Г. И. Чулков. Жизнь Достоевского

Сочинение плодовитого и разностороннего литератора Георгия Чулкова (1879—1939) «Жизнь Достоевского», написанное в 1930-х годах, в преддверии Большого террора в СССР, впервые опубликовано благодаря основательному и кропотливому труду Ольги Богдановой, известного специалиста по творчеству Ф. Достоевского, доктора филологических наук и ведущего научного сотрудника Отдела русской литературы конца XIX — начала XX века Института мировой литературы имени А. М. Горького РАН. Собственно, эта книга открывает многообещающую серию ИМЛИ «Источниковедение литературы XX века» и задает высокую научную планку для ее последующих выпусков.

К сожалению, книга Чулкова по цензурным соображениям не вышла при жизни автора, и сейчас ее публикация не столько вносит вклад в современное состояние изучения творчества Достоевского, сколько отдает дань памяти Чулкову, знакомит с историей достоевсковедения, расширяет взгляд на советское литературоведение довоенной поры. Богданова с большим пиететом отнеслась к подготовке рукописей и машинописей Чулкова к публикации, к соединению их в цельный и связный текст, который бы одновременно не сильно искажал первоисточник, но и не был чрезмерно тяжел для восприятия рядовым читателем. В послесловии «От составителя» она подробно раскрывает свои текстологические принципы, и сам ее научный подход к тексту заслуживает одобрения.

Некоторое преувеличение Богдановой значения книги Чулкова в этом смысле вполне объяснимо; однако с тем, что это «полноценное научно-художественное жизнеописание» (с. 4) Достоевского, можно согласиться лишь отчасти. Вообще, несмотря на обилие беллетризованных биографий Достоевского, полноценного его жизнеописания, к сожалению, до сих пор не существует. О том, почему создание подобной биографии крайне затруднительно, хорошо пишет коллега Богдановой по ИМЛИ Татьяна Касаткина в статье «Что считать событием биографии? История любви к Мадонне: Пушкин, Достоевский, Блок»: «Множество биографий самых необыкновенных людей, которые мы получили за последнее время, остаются в пределах той (как правило, очень стандартной) шкалы, которая наличествует у биографа. И поэтому слишком многое в их жизни оказывается абсолютно за пределами того, что было воспринято биографом и, соответственно, представлено им нам» [Касаткина 2016: 46].

Разумеется, важно понимать, в каких непростых политических условиях писал свою книгу Чулков и какова была степень идеологического давления в то время. Ольга Богданова справедливо замечает по этому поводу следующее: «Стремясь издать свою книгу в СССР, Чулков не мог не пойти на некоторые компромиссы и, помимо сокращения «неугодных» эпизодов и рассуждений, допускал иногда явно идеологизированные пассажи» (с. 15). Тем не менее его труд это не спасло, и он был предан забвению почти на 80 лет.

Выдающийся филолог Борис Томашевский в рецензии 1945 года на сочинение Чулкова отметил ряд содержащихся в нем ошибок, неточностей и спорных моментов. В частности, он подверг критике «самый метод изложения» автора, упрекнув его в упрощении «сложного пути размышлений Достоевского» и излишнем пересказе его отдельных произведений (с. 447). То, что в приложении к книге размещены рецензии на машинопись Чулкова не только Б. Томашевского, но и Б. Другова, В. Кирпотина и В. Любимовой <Дороватовской>, несомненно, придает дополнительную библиографическую ценность этому изданию.

Несмотря на все сказанное выше, книга Георгия Чулкова должна быть интересна и специалистам, и поклонникам творчества Достоевского, тем более что она сопровождается основательными комментариями и скрупулезными примечаниями О. Богдановой, выполненными с учетом новейших исследований достоевсковедов. Чулков, безусловно, увлекающий рассказчик, и его «Жизнь Достоевского» написана легким, выразительным слогом. Отмечу, что 300-страничная биография построена в строгом соответствии с прямой хронологией событий, начиная от рождения и заканчивая смертью героя.

Отдавая необходимую дань требованиям господствующей в то время идеологии, Чулков порой дает весьма уничижительные оценки Достоевскому. Например, он замечает, что «Достоевский, сам того не сознавая, служил нередко делу реакции, на что с достаточным основанием указывали обычно наши радикальные публицисты» (с. 283). Общественные воззрения Достоевского он время от времени называет «бредом» («патриотическим», «пророческим», «гениальным»), размышлениям дает эпитет «ретроградные», идеям — «химерические» и так далее.

Вместе с тем нельзя не увидеть за такого рода шелухой и самое возвышенное отношение одного писателя к другому (оба, кстати, закончили свой жизненный путь в одинаковом возрасте — 59 лет). Так, Чулков пишет о непонятости Достоевского современниками: «Не только Алеша Карамазов, но и сам Достоевский был в глазах современников — «человек странный, даже чудак» <...> Он был чудак, потому что было какое-то удивительное несоответствие его личности и той среды, с которой он был связан в эти последние годы» (с. 311). Завершает свою книгу Чулков также намеком на то, что «странные» люди могут видеть гораздо лучше и больше, чем те, кто как бы нормален: «Среди почитателей Достоевского, которые выносили из церкви гроб, выделялся один нескладный высокий молодой человек, необычайно бледный. Это был Владимир Соловьев. У него были странные глаза. Казалось, что он видит то, чего другие не видят» (с. 335). Такой эзопов язык, весьма распространенный среди писателей и ученых в суровую эпоху сталинизма, побуждает читать и книгу Чулкова между строк.