался и Робинзон Крузо. Однако миросозерцание самого Хемингуэя лишено цельности: он верит, что старик не сдастся и нет силы, способной заставить его отказаться от борьбы, но вместе с тем положение безысходно.

1. Даже у буржуазных моралистов и философов вырываются иной раз невольные признания, что «марксизм спас гуманистическую этику от ее искажения в капиталистическом обществе». (Herbert Marсuse, Soviet marxism. A critical analysis, N. Y. 1958 p. 202).[↩]
2. J. Furstenberg, Dialectique du XX-eme siecle, Paris, 1956, p. 303.[↩]
3. «Sapientia Aquianatis Comraunicaiiones IV Congressus tnomistici internati onales», Romas, vol. I, 1955, p. 359.[↩]
4. В. И. Ленин, Сочинения, т. 23, стр. 13.[↩]